— Хочу помочь вам подсчитать свои сребреники! — Томша выпалил эту фразу единым духом, почти как одно слово. После чего умолк, словно сказанное прежде всего испугало его самого.

Виктор Станчу поднял брови и посмотрел на Томшу с нескрываемым любопытством.

— Сребреники, говоришь? Думаешь, они у меня — навалом, так что не сумею сосчитать сам?

Если разговор продолжался бы в таком русле, Станчу сумел бы все как следует запутать, так что в накладе снова остался бы он, Томша. Поэтому он пошел напрямик:

— Вы продали меня Моге в деле с теми вашими тридцатью гектарами, Виктор Алексеевич. Сами якобы ничего не знали, тогда как специалисты, то есть я, ибо я был тогда у вас главным специалистом по виноградарству, специалисты обвели вас вокруг пальца. Этим утром Мога смотрел на меня как на преступника. И если до сегодняшнего дня доверял мне хоть на грош, вы свели его доверие к нулю. Что вы имеете против меня, в последнее-то время? Из совхоза постарались меня вытолкнуть, хотя, по-вашему, помогли, якобы, пойти на выдвижение. А когда выдвижение состоялось, и это пришлось вам не по вкусу, улучили минуту, чтобы нанести мне удар в спину!

Виктор Станчу выслушал всю тираду, не прерывая даже жестом, словно целый обвинительный акт. И только когда Томша замолчал, повернул голову к кухне и сдержанно велел:

— Мария! Нашего дорогого друга надо угостить!

Мария торопливо прошла мимо них. Томша поздоровался с нею, привстав, и проводил ее отсутствующим взглядом, более для того, чтобы не смотреть на Станчу. Но Виктор истолковал этот взгляд по-другому: Томша столько раз видел его вместе с Анной, что ради мести еще может рассказать об этом Марии. А тогда… И он продолжал примирительным тоном:

— Что касается тех гектаров… Но что ж, мы еще успеем о них поговорить.

Томша был готов ответить грубостью, но тут открылась голубая дверь дома, и на пороге возникла Лия. Слова застряли у Томши в глотке: появление девушки было столь неожиданным, что готовившаяся в нем вспышка тут же угасла. Сердце забилось, в щеки ударил внезапный жар. Он не видел Лию с тех самых пор, как уехал из Драгушан. Дочь Станчу заметно изменилась; она слегка располнела, и это придавало ей больше женственности. У Лии было гладкое лицо, на щеках легкий румянец, глаза черные, с волнующей поволокой. И губы вроде стали полнее. Он и сейчас чувствовал их свежесть, аромат спелой айвы.

К отъезду из Драгушан сердце Томши казалось почти исцеленным, любовь к Лии обрела горьковатый привкус, и вместе с сожалением пришло чувство облегчения, освобождения от чего-то, державшего его долго в неволе. Теперь ему опять стало грустно: Козьма с удивлением обнаружил, что Лия по-прежнему нравилась, была дорога.

— Я оставлю тебя, Козьма, если тебе не к спеху… Вы с Лией давненько не виделись. А мне пора. — Виктор Станчу прекрасно понял, что с той минуты, когда Томша увидел Лию, он начисто позабыл, что привело его сюда, так что он, Станчу, может заняться более срочными делами.

— Когда же мы поедем в Пояну? — спросила Лия отца.

— Я на машине, — отозвался Томша. — Так что, если ты не против…

— Ты весьма обяжешь меня, Козьма, — сказал Станчу. — Буду только благодарен.

— А обратно? — забеспокоилась Мария, с любовью глядя на дочь.

— Я ее и отвезу, — заверил Томша.

Оказавшись вдвоем в машине, оба были охвачены странной робостью, какую не испытывали и в первые дни их встречи. Теперь они лишь изредка перебрасывались короткими фразами, двумя-тремя словами. Лия надушилась крепкими духами, и Томша чувствовал, что задыхается.

Козьма вел «газик» на малой скорости, машина лениво продвигалась по дороге, тяжело покачиваясь на стареньких рессорах. Очарование первых мгновений развеивалось, и Томша, рассуждая уже спокойнее, судил себя со всей строгостью. Он приехал, чтобы схватиться со Станчу, прижать его к стене, однако, едва завидел его дочь, забыл о своей гордости несправедливо оскорбленного человека, каким считал себя лишь недавно.

Лия коснулась вдруг его руки.

— Что случилось? — спросил Томша, не поворачивая головы.

— Остановись-ка на минутку.

Он повиновался; с обеих сторон проселка тянулись ряды виноградных кустов. Ничего особенного. На них не было уже и гроздей.

— Я вспомнила: в этом месте ты забыл свою кожаную куртку. — Лия засмеялась, показав ряд белоснежных зубов.

Томша включил снова скорость, машина рванулась с места. Лия уцепилась за его локоть, крепко сжав, и он продолжал вести «газик» одной рукой. Машина пробегала среди виноградников, как среди роя мимолетных воспоминаний. И девушка, сидевшая рядом, являлась ему в обрывках памяти, как сама свежесть и чистота.

И в то же время казалась ему чужой.

Но Лия все держалась за него, то и дело одаривая нежными взглядами. Она сама еще не могла понять, что с нею произошло, что происходило в самой глубине ее существа, но волновалась необыкновенно. С мучительной настойчивостью память Лии возвращала ее к тем прекрасным мгновениям, которыми одарила ее любовь Томши, его ласки, слова; она вновь увидела себя в его объятиях, это случилось прошлой осенью, но казалось — лишь вчера. И вот он снова рядом. Склонив голову на его плечо, она в трепете подняла на него глаза. Козьма снова остановил машину: Лия не давала ему вести.

Вначале он не мог понять, чего она хочет. Все казалось ему игрой. Когда же он понял, когда почувствовал, что с нею происходит, что-то в нем самом сломалось, гася всякое желание. Их чистую юношескую любовь нельзя уже было вернуть.

Томша осторожно высвободился и снова запустил мотор. Шум двигателя, казалось, привел в себя и Лию; она нервно поправила платье, пригладила ладонями волосы на висках. Щеки ее горели от досады и стыда. Лия сжалась в комок возле дверцы, еще взбудораженная, нервно покусывая губы. Она не смотрела уже на Томшу, не хотела видеть его окаменевшего лица без малейшего признака волнения. Остаток пути прошел в полном безмолвии. Двое чужих друг другу, молчаливых нравом людей, случайно оказавшихся в одной и той же машине.

— Приехали. — Томша несмело улыбнулся; «газик» стоял перед универмагом. — Где встретимся, когда отвезти тебя домой?

Лия покачала головой.

— Нигде… Все равно нам уже не найти кожаной куртки, которую ты оставил когда-то на винограднике.

Лия была последней ниточкой, связывавшей его с семейством Станчу. Теперь порвалась и она. С этого дня у него больше никого не было в Драгушанах. А здесь, в Пояне, отношения с Могой вдруг испортились. Во всем, конечно, можно было еще разобраться, но Козьма знал, что гордость не позволит ему решиться на объяснения, оправдываться… Закусив на скорую руку в столовой в центре Пояны, Томша поспешил в контору совхоза. Надо было получить последние данные о ходе уборки.

Мога как раз беседовал с миловидной молодой женщиной, по всей видимости — приезжей.

— Моя бывшая секретарша из Стэнкуцы. Ее зовут Наталицей, она учится на первом курсе мединститута. Когда я работал в тамошнем колхозе, Наталица дважды поступала в институт и не прошла. И пожалуйста, едва я уехал из Стэнкуцы, как она успешно сдала экзамены. Что бы это означало? Может быть, во мне сидит злой дух, мешающий людям в их судьбе, особенно молодым? — усмехнулся Мога и вопросительно взглянул на Томшу: что он на это скажет?

— Напротив, вы всегда оказываете людям поддержку. Хотя часто не замечаете этого сами.

— А знаешь, кто еще работает здесь из наших, стэнкуцких жителей? Анна Флоря. Ты ведь ее знала. — Моге очень не хотелось заканчивать разговор с Наталицей, и он отыскивал все новые темы, чтобы его продлить. Встреча его явно обрадовала.

— Спасибо, Максим Дмитриевич. — Наталица поднялась на ноги, стройная, рослая, голубоглазая, с четко очерченными красивыми бровями — «У Лии все-таки очарования больше», — подумал тут Томша, хотя сравнение уже не имело смысла. — Простите, что побеспокоила.

— Совсем наоборот, твой визит доставил мне большое удовольствие. Будет время, загляни ко мне опять. Тоскую я по нашей Стэнкуце. — Мога осторожно пожал ей руку. Бывшая секретарша смутилась; она не видела у него раньше такой доброжелательности. — В какой совхоз определили вашу группу? — поинтересовался он.