— «Зорены», — отозвалась она.

— Непременно заеду к вам. — Еще раз пожав ей руку, Мога проводил девушку до двери. — До свидания.

Терпение Томши начало иссякать. Сколько внимания бывшей секретарше — теперь, когда каждая минута на счету! Хотя, подсчитав, сколько времени он сам потратил зря, Козьма не посмел бы упрекнуть Максима.

— Не ездили ли вы в Драгушаны?

Томша кивнул.

— Будьте добры, напишите мне докладную записку по поводу тех тридцати гектаров. — Мога был еще под впечатлением недавней встречи, и голос его звучал добродушно. — Только опишите все объективно. Хочу разобраться в вопросе, который касается также вас: что же именно заставляет человека расстаться вдруг с принципиальностью. Прошу представить записку завтра утром. — Последние слова Мога произнес достаточно властно, словно предупреждая: просить-то прошу, но просьба моя также и приказ.

Голос Томши прозвучал упрямо и жестко:

— Я теперь не работаю в Драгушанах, так что мне не о чем докладывать.

Максим помрачнел. Но в комнате после ухода Наталицы еще витало приятное благоухание, и это, казалось, помешало ему повысить голос.

— Козьма Митрофанович! Нам с вами придется еще долго работать вместе. Подумайте об этом, пожалуйста.

— Подумаю, Максим Дмитриевич! — Томша торопливо вышел, сердито закрыл за собой дверь и проследовал мимо Аделы, даже не взглянув на нее.

На вечернем заседании в Селиште, созванном Александром Кэлиману, было принято решение доставлять виноград на переработку на заготовительные пункты до двенадцати часов ночи. Иначе создавалась угроза, что через несколько дней на плантациях будут оставаться на ночь десятки и десятки тонн собранного винограда. Драгомир Войку в тот вечер получил первое важное поручение на своем новом посту — переделать график работы транспорта с учетом создавшейся новой ситуации. Максим Мога придал ему в помощь Симиона Софроняну и Серафима Сфынту. Несмотря на это, Войку был неспокоен, опасаясь, что не справится с делом вовремя.

— Удружил же ты мне, Максим! — Войку вздохнул, словно от сильной боли.

Вениамин Олару зажег огромный костер; языки пламени с неутолимой жадностью вспарывали тьму, искры весело роились в воздухе, тихо текли беседы. Люди устали, но были и довольны, что первый день массового сбора завершился успешно. Большое ведь дело, если первый шаг удается сделать уверенно.

— Иначе как бы ты увидел такую красоту? — тихо засмеялся Максим Мога, протянув руку к костру. — Романтика, не правда ли? Нашему Олару надо было стать режиссером спектаклей на природе. В этом он, по-моему, разбирается лучше, чем в виноградарстве.

Станчу слышал обмен репликами между Могой и Войку и счел уместным вмешаться в разговор. На всем протяжении совещания нервы Станчу были до предела сжаты в ожидании «суда» Моги. Он был уверен, что Мога не упустит случая подвергнуть его критике за «резервные» гектары. Но генеральный директор ни словом не коснулся этого случая. Забыл о нем или смолчал нарочно? Скорее — второе, ибо таким был его метод: указав виновному на его ошибку, оставлять его в тревоге, в ожидании наказания, которое повисало над ним, как дамоклов меч.

— Не так страшен черт, как его малюют, Драгомир, — сказал Станчу, стараясь показать, в каком он хорошем настроении, а значит — как чиста его совесть. — Побольше же смелости!

Максим Мога отозвался не без намека:

— Прислушайся, Драгомир, к совету товарища Станчу, у него в этом богатый опыт.

Удар достиг цели, Станчу почувствовал, что Мога угодил ему в самое сердце. Но ни признака тревоги не появилось на его лице. Станчу умел сохранять спокойствие.

Между тем Александр Кэлиману перешел к анализу положения по другим сельскохозяйственным работам: севу, уборке подсолнечника и кукурузы. Целый комплекс работ, который, однако, умелый хозяин доводит до успешного завершения без особых осложнений. Он обратил внимание Аксентия Трестиоарэ на неудовлетворительное качество подъема зяби. Вениамину Олару пришлось выслушать строгую критику за волокиту со сбором подсолнечника. Совхозу не удалось вовремя переоборудовать комбайны, отчего и уборка началась с опозданием.

— Будем надеяться, что Вениамин Сергеевич сделает надлежащие выводы, — заключил Кэлиману, — и сдвинет свою телегу с мертвой точки. Впрочем, завтра на заседании райисполкома будет сделан анализ уборочных работ. Подготовьте отчет, — сказал он Вениамину.

Тут Олару внезапно вздрогнул. Ветка, которую он как раз хотел положить в костер, выскользнула из руки и упала на уголья, взметнув тучу искр. Он поднял глаза на Станчу, прося защиты. Но тот не видел уже его, словно Олару и не сидел рядом; его добили последние слова Кэлиману:

— С вами, Виктор Алексеевич, тоже будет разговор.

«Гектары!» — обожгла его мысль. Именно это, скорее всего, имел в виду Кэлиману.

На полянке, укрытой среди ветвистых яблонь, усердно наигрывали на своих скрипочках кузнечики, устроившие чудесный концерт во славу и в честь людей, которые после трудного дня заслуживали уважения и внимания. Они играли и для Станчу, не зная, что он их уже не слушает. Огонь, лишенный пищи, совсем улегся. Лица людей в полутьме неясно проступали на фоне ночного неба. Александр Кэлиману уехал, забрав с собой Могу и Войку, у них были еще дела в районе. Элеонора Фуртунэ, проводив их до машины, постояла еще на месте, следуя и далее за Могой душой и мыслью. Затем неторопливо вернулась к сидевшим вокруг костра. Простились со всеми также Софроняну и Сфынту.

После этого никто не сдвинулся с места. Словно не решались оставить хозяина в одиночестве, наедине с невеселыми думами. Элеонора Фуртунэ попыталась подбодрить Олару:

— Примите добрый совет, Вениамин Сергеевич: рассердитесь как следует на самого себя, расшевелите свое самолюбие, и увидите, что дело пойдет у вас, как по маслу. Именно так в свое время поступила я.

Но вместо того чтобы обрадоваться участию, Олару рассвирепел.

— Легко советы давать, если наверху есть рука. А нас, остальных, кто поддержит? Мога всех нас взял за горло! От него на наши головы все беды валятся! Виктор Алексеевич тоже из-за него страдает!

Это прозвучало так неожиданно, что даже кузнечики умолкли. Вначале сам Олару не мог понять, почему наступила такая тишина. Когда же уразумел, что молчание вызвано его словами, он опять неверно понял присутствующих, подумав, что все испугались: он осмелился бросить вызов самому Моге! Но дело было в другом: многие были шокированы намеком Олару на отношения между Могой и Фуртунэ. И только Аксентий Трестиоарэ стал ему подпевать:

— Так нам и надо! Ибо все мы дураки и помалкиваем в тряпочку. Уж я-то Моге сказал в глаза: мною командовать нельзя. Элеонора Аркадьевна может передать Моге наше мнение, пускай знает!

Элеонора Фуртунэ сидела на стволе ивы рядом со Станчу. После выпада Трестиоарэ она резко поднялась на ноги.

— Я думала, вы все — мужчины! — сказала она тихо, но достаточно четко, чтобы все услышали. И удалилась скорым шагом, с трудом сдерживая слезы, заполнившие ее глаза.

— Элеонора! — крикнул ей вслед Виктор Станчу.

Она не остановилась, не повернула головы. Сев в машину, велела шоферу отвезти ее на лесной кордон. Дома, в Боуренах, в таком состоянии она не могла бы вытерпеть одиночества. На кордоне же ее всегда ждало доброе слово. К тому же оттуда было гораздо ближе к Максиму.

Прошло несколько дней после совещания в Селиште, на которое Томша, рискуя еще большим ухудшением отношений с генеральным директором, дерзнул не явиться. Томша был зол и на Могу, и на Станчу, ему казалось уже, что оба директора сговорились между собой, чтобы навязать ему роль козла отпущения. Иначе как мог Станчу выглядеть таким спокойным, когда Томша взял его в оборот? По той же причине он старался не встречаться с Могой, а тот, казалось, о нем совсем забыл. Томша находил себе занятия от зари и до поздней ночи. И все-таки ему все время досаждала мысль, что представить докладную о тех тридцати гектарах придется. Поэтому на третий день он зашел в дирекцию, чтобы узнать, не спрашивал ли о нем Мога.