— Хорошая притча, с подтекстом, — сказал Корецкий.

— А мне мораль сей басни не очень ясна, — насторожился Шелегеда, ожидая главного разговора.

Равтытагин постукал мундштуком по столу.

— Это так, к слову пришлось. Как у вас дела?

— Цедим воду.

— А рыба, между прочим, неплохо идет сегодня — я был у ихтиологов, — сказал Равтытагин.

— Непонятно тогда, почему у нас пусто.

— Хотите знать? — Равтытагин вынул записную книжечку. — Смотрите, — он прочертил извилистую линию. — Это наш берег. А это — строящийся мол морского порта. Видите, он как бы перекрыл традиционный маршрут кеты. А особенность лосося такова: натыкаясь на какое-либо препятствие, он уходит от него в сторону моря под углом примерно в тридцать градусов. На больших глубинах, однако, держится недолго — появляется белуха, и кета вынуждена снова прижиматься к мелководью, к берегу. Что мы видим? Основная масса, отойдя от мола, идет примерно так, а значит, обходит ваш невод, ведь он слишком близко. Вот в чем секрет.

— Значит, она должна прямехонько попасть во второй невод, — заключил Шелегеда. — А у них ноль целых…

— До Татаринова отсюда близко. Но лосось идет кучно, чуть ли плавник в плавник — как стадо оленей. Мол рассеивает это стадо, нарушает порядок, взятый много сотен миль назад. Вот лосось и рассыпается, словно в большой долине.

— Выходит, невод Татаринова тоже не на самом лучшем месте? — опросил Дьячков.

— Верно, и опять дело в строящемся моле. На следующий сезон совместно с ихтиологами придется искать новые, самые оптимальные места постановок неводов.

Шелегеда нетерпеливо произнес:

— Так, значит, не мы им поперек горла стали?

— Это другой вопрос, Гриша. Разве в этом дело, в конце концов?

— Хорошо, а в разгар первого хода у нас кеты было словно в бочке, не успевали выгребать, — сказал Антонишин.

— Правильно, потому что ее было много. Рунный ход порою начинается в начале путины, хотя традиционно — где-то в середине. Кстати. — Равтытагин наполнил кружку чаем. — Кстати, и сегодня рыба идет неплохо, а позавчера, когда вы возились с палаткой, вообще преотлично. Да и с кунгасом вы потеряли немало ценного времени.

Шелегеда задумался:

— Не проще ли держать один невод? Меняя только смены.

— В будущем это так и будет, когда на вооружение рыбакам придут приборы, более современные средства лова. А пока рановато, пока размеры неводов мы не можем увеличить. Для этого и флот нужен иной, и механизация.

— Ну, а пока за нас не волнуйтесь, Василий Александрович, — сказал Дьячков. — Мы план дадим, возьмут свое и остальные. Только бы третьего хода дождаться.

— Третьего может и не быть. Возможно, сейчас идет третий. Я не сомневаюсь, у вас план будет, а вот в других бригадах…

— Я могу и полтора дать, — предложил Шелегеда. — Сколько надо будем стоять.

Равтытагин покачал головой:

— Сейчас не стоит об этом говорить. Раз набрали рыбаков, надо дать всем заработать. Это ваша перестановка перепутала нам все карты. Поверьте мне, в устье Лососевой реки вы бы уже давно были с планом, да и не мучились так как здесь. По моим расчетам, и Татаринов давно бы свернул свой невод. Чувствуете, какой выигрыш во времени? — Равтытагин улыбнулся, хотя в его глазах читалась укоризна.

— Целую научную систему вы нам выложили, — вздохнул Шелегеда.

Савелий нетерпеливо поправил очки:

— Совершенно верно, научную. Я тоже хочу сказать, вернее, предложить. От этих мешков с галькой у меня, кажется, руки слегка удлинились, как у обезьяны стали.

— Чита, к ноге! — не преминул схохмить Витек.

— Подожди со своей Читой. Василий Александрович, не проще ли балласт на оттяжки невода сделать железобетонным? А чтобы они не ползали по приливу-отливу, да и для крепления с неводом — вмонтировать в чушки по короткой полой трубе. Кончается путина — чушки на берег, никто их не тронет до следующего лета.

Равтытагин, посасывая мундштук, внимательно слушал.

— Зерно есть. С этими мешками одни убытки. Считай, ежегодно правдами-неправдами мы приобретаем на городской пекарне две-три тысячи отличнейших мешков. А сколько сил и времени ухолит на их заполнение? Ты прав, проще сделать постоянные якоря. Мы об этом думали.

Савелий раскраснелся, польщенный вниманием.

— А если в идеале, — добавил он, — нужны донные якоря. С поплавками. Чтобы по весне находить. Всегда на одном и том же месте. Блеск?

— Шик! — поправил Витек и похлопал Савелия. — Наш Кулибин.

Равтытагин улыбнулся:

— Вот как раз в этом плане мы и рассматривали рацпредложения. Но во время осенних и весенних подвижек льдов ни один поплавок не удержится — сносит целые причалы. А вот насчет железобетонных якорей подумаем. Молодец!

Перед уходом Равтытагин спросил:

— У вас среди сезонников есть коммунисты?

— Есть, — отозвался Антонишин. — А что?

— Это хорошо. Скоро у вас будет два коммуниста. У Дьячкова заканчивается кандидатский стаж. Вы, как старший товарищ, возьмите над ним шефство.

— Да мы всей бригадой болеть будем, мужик он стоящий, только почему-то малоразговорчивый — иной раз слово не вытянешь.

— Слово не воробей, — отшутился смущенный Анимподист.

Когда Равтытагин ушел, Корецкий спросил:

— Кто же он, этот главный человек в колхозе?

— Наш парторг.

— А что за клятву такую страшную он дал насчет этого дела, — Витек выразительно щелкнул пальцем по горлу.

— Это давно было. Говорят, умирая, мать взяла с него слово не пить и не курить.

— Неужели с тех пор ни-ни? — На лице Витька было написано восхищение.

— Даже запаха пива не выносит. Долго не может находиться среди пьющих — уходит. Равтытагин дважды одно и то же не повторяет.

Нынешним летом Равтытагину исполнилось пятьдесят пять. Дня своего рождения он не знал. Лишь помнил, по рассказам матери, что в тот день женщины стойбища впервые ушли заготовлять приозерный трилистник, который заменял чай. А это могло быть лишь в середине северного лета. — июле. Оформляя документы для получения паспорта, Равтытагин сам назвал дату рождения — 15 июля. А когда спросили имя и отчество, — у чукчей раньше была лишь фамилия, — он вспомнил начальника береговой полярной станции Василия Александровича Батманова. И сейчас дети Батманова шлют Равтытагину к праздникам поздравительные письма. А в последнем напомнили ему об одном смешном эпизоде из жизни полярной станции — о том, как Равтытагин осваивал мясорубку. Однажды, помогая повару, он долго крутился возле «машинки для верчения мяса», а потом не удержался, тихонько сунул в нее свой палец. Хорошо, обошлось без перелома. Но маленький Равтытагин потом долго с гордостью показывал всем забинтованный палец, терпеливо рассказывал приезжим тундровикам про диковинную машинку. Старики удивленно качали головами и шли на камбуз смотреть мясорубку.

Неподалеку возле полярной станции начала расти культбаза — эти островки подлинной цивилизации на чукотской земле. Первую школу соорудили из большой брезентовой палатки, для теплоты сшили чехол из оленьей шкуры. Парты заменяли низкие скамейки. Но ребятишки, устав сидеть в необычной для северян позе, сползали на меховой пол и ложились на живот, подперев голову руками. Так и слушали учителя. Однажды кончился запас карандашей, и писать приходилось свинцовыми пульками от мелкокалиберной винтовки.

Центром внимания всего класса был лист картона с нарисованным сбоку большим красным Кремлем. От него к фамилии каждого ученика тянулись пунктирные линии, на которые заносились лишь пятерки. Кто больше получил отличных оценок, тот первым «прикасался» к Кремлю. Ребятишки старались вовсю, и учителю приходилось иной раз хитрить, чтобы дать возможность всем хоть по разу «прикоснуться» к священным стенам.

Об этом Василий Александрович вспомнил много лет спустя, когда впервые побывал в Москве, на Красной площади. В те дни здесь проходил Международный фестиваль молодежи и студентов. До сих пор в его доме висит эта фотография — чукотская делегация у Спасской башни.