Доктор Кристофер Эндрю сказал, что люди, завербовавшие Филби, впоследствии были уничтожены, а Генрих Ягода, Николай Ежов и Лаврентий Берия, на которых он работал в 30—40-е годы, сейчас считаются в СССР отъявленными преступниками. Филби позволил убедить себя в том, что работает на элитную организацию и не пожелал сам признать истинный характер этой организации или открыть эту правду другим.
Бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс считал, что Филби предал свою страну: «Я не собираюсь проливать слезы по поводу его смерти. Я не знаю, сможем ли мы когда-нибудь оценить тот ущерб, который он нанес». Смерть Филби оживила старый спор, связанный в основном с вопросом о том, почему Филби оказывал такое воздействие на людей. Энтони Хартли из газеты «Санди телеграф», написавший свою статью еще до смерти Филби, после публикаций о нем в «Санди таймc» считает поразительным, даже зловещим, что спустя 30 лет после предательства Филби, британская общественность и средства массовой информации относятся к нему с почтением. Он думает, что ответ следует искать в определенном болезненном состоянии нашего общества:
«50 лет назад у человека, оказавшегося германским шпионом или высказывавшего симпатии к Германии, рухнула бы профессиональная карьера, и он подвергся социальному остракизму. Сегодня мы легко можем «войти в положение» русского шпиона, что почти невозможно представить это во Франции или США. Что случилось с британским обществом? Неужели слово «патриотизм» для нас ничего не значит и мы больше не презираем людей, нанесших ущерб нашему обществу? Возможно, настало время понять, что чрезмерное увлечение секретным миром не делает нас лучше. Отвратительно и неестественно постоянно будировать вопрос о том, кто кого предал сорок лет назад».
Патрик Сил из газеты «Обсервер», писавший с других политических позиций, тем не менее считает, что в нашем неутихающем интересе к Филби есть что-то противоестественное. Непреодолимый интерес англичан к Филби, который вряд ли понятен иностранцам, объясняется тем, что Филби разоблачил такие черты нашего правящего класса, которые всегда замалчивались.
«Лично я не нахожу удивительным столь большой интерес к Филби. Давайте подумаем, какое влияние оказал Филби на англичан лишь своим пребыванием в Москве. Он заставил нас пересмотреть отношение к патриотизму, предательству, классовым и политическим убеждениям. Это нашло отражение не только в газетных статьях и научных журналах, но и в книгах, пьесах, кино. Филби заставил нас подумать о долге гражданина перед государством, посмотреть на самих себя со стороны и поразмыслить, не смогли бы и мы в определенных обстоятельствах стать предателями» — так писал Патрик Сил.
Понятию «предательство» трудно дать определение даже с юридической точки зрения и нередко это зависит от исторических условий и от того, кто это слово употребляет. Были ли американские повстанцы, воевавшие за независимость своей страны предателями? А французы, тайно помогавшие алжирским борцам? А Оливер Норт или люди, поддерживавшие «контрас» в правительстве США? Или, если ближе к нам, были ли предателями англичане, помогавшие Яну Смиту в Родезии? Как указывал В. Г. Кирнан, когда тори блокировали предоставление местного самоуправления Северной Ирландии, Рандольф Черчилль выдвинул лозунг: «Ольстер будет сражаться, и Ольстер будет прав», — а это призыв к мятежу, что, по существу, было предательством. Русский, бежавший на Запад, считается там героем и предателем на своей Родине.
В действительности понятие «предательство» является весьма неопределенным. В случае с Филби это было, скорее, предательство классовых интересов, чем предательство Родины. Никто не сомневается в том, что будь Филби сыном счетовода, обычным выпускником заурядной общеобразовательной лондонской школы или неприметного университета, спустя почти полвека о его предательстве вряд ли бы кто помнил.
Нет, секрет притягательности Филби состоит не в его предательстве, а в том, кем он был и почему он это сделал. Суть в том, что Филби являлся опорой истеблишмента, который он должен был защищать. Говорят, Джордж Блейк погубил гораздо больше агентов, но он не вызывает столь глубокого интереса, прежде всего, потому, что он не являлся представителем правящего класса. Если бы госпожа Тэтчер во времена Филби занимала такое же положение, как сейчас, и если бы ее спросили, разве Филби «не является одним из нас», ответом было бы оглушительное «да». Еще хуже, что Филби пошел на это не из-за материальной заинтересованности. Когда в 1967 году я сказал сэру Роберту Маккензи, что пишу книгу о Филби, он посоветовал: «Постарайтесь четко показать, и это очень важно, что Филби не продавал секретов своей страны. Он их отдавал, и делал эго не за деньги. Он не получил ни гроша. Он делал это во имя своих идеалов».
Человек, готовый рисковать всем во имя своих идеалов, — это редко встречающийся и очень опасный человек. Упоминание о Филби вызывает страх в британских правящих кругах потому, что в те далекие времена он был не одинок. Когда был разоблачен Энтони Блант, Филипп Тоинби признался, что если бы в 1938 году он возглавлял коммунистическую организацию Оксфордского университета, то счел бы за величайшую честь оказывать какую-либо помощь Советской России. Но с такой просьбой к нему не обратились. Как замечает Джефри Уиткрофт: «Существует достаточное число очень известных английских деятелей, которые в конце своей выдающейся карьеры, услышав имена Бланта или Филби, думают: «Если бы не величие Сталина…»
Филби объяснил, как он начал свой путь к Москве, и в контексте трудных тридцатых годов его решение не выглядит странным. Как писал Мюррей Сейл: «Что касается дилеммы коммунизм или фашизм, Сталин или Гитлер, то в 1933 году Ким сделал тот же выбор, что и весь демократический и буржуазный мир несколькими годами позднее. Естественно, многие не могут принять тот факт, что он оставался так упрямо преданным своему решению в течение всей своей жизни».
Уиткрофт настойчиво доказывает, что Филби и подобные ему люди преклонялись перед силой. Он говорит, что им, очевидно, должно быть известно о кровавой диктатуре Сталина и они тем не менее верили в нее. Почему? Он утверждает, что, подобно религиозной вере, коммунизм не нуждался в подтверждении своих истин. Однако подобное слепое поклонение вряд ли может быть ответом, поскольку столь интеллигентные и грамотные люди, как Филби, Берджесс, Блант и другие, не могли не видеть истинной правды. Далее Уиткрофт заявляет: «По этому поводу лорд Дакре однажды сказал следующее: «Молодым интеллектуалам кажется, что они любят свободу, но на самом деле они обожают власть. Они начинают прозревать в тот момент, когда приходят к пониманию, что становятся в числе первых жертв этой власти. А до этого сознательно или подсознательно они преклонялись перед сталинской Россией не вопреки террору, а благодаря ему».
Но Филби своей жизнью ответил на эти обвинения. Он выбрал свой путь еще молодым человеком, а на вопрос о том, был этот путь правильным или нет, ответит лишь история. Когда он понял, что дела на его стороне идут плохо, его выбор был ограничен. Он не мог отказаться от политического курса, который составлял смысл его жизни, он просто не стал реагировать на события. Филби погрузился в молчание, надеясь, что принципы революции переживут преступления отдельных личностей, как бы велики они ни были. У него были сомнения в том, доживет ли он до таких времен, но он, очевидно, умер с сознанием, что такое время пришло.
Но это еще не вся история о Филби. У сложного человека не бывает одного лица. Роль, которую выбрал для себя Филби, означала не только предательство своего класса, но и обман семьи и друзей. Он говорил, что для него это было болезненно, но совершенно необходимо, и что он был таким существом, которое ставило политику выше человеческих отношений. Мы однажды поспорили, когда я сказал, что не мог бы пролить кровь за идею, Филби же восхищался такими людьми. Дэвид Астор, например, говорил, что, изучив жизнь Филби, он понял, что тот является неординарной личностью и потому бессмысленно обсуждать его, употребляя обычные термины. Свое личное предательство Филби объяснял необходимостью. Вполне возможно, что Филби, как личность, привлекал сам процесс обмана людей. Сейл, встречавшийся с ним в 1967 году в Москве, считает, что это именно так:
