Стоило мне отойти, он тут же пошел к калитке и стал отвязывать веревку.

– Нет, – со всей жесткостью возразил я на это и потянул его за руку, после чего снова показал на землю. Затем я ткнул пальцем в себя и в здание, где жили наши переводчики.

Я заметил, что Наузад по-прежнему прячется под камуфляжным навесом, зато РПГ сидит прямо у калитки и смотрит, как мы спорим. Скорее всего, он надеялся, что сейчас дверь откроется, и он сможет удрать, побегать и поиграть.

Я подозревал, что полицейский снова попытается развязать веревку, как только я уйду, но у меня не было выбора. Я знал, что рано или поздно этот момент настанет. Никто и не сомневался, что так просто полицейский собаку не отдаст. В жизни ничего не бывает просто. Но на этот раз я хотел решить дело миром, и тут без переводчика было не обойтись.

Я добежал до комнаты переводчиков со всех ног и очень удачно наткнулся на Гарри, который как раз выходил оттуда. Всего с нами было три переводчика, и на самом деле этого звали вовсе не Гарри, но никто из нас не мог правильно произнести его имя на пушту. Чем-то на «Гарри» оно было похоже, поэтому кличка прилипла и закрепилась, как это принято у военных. Он сам вроде бы и не возражал.

Гарри родился и вырос в Кабуле. Ему нравилось учиться, он занимался английским, когда талибов наконец выгнали и школы в городе вновь открылись. Мы все восхищались Гарри, он готов был всем, чем можно, помогать силам коалиции, чтобы избавить свою страну от талибской заразы. Сейчас он жил у нас на базе в Наузаде и ходил в патрули. Это было рискованно, ведь пули не выбирают. Но Гарри готов был отдать жизнь ради того, чтобы в его стране начались перемены к лучшему.

Из личных вещей у него не было почти ничего, кроме небольшого серебряного чайничка, украшенного резьбой, и толстой деревянной палки, из которой он изготовил нечто вроде крикетной биты. Всякий раз, когда наступало время отдыха, он готов был приставать к первому встречному, чтобы с ним поиграли в мини-крикет на площадке у штаба.

Несмотря даже на то, что «мяч» представлял собой комок изоленты, морпехи старались бить вполсилы: никому не хотелось переломить тонкую, любовно разрисованную рукоять биты.

Мы с Гарри трусцой подбежали к вольеру. Афганский полицейский все еще стоял снаружи, пристально рассматривая Наузада и РПГ.

Афганцы коротко перебросились парой фраз, не обращая на меня внимания. Потом Гарри обернулся ко мне и перевел их разговор на почти безупречном английском:

– Помощник начальника говорит, это его пес, его зовут Пенни Дай, и ты должен его вернуть.

Подозреваю, Гарри знал, что я откажусь.

– Гарри, пожалуйста, скажи ему, что эта собака ему больше не принадлежит. – Я старался не смотреть на полицейского, чтобы не провоцировать его еще сильнее.

Последовал короткий обмен репликами, и Гарри вновь повернулся ко мне:

– Он хочет оплаты.

Я вздохнул и возвел очи горе. Можно было спорить до конца дня, конечно, но проще уступить. Вот только чем платить? У меня не было денег.

– Пожалуйста, скажи ему, Гарри, что пес не продается, но я готов ему что-то подарить в знак доброй воли. – Я не стал добавлять, что никаких добрых чувств к полицейскому не испытывал.

Я делал вид, что слушаю очень внимательно, пока они торговались между собой. Полицейский на меня ни разу не взглянул, зато он размахивал руками и то и дело указывал на Наузада. Я понятия не имел, это дружеский разговор или ожесточенный спор. На их лицах не отражалось понятных мне эмоций. Внезапно торговля прекратилась.

Гарри сообщил, что он только что продал мне Наузада за батарейки для полицейского фонаря. Абсурдность ситуации была так велика, что я улыбался, как идиот, пожимая полицейскому руку. Я пообещал, что отдам батарейки сегодня же, оставлю их перед обшарпанной зеленой дверью дома, где они жили. Это было небольшое строение, комнаты на две, не больше. Снаружи стояли три металлических каркасных койки, и когда погода позволяла, после обеда полицейские обычно устраивались там на своих продавленных матрасах, чтобы поваляться на солнышке.

– Спасибо, Гарри, я перед тобой в долгу, – сказал я, протягивая ему руку, когда заместитель начальника полиции ушел. Я не стал говорить, как много для меня значит безопасность Наузада и РПГ, – он все понимал и сам.

Гарри дружески стиснул мою пятерню.

– Нет проблем, – улыбнулся он. – Но ты мне должен партию в крикет, Пенни Дай!

Вертолет завелся с оглушающим шумом, и нисходящий поток воздуха от сдвоенного винта поднял в воздух тонны пыли, когда мощная машина с неожиданным изяществом стала набирать высоту.

– Не должна такая громадина летать, – пробормотал я себе под нос, отворачиваясь. С утра мне удалось принять душ, и перспектива оказаться в песке по уши мне не улыбалась совершенно.

Я дождался, пока пыль осядет, с тоской глядя на горную гряду, которая вырисовывалась на горизонте с запада.

Горы Южного Гильменда были не ровня Гиндукушу, расположенному севернее, но все же достигали двух тысяч метров и более, что всяко было повыше холмов у нас дома, в Великобритании. Я готов был ручаться, что никто до сих пор не поднимался на эти безмолвные пики. Сперва тут устраивали джихад против русских, потом пришел Талибан – не самое благоприятное время для скалолазов.

Мы с Лизой часто говорили о том, чтобы основать собственный альпинистский бизнес, и неисследованные горы Афганистана могли бы стать золотой жилой, с поездками в традиционные афганские селения, посиделками у костров, прогулках верхом на верблюдах и так далее. Жизнь здесь настолько не затронута современными технологиями, что многих это могло бы заинтересовать.

Я пытался придумать, какой аэропорт удобнее для этого использовать, и тут понял, что песок наконец-то осел. Развернувшись, я увидел, что вертушка превратилась в крохотное пятнышко на небе. Я подошел к вновь прибывшим. Густо покрытые пылью, они стояли тесной группкой рядом с горой снаряжения и оборудования, сгруженного на землю.

Окрик в наушниках мгновенно вернул меня к реальности.

– Атака! – Ничего добавлять было не надо.

Посадочная площадка была не лучшим местом, чтобы переждать обстрел, она была размером почти с футбольное поле и совершенно пустая. Я посмотрел на новеньких морпехов, с недовольным видом отряхивавших форму и поднимавших тяжеленные рюкзаки. Они еще не подключились к нашей системе радиосвязи.

– Все бросить, в укрытие, живо! – проорал я им.

Они уставились на меня без всякого понимания.

– Талибы привет шлют, черт возьми, а теперь – врассыпную! – крикнул я. Парни тут же пошвыряли свое барахло и разбежались в поисках укрытия.

Джон как раз подъехал на джипе, чтобы отвезти доставленный груз и долгожданную почту в штаб. Он немедленно врубил заднюю передачу и отъехал метров на двести от недоумевающих морпехов, которые все еще искали, где спрятаться от огня противника. Я поморщился, увидев, как машина задним бампером напарывается на гору сухой земли и глины. Но Джон продолжал давить на газ, чтобы деться от нас подальше, как можно скорее. Рация сходила с ума, несколько человек наперебой сообщали о перестрелках и группах, вступивших с талибами в бой.

Я бросился в канаву, но тут же понял, что это никудышная идея. Я был открыт всем ветрам и торчал, как прыщ на лбу. Оглядевшись, я проверил, нашли ли хоть какое-то укрытие новички. Некоторых вообще видно не было: похоже, попрятались по норам, как кролики.

Все остальные из наших, кто был поблизости, также поспешили в укрытие. К счастью, рации были у всех, так что дополнительного предупреждения им не требовалось.

Я закричал тем, кого видел у себя за спиной:

– Талибы атакуют холм. Три миномета. Сейчас рванет.

Ничего другого не оставалось, кроме как ждать.

Холм был странным местом. Голый земляной курган высотой примерно в двести футов, за чертой города. На нем не было никаких построек, он стоял, открытый всем ветрам, и, главное, давал обзор на триста шестьдесят градусов. «Дырки», как на флоте именуют туалет, там не было, так что справлять нужду приходилось у всех на виду, сняв штаны, на корточках, зато вид был лучший в мире: к югу и западу – пустыня, насколько хватало глаз, а с севера – неухоженное кладбище, где, по рассказам наших переводчиков, в свое время хоронили не только афганцев, но и русских.