– Мы все не хотим, – торопливо заверил он. – Никому этого не надо. – Его натужная улыбка ощущалась так, будто он давит резиновую игрушку. – А вы?..

– На восьмом месяце, – тоном глубокого благоговения перед собственной беременностью. – Он не здесь. И ему это сильно не нравится.

– Нам всем это не нравится, – ответил Милгрим и тут же засомневался, так ли стоило говорить.

– У вас есть навигатор?

– Да, – сказал он.

Вообще-то, Слейт объяснил, что в «нео» две системы навигации, американская и русская. Потому что американская сильно завязана на политику и вблизи некоторых объектов исключительно ненадежна.

– Он будет там через час. – Женщина передала Милгриму чуть влажный сложенный листок бумаги. – Вам стоит выехать прямо сейчас. И вы должны быть один.

Милгрим набрал в грудь воздуха:

– Извините, но если надо ехать на машине, я не смогу быть один. У меня нет прав. Придется просить друга. У него «форд-таурус-экс».

Она заморгала:

– Правда ведь, «форды» стали фигней со времени фиговых названий?[3]

Он сглотнул.

– У моей матери был «фристайл», – сообщила женщина. – Коробка передач – полное говно. Если в компьютер попадает вода, машина встает намертво. Надо его отсоединять. Тормозные колодки изнашивались за две недели. И вообще очень противно визжали.

Впрочем, воспоминание о чем-то привычном, связанном с матерью, ее успокоило.

– Натурально, – ответил Милгрим и сам удивился выражению, которого от себя не ждал. Он, не глядя, спрятал бумажку в карман и обратился к животу: – Вы могли бы сделать мне одолжение? Предупредить по телефону, что меня отвезет друг?

Женщина вновь закусила нижнюю губу.

– Мой друг богатый, – сказал Милгрим. – Ему не трудно.

– И она позвонила? – спросил Слейт, сидя за рулем «тауруса-Х».

Голос шел из бородки, которую Слейт регулярно подравнивал по трафарету, зажатому между зубами.

– Обещала, – ответил Милгрим.

– Обещала.

Они ехали от океана, к городу Конуэй, через местность, напоминавшую Милгриму самые несимпатичные окрестности Лос-Анджелеса. К многорядному шоссе с обеих сторон подступали аутлеты, «Хоум-Депо» размером с океанский лайнер, тематические рестораны. Уцелевшие магазинчики-старожилы по-прежнему держали связь с морскими промыслами и выращиванием табака. Легенды додиснейлендовских времен. Милгрим выискивал взглядом эти осколки прошлого. Ворота с надписью: «Продажа садового грунта». Четырехэтажный универмаг с двумя ломбардами. Магазинчик пиротехники с собственной бейсбольной площадкой. Мгновенные займы под залог ваших документов на автомобиль. Шеренги некрашеных садовых скульптур.

– Что там у вас за программа в Базеле? Двенадцать шагов? – спросил Слейт.

– Нет вроде бы, – ответил Милгрим, думая, что Слейт спрашивает, сколько раз ему переливали кровь.

– Насколько близко к месту приведут эти цифры? – спросил Милгрим.

Слейт, прежде чем тронуться, вбил числа с бумажки в свой телефон, который теперь лежал у него на коленях.

– Довольно близко. Похоже, сейчас свернем направо и будем у цели.

Они уже миновали Конуэй, во всяком случае, скопление торговых центров по окраине этого самого Конуэя. Здания поредели, в пейзаже проступали реликты бывших полей.

Слейт повернул направо, на дорогу, засыпанную дробленым серым известняком.

– Деньги под вашим сиденьем, – сказал он.

Хрустя гравием, они выехали к белому дощатому дому под нависающей крышей, но без крыльца. Придорожная архитектура минувшей эпохи, утилитарность без красоты. Рамы в четырех окошках заменили на пластиковые.

Милгрим зажимал между коленями тубус с калькой, в правом кармане слаксов лежали два завернутых в салфетку графитовых бруска. На заднем сиденье валялся пенопластовый рисовальный планшет формата А2 на случай, если понадобится ровная поверхность. Милгрим выудил из-под сиденья ярко-синий виниловый кармашек А5 на молнии и с тремя дырками под скоросшиватель. Пачка соток внутри придавала папке вес небольшого словаря.

Хруст гравия смолк. Они остановились чуть в стороне от здания. Примитивную вывеску на двух серых столбах замыло дождем до полной нечитаемости: Милгрим разобрал лишь слово «СЕМЕЙНЫЙ» голубым курсивом с засечками. Других машин на гравийной площадке не было.

Милгрим вылез из машины, мгновение помедлил в задумчивости, затем снял с красного тубуса крышку, вытащил кальку, прислонил тубус к сиденью, взял деньги и захлопнул дверцу. Рулон прозрачных листов выглядел менее угрожающе.

Мимо по трассе проезжали машины. Милгрим, хрустя гравием, прошел десяток шагов до вывески. Над «СЕМЕЙНЫЙ» он разобрал «ПРЕДМЕСТЬЕ» осыпавшейся красной краской и, ниже, «РЕСТОРАН». В левом нижнем углу черной краской были когда-то нарисованы детские силуэты трех домов, в правом, синей – условные очертания холмов и, возможно, озера. И черная, и синяя краска выцвели почти полностью. Видимо, ресторан располагался за официальной чертой города, отсюда и название.

В тихом и по виду запертом здании кто-то трижды быстро стукнул по стеклу – возможно, кольцом.

Милгрим послушно подошел к входной двери, неся свернутую кальку как скромный скипетр, а другой рукой прижимая к боку виниловую папку.

Дверь открылась внутрь. За ней стоял регбист с порнографической прической восьмидесятых годов. Или не регбист, но такого же телосложения: высокий, длинноногий, невероятно широкоплечий. Он отступил на шаг, приглашая Милгрима войти.

– Здравствуйте, – сказал Милгрим, вступая в теплый неподвижный воздух.

В доме пахло сильным дезинфектантом и застарелой готовкой.

– Я привез деньги, – продолжал Милгрим, показывая виниловую папку.

Не используемый, но готовый к использованию ресторан. Законсервированный, как стратегический бомбардировщик B-52 в аризонской пустыне. Милгрим приметил в углу пустой стеклянный шар автомата для продажи жевательной резинки.

– Положите на стойку, – скомандовал молодой человек.

На нем были голубые джинсы и черная футболка – и то и другое, по виду, с каким-то процентом спандекса, и дутые черные кроссовки. На правом шве джинсов, довольно низко, располагался длинный узкий карман. Стальная клипса удерживала в нем большой складной нож.

Милгрим положил деньги на стойку. Она была из бирюзового пластика, табуреты перед ней – хромированные, с потертой искусственной кожей того же бирюзового цвета.

– Мне надо будет сделать прориси, – сказал он, чуть приоткрывая папку. – Так лучше всего видны детали. А сперва сфотографирую.

– Кто в машине?

– Мой друг.

– Почему вы без прав?

– Вождение в состоянии интоксикации, – ответил Милгрим. Что в некоем философском смысле было почти правдой.

Регбист молча обогнул пустую стеклянную витрину, где когда-то лежали сигареты и шоколадки. Оказавшись напротив Милгрима, он нагнулся и вытащил из-под стойки что-то в мятом полиэтиленовом пакете. Пакет положил на стойку, а виниловую папку придвинул к себе с таким видом, будто его накачанное спортивное тело действует само по себе, а он лишь безучастно наблюдает.

Милгрим открыл пакет и вытащил сложенные неглаженые штаны. Они были того песчано-бежевого оттенка, который, он знал, называется «койот». Милгрим разложил их на пластиковой стойке, достал из кармана фотоаппарат и начал снимать со вспышкой. Сделал шесть снимков спереди, затем перевернул штаны и сделал шесть снимков сзади. Отдельно сфотографировал каждый из четырех оттопыренных накладных карманов. Положил аппарат, вывернул штаны наизнанку и щелкнул еще несколько раз. Затем убрал аппарат в карман, аккуратнее расправил вывернутые штаны на стойке, расстелил поверх первый лист кальки и начал делать натирку грифельным бруском.

Ему нравилась эта работа – она как-то особенно умиротворяла. Его отправили в Хэкни к портному, который подгоняет одежду по фигуре, и тот целый вечер показывал, как правильно делать натирку. Милгриму отчего-то приятно было сознавать, что этот метод промышленного шпионажа освящен веками. Как будто перетираешь рисунок с мраморного надгробья или с бронзовых церковных дверей. Грифель HB, если правильно его двигать, запечатлевал все детали швов и отстрочек, необходимые конструктору, чтобы изготовить лекала и воспроизвести модель.