Чаквария моряком не стал, но поступил в институт инженеров рыбного хозяйства. Он увидел близко Черное море, работал на Каспийском, туристом бродил по берегам Белого, а мечтал о дальневосточных.

В комиссии по распределению выпускников ему сказали, что из Магаданской области поступил запрос — нужен инженер рыбодобычи в один из чукотских колхозов. По правде говоря, этому предложению молодой Чаквария испугался. Колхоз? Да еще на краю земли! Но так как всегда слыл человеком дисциплинированным и безотказным, сказал, правда, без всякого энтузиазма: «Раз надо — поеду».

Собирался на три года — минуло десятилетие… Что же держит? Этот вопрос не раз задавал себе Николай Захарович. Этот вопрос звучит и в письмах родственников. Деньги? Для иных деньги. Один задумал машину купить, второй — кооперативную квартиру, третий просто увлекся накоплением. У Чакварии нет ни машины, ни кооперативной квартиры. Ни то, ни другое он пока приобретать не собирается, так как не собирается уезжать с Чукотки. Одно время была мысль уехать, но как раз начали внедрять ставные невода новой конструкции. Увлекся и забыл про отъезд.

Сейчас идет разговор о создании крупных рыболовецких баз на Гранитных озерах. Дело интересное. Белой рыбы там видимо-невидимо. А тут ихтиологи начали эксперимент по расселению мальков зеркального карпа в местных водоемах. Нет, уезжать с Чукотки рановато. Самое интересное лишь начинается.

Кр всему прочему, в душе Чакварии живет настоящий промысловик, азартный, горячий.

Сам он, несколько бравируя, любит о путине говорить высокопарно: «Путина, братцы, полирует кровь, разгоняет тоску, прочищает мозги».

Он просто не может представить день, когда без него придет на Чукотку лето и лихие парни, кляня комарье, начнут сушить дель, набивать мешки галькой, ставить палатки, снимать первый улов… Это как праздник, как весна для хлебороба.

Чаквария, наверное, нисколько не лукавил, когда однажды сказал на встрече с демобилизованными воинами: «Не могу уехать с Чукотки, потому что хочу новичкам привить любовь к Северу, а главное — уберечь их от ошибок, которые поначалу допускал сам».

Из прошлого отпуска Николай Захарович привез молодую жену — смуглолицую Нани.

Она ждет ребенка и пока нигде не работает. Но место ей уже есть, по профессии Нани — медицинская сестра.

На следующее утро катер подтянул из колхоза огромный железный плашкоут. Как глянули рыбаки на эту ржавую металлическую громадину, так и загрустили. Даже само присутствие ее в соседстве с нежным нитяным неводом казалось кощунственным. Разыграйся шторм — ни один якорь не удержит многотонную махину.

Ребята нехотя и оттого как-то неловко завели кунгас в невод. Тем временем Слава Фиалетов с подветренной стороны подбуксировал плашкоут. На носу маячила одинокая фигура Чакварии. Было ветрено. Молчали. Короткие и редкие волны беспорядочно ударялись о борт кунгаса. Савелий поежился и посмотрел на Шелегеду. Бригадир напряженно вглядывался в плашкоут. «Э-эх, Гриша ты, Гриша, — размышлял Савелий. — Лучше бы отказался от этой затеи сразу, чем так». Он перелез через скамьи:

— Может, сумеем помочь?

Шелегеда взорвался:

— Поздно помогать. Не видишь сам? Может, поплывешь? Плыви, не держу.

Савелий отступился, по привычке пошарил в нагрудном кармане, где лежал всегда ФЭД. Это вызвало в нем новую неприязнь к Шелегеде. «Сатрап чертов! Ему бы пиратским фрегатом командовать».

Неожиданно прорвало вечно молчавшего Омельчука:

— Чего мы сидим тут, как вороны на шесте? Подумаешь, плашкоут! Невидаль! Пару человек — на нос, корму — и плашкоут в руках. Попытка — не пытка. А уж невод-то уберегли бы.

Шелегеда удивленно покачал головой.

— Разговорился. Там, в палатке, надо было говорить, а не дрыхнуть.

Дьячков окаменело замер на корме. До самой последней минуты он не верил, что начнется вся эта канитель с плашкоутом. Все его нутро потомственного рыбака неосознанно восставало против сегодняшнего эксперимента. Железная махина рядом с нитяным, таким непрочным и нежным неводом выглядела губительным инородным телом.

Антонишин, поглядывая на плашкоут, отдаленно думал о своей курсовой работе в институте, которую он так и не сделал. «Черт меня дернул с этой путиной! Лучше бы на прииск пошел — там хоть твердый рабочий день, все прочно и стабильно. Да и тундра с мышами рядом. Какие тут, прости за выражение, мыши?»

Корецкого беспокоили конфликты по поводу заготовки икры. «Не лучше ли было мотнуть одному на глухую речку, где нет ни этого Шелегеды, ни этого помешанного Чаквария со своим плашкоутом».

Витек Варфоломеев поглядывал на бригадира, недовольно оплевывал. «Дурак! Чаквария один там корячится, а мы как в кино сидим. Зачем так, можно же было решить: или — или. Хватит, наэкспериментировались. Теперь вот Чакварию втянули. Погорит он, погорит с этой махиной…»

Слава тем временем повернул катер и медленно пошел прямо на невод. Но вот он вильнул в сторону, чуть не задел угловые оттяжки, сбавил ход и оглянулся. Чаквария, нацелив багор, пригнулся и, казалось, высматривал добычу, которая должна вот-вот вынырнуть из воды. Никто не мог представить, как он будет заводить второй край плашкоута — там же должен тоже находиться человек. Слава бросил буксирный конец в воду. «Эх, рановато», — вырвалось у кого-то. Неожиданно катер взревел, развернулся и понесся к плашкоуту. Этого никто не ожидал. Он что, спятил?

— От хитрюган! Молодец! — бригадир в сердцах так хлопнул Савелия по плечу, что тот присел.

Плашкоут теперь несло течением и ветром прямо на невод.

И как только его начало разворачивать, Славкин катер мягко уперся в бок плашкоута, там, где никого не было.

— А ну, ребята, готовь багры, — крикнул Шелегеда. — Помогайте!

Чаквария тем временем расторопно подгреб с носа длинным веслом и выровнял свой край. Потом он побежал на середину и подгреб там. Снова ринулся на нос, но поскользнулся и упал внутрь — тут же показалась его взлохмаченная голова без шапки. Все-таки он успел подбежать к носу до того, как оттяжки должны были зайти под днище плашкоута. Случись такое — посудина бы села на канаты, развернулась и ушла в сторону берега. Чаквария уперся багром в оттяжки, и плашкоут подался чуть влево. Железная громадина всей тяжестью двинулась на невод. Здесь уж ни Николай Захарович, нм Слава ничего бы не смогли сделать, не будь наготове ребята с баграми. Они уперлись в борт и затормозили ход. Дьячков первым прыгнул на плашкоут, закрепил его с садком. Чаквария вытер лицо. Подошел бригадир.

— Не волнуйся, дорогой, эта махина только с виду внушительна, — сказал ему Николай Захарович, — зато план дадите за три ходки.

— Ловкий ты парень, Чаквария! — только и сказал бригадир.

Савелий машинально хлопнул себя по нагрудному карману и вспомнил вчерашнее обещание бригадира купить ему после путины новый фотоаппарат. Но это когда? А сейчас пропадают такие кадры!

По всему днищу плашкоута, наполненному водой, натянули с большим припуском капроновую сеть, чтобы потом было легче перегружать рыбу на морозильщик. Савелий, Антонишин и Витек остались на плашкоуте. Если обычная рама приходилась почти вровень с неводом, то борта плашкоута возвышались на целый метр. Тем, кто стоял на кунгасе, пришлось колья сачка поднимать на эту высоту, и было видно, как они сгибались под рыбьей тяжестью. Трое на плашкоуте с трудом протиснули в ячеи тугого сачка пальцы. Теперь предстояло поднять его на борт и перевалить рыбу в плашкоут. У Савелия пальцы сорвались, и бок сачка плюхнулся вниз. Антонишин и Витек тоже потянули дель как-то неровно. Сачок ослаб, и кета тяжелыми потоками разлилась с двух боков в вольную воду.

На кунгасе шумно, но беззлобно ругнулись. За путину ко всему привыкнешь.

— Давай сначала, — закричал Чаквария. — Резче, как можно резче! Дергайте. Ну! — И сам встал к сачку. — Раз! Два…

Во второй раз вышло удачнее. Савелий посмотрел на пальцы — ему показалось, что их сгибы порезались капроновой нитью и там сочится кровь. Крови не было, но пальцы будто кто держал над огнем.