Мога взглянул на сына.
— Ты уже взрослый, Матей, сам решай, что делать…
Когда они покидали кладбище, Мога обернулся: солнце на памятнике сияло, и это успокоило его. Что бы ни произошло в дальнейшем между ним и Матеем, он не пожалеет, что сказал ему всю правду. Теперь он может поселиться в Пояне и со спокойной душою приступить к работе, не боясь, что Матей однажды узнает то, что он скрывал от него столько лет.
Теперь это снова был прежний Мога, только морщины прорезали еще глубже его высокий лоб.
— Ты хорошо знал мою мать? — неожиданно спросил Матей, и Мога вздрогнул.
— Да, я знал ее. У нее была чистая, добрая душа, она была красивая и скромная… — Мога сделал паузу, словно собирая по крохам воспоминания, и тихо продолжал: — Она была моей первой настоящей любовью. И последней…
Матей напряженно слушал. У Миоары горело лицо: когда еще услышишь подобное откровение от старших, они ведь порой забывают, что сами любили, и смотрят искоса на твою любовь!
Так думала она, и в эти минуты желала лишь одного: чтобы и она для Матея была первой и единственной любовью.
А Мога рассказывал Матею про его мать, как он познакомился с ней, как вместе мечтали, о ее тяге к учебе… Об их разлуке…
— Я сегодня был в музее и видел твою фотокарточку той поры, когда ты работал здесь, — сказал Матей. — Я не узнал бы тебя, если бы не подпись… Когда ты переезжаешь сюда?
— Шестнадцатого я должен приступить… Гляди, прилетел ваш самолет. Бегите, чтоб не пропустить его! — сказал Мога.
Матей порывисто повернулся к нему, пристально глянул в глаза и крепко поцеловал.
— До свидания, отец!
Мога шел вниз по склону успокоенный, умиротворенный. Вечерело, и вся Пояна была залита огнями, весело мигающими под звездным небом. Лишь теперь Мога заметил, как разросся этот старый поселок — в него могли уместиться две Стэнкуцы. Мысли уносили его в завтрашнюю Пояну, чью новую судьбу он готов разделить. Он видел, как сливается Пояна со Стэнкуцей, как сливаются другие Пояны с другими Стэнкуцами…
18
Михаил Лянка не успел набросить пальто на вешалку, как в кабинет тихо вошла Тинка Урсаке.
— Доброе утро…
Михаил вздрогнул: ему показалось, что Тинка давно уже в кабинете, а он не видел ее, не слышал, когда она вошла.
На Тинке было приталенное пальто. «Произведение мастера Антохи», — мысленно установил Михаил. Оно делало ее изящной, грациозной, а белая шерстяная шаль подчеркивала ее черные глаза, румяные щеки, яркие губы… «Хороший вкус у Костики Мирчи!» — сказал себе Лянка, глядя на Тинку. Он пригласил ее сесть, и Тинка подошла к письменному столу, слегка покачивая бедрами.
«Значит, я угадал вчера на винограднике, что она хочет поговорить со мной», — подумал Михаил. Несколько секунд он глядел на нее, словно любуясь. Тинка без стеснения выдержала его взгляд.
— Почему ты не на винограднике? — спросил Михаил, видя, что Тинка словно набрала в рот воды и лишь глаза ее лукаво блестят.
— Пойду, Михаил Яковлевич, — ответила она чистым звонким голосом. — Я пришла с просьбой… Максима Дмитриевича нет, может быть, вы мне поможете?
— Послушаем, что за просьба…
— Мне машина нужна… Сделайте доброе дело, Михаил Яковлевич, — Тинка понизила голос и легла на стол грудью, прямо впиваясь глазами в глаза Михаила.
— Ты знаешь правило: сначала заплати в кассу и…
— Правила я знаю, — прервала его Тинка, застенчиво улыбаясь. — Но я хочу поехать аж в Черновцы.
— В Черновцы? — удивился Лянка. — Зачем?
— Хочу купить кафель для печки, — ответила Тинка. — Такого кафеля, как в Черновцах, нигде больше не найти. Дорого, но стоит того!
Теперь уже Лянка улыбнулся.
— Хозяйка красит дом, а не кафель. Так что не дам я тебе машину.
— Прошу вас, Михаил Яковлевич, мне очень нужно…
— Не будем зря время терять, — прервал ее Лянка сурово.
Тинка вздохнула, поднялась со стула и направилась к дверям, но остановилась и оглянулась в надежде, что Лянка передумает, но тот занялся бумагами, и она вышла, хлопнув дверью. В кабинете остался тонкий запах свежих ландышей.
— Чем порадовал тебя товарищ Лянка? — спросил ее мош Костаке, видя, как она рассердилась.
— Ваш Лянка, видно, хотел, чтобы я упала перед ним на колени. Но я найду Максима Дмитриевича, и он мне не откажет, — ответила Тинка.
— А я тебе скажу — не морочь людям голову, — посоветовал ей старик. — Черновцы не за горой… Попроси Стэнику, он обязательно поможет тебе, — добавил старик, бывший в курсе всех деревенских новостей и учуявший, что Стэника хочет жениться на Тинке.
Тинка не удостоила его даже взглядом.
«Хороша баба! — вслед ей покачал головой мош Костаке, глядя, как она высоко несет голову, стройная, молодая. — И как Стэника ее улестит, прямо не знаю!..»
К Лянке зашел главбух. Он сказал, что получил документы на установку «АВМ-065», ранее заказанную.
— Это маленькая фабрика для концентрированных кормов, — пояснил бухгалтер, видя, что Лянка вроде не понимает, о чем идет речь. — За час она производит шестьсот пятьдесят килограммов муки или восемьсот килограммов гранул. Но стоит дорого — около восьмидесяти тысяч, — озабоченно сказал главбух.
— Что же вы хотите от меня? Чтоб я аннулировал заказ? — Будь это какая-то новая техника для виноградарства, Михаил не задумался бы ни на минуту. Наоборот, настоял бы на скорейшем ее приобретении.
— Не знаю… Максима Дмитриевича нет, срок платежа истекает, — нерешительно проговорил главбух.
— Все равно, без подписи Максима Дмитриевича…
— Подпись есть!
— Тогда в чем же дело? — повысил голос Михаил. — Нуждается колхоз в этой машине — переводите деньги, не нуждается — к черту ее!..
— Нам не мешало бы иметь такую машину, — постоял в раздумье бухгалтер. — Ладно, пусть будет так! — махнул он рукой, словно решился заплатить из своего кармана. — Но дорога же, черт побери!
Не успел выйти главбух, как появился Антон с нефтебазы и доложил, что кончается бензин: он заявил об этом Арнауту, экспедитору, а Арнаут ответил, что нет приказа на завоз бензина.
— Передай товарищу Арнауту, чтобы не ждал, пока ему принесут приказ в письменном виде! — сказал Лянка, чувствуя, что эти посещения начинают выводить его из себя. Ему пора было ехать на участки, где готовились к посадке саженцев, а посетители словно сговорились держать его на привязи в кабинете. После Антона заявился Леонте Пуйка с просьбой отпустить его на неделю в Кишинев к брату, который работает на заводе. Брат получил новую квартиру и приглашает на новоселье.
— Склад для удобрений готов? — поинтересовался Михаил.
— Готов, Михаил Яковлевич. Я сдал его товарищу Арнауту.
— А загон на Одае?
— И загон отремонтировал. Но пора строить другой, новый. Были бы материалы, а мы до осени управимся.
Леонте Пуйка говорил так, будто принимал на себя всю ответственность за постройку новой фермы, и это, видно, расположило Лянку ответить ему согласием:
— Хорошо, Леонте. Только не задерживайся в Кишиневе. Сам видишь, сколько у нас работы.
— Не беспокойтесь, Михаил Яковлевич, все будет в порядке.
Выйдя в коридор, Леонте Пуйка угостил старика Костаке папироской, закурил сам и сказал:
— Все понимает наш Михаил Яковлевич, вот уж не скажешь о таком человеке ничего плохого.
В эти дни мош Костаке был как магнитное поле, притягивая к себе все сельские новости, особенно те, что касались нового председателя. Он же управлял всем этим потоком людей и новостей, как умелый дирижер. Когда уже Лянка собрался уйти, дед Костаке доложил ему о приходе мастеров с новой табакосушилки.
— Пусть войдут.
Это оказались сварщики, двое. Подчеркивая свое уважение к новому хозяину кабинета, они не сели, а остались стоять.
— Слушаю вас, — хрипло сказал Михаил голосом заядлого курильщика.
— Михаил Яковлевич, — заговорил старший, — нам бы выяснить один вопрос…
— А именно?
— Мы вкалываем, как вам известно, от всей души.
