Катер встречали всем составом, тянулись помочь спрыгнуть самодеятельным артистам — в основном девушкам. Витек, насколько позволяли сапоги, зашел в воду и все норовил кого-нибудь подхватить на руки. Чаквария кинул на берег увесистую пачку свежих газет и журналов. С предельной осторожностью сняли пятидесятилитровый бочонок пива.

Торжественное собрание проводили на берегу.

Чаквария вынул из кармана блокнот.

— Дорогие товарищи, друзья! Сегодня мы отмечаем…

Витек придвинулся к черноволосой девушке в красной капроновой куртке, что-то ее спросил. Та не расслышала и наклонилась к нему. И тотчас между ними просунулась веснушчатая ладонь худрука по прозвищу Дрозд, сделала энергичный жест в сторону Витька, означающий: вон, вон! Чаквария взглянул на Витька поверх блокнота и улыбнулся:

— Варфоломеев, успеешь поговорить с девушкой. Слушай сюда. Неужели не интересно узнать, как поработали рыбаки колхоза?

Витек изобразил на лице предельную заинтересованность.

— Я весь внимание, Николай Захарович.

Чаквария опять улыбнулся и убрал блокнот в карман.

— Такое мы дело с вами делаем, товарищи! Сейчас слово «рыбак» в колхозе да на любом предприятии города — точно пароль. В газете о вас каждый день пишут, печатают сводку улова. Праздник ваш правительство установило. Вы самые почетные люди нашего края! И я от всего сердца, от имени всего колхоза и города поздравляю вас с вашим замечательным днем!

Все дружно захлопали, услышав такие простые и проникновенные слова о своем деле. Особенно старались гости. Девушки с восхищением поглядывали на загорелые, несколько смущенные лица парней. Ведь рыбацкий труд пока оставался привилегией мужчин. Настоящее мужское дело!

— Давайте порадуемся, — начал Чаквария, — за бригаду Татаринова. Она идет впереди всех. Не удивляйтесь. Да, вы сдали больше рыбы, но условия соревнования включают много пунктов: сохранность колхозного имущества, расход горючего, дисциплина, моральный климат и так далее.

— Мы, что ли, виноваты? — крикнул Корецкий. — Стихия. А ЧП у нас не было.

— Было, — веско сказал Чаквария.

Зашумели все разом:

— Хватит об этом.

— Праздник ведь.

— Ура бригаде Татаринова!

— А теперь кружок художественной самодеятельности нашего клуба покажет вам небольшой праздничный концерт.

Встал худрук и с ходу заиграл на баяне. Все узнали известную песню о дроздах. Из-за этой песни заведующего клубом и прозвали Дроздом. Дьячков потом рассказывал, смеясь: «У меня от этой песни уже скулы сводит. Он же по соседству с нами живет. Как вечер, так «дрозды». Как затянет!..»

— Итак, небольшой концерт для наших дорогих рыбаков, — бодрым голосом объявил Дрозд.

Девушка в красной куртке запела песню. Но на припеве Дрозд сбился, перестал играть и, нисколько не смутившись, сказал, что это настройка. Девушка запела снова, и снова Дрозда потянуло на другую мелодию. Девушка покраснела, всплеснула руками и скрылась в палатке.

— Бывает, — сказал Дрозд. — Мы же торопились. А сейчас вторым номером нашей программы — чукотская песня на слова известной поэтессы Антонины Кымытваль.

Три девушки-чукчанки взяли бубны. Пели они хорошо, согласно. Савелий впервые слышал чукотскую песню. Она удивила его своей незатейливостью, земными словами о любви к мшистой тундре, голубым озерцам, белоснежным оленям. Это было красиво.

Потом объявили акробатический этюд в исполнении преподавателя начальной школы и ученика-первоклассника. Огромный дядя схватил мальчишку и небрежно подбросил его вверх — тот перевернулся и встал на голову своему учителю, посидел на шее, перелетел между ногами через спину и сделал стойку на вытянутых руках акробата. Все хлопали и немножко жалели мальчишку — рубашка у него вылезла из трусов, показывая узкую спину с выпирающими худыми лопатками.

Дрозд затеял игры на смекалку и внимательность. Он сел перед Савелием, вытянул ладони, быстро сложил их и сказал:

— Делай как я. Внимание! Повторяем мои жесты… Так. Так. Молодец!

Савелий краснел, но старался поспеть за Дроздом.

— А зачем так? — вдруг строго спросил Дрозд. — Я же так не делал. Надо ладонями вверх, а ты — вниз.

Подсел Витек. Как ни мучил его устроитель концерта, морячок точно выполнял каждое движение Дрозда. Под дружные аплодисменты ему был вручен главный приз — гитара. Пластмассовые игрушки, карандаши, картинки достались к концу игр каждому рыбаку.

— По-моему, Дрозд нас спутал с детсадом, — буркнул Антонишин Савелию.

— Тише, все же старались люди.

— Ну, а теперь давайте споем вместе песню, — предложил в конце Дрозд.

— О дроздах давайте, — добавил Витек и взял аккорд на выигранной гитаре.

— Совершенно верно. Хорошая песня, — не поняв иронии, согласился Дрозд.

Гости засобирались, но Шелегеда предложил по традиции отведать рыбацкой ухи. Упрашивать дважды не пришлось. Разлили пиво. Ели весело, с шутками и прибаутками. Витек показывал девушке в красной куртке фокусы с картами, Корецкий рассказывал про ночной шторм, Омельчук сосредоточенно жевал, Антонишин кряхтел и говорил с Дроздом о политике. Чаквария перебирал квитанции, делал записи в своем блокнотике.

— Слушай, бригадир, а ты с хорошим наваром. Рыбы, считай, в неводах нет, а у тебя по квитанциям — урожай!

— А то! — залихватски мотнул головой бригадир. — Ребята все ухватистые… Только держись!

— А самый ухватистый — бригадир, — вставил Анимподист и хитро подмигнул. Он мог по одному виду рамы точно определить, сколько в ней рыбы, — Роза принимала? — спросил Дьячков.

— Не помню, — увильнул Шелегеда от прямого ответа.

Чаквария в разговор вникать не стал. Он знал, что у приемщиц на рыббазе есть свои любимчики. Но это его не касалось, у него свой, колхозный план.

Концертную бригаду отпускали с большой неохотой. Витек долго стоял по колено в воде, махал отъезжающим и, кажется, не замечал, как приливная волна захлестнула отвороты сапог.

— Тома! А? — восхищенно говорил он Савелию. — Мировая девушка. Договорились встретиться. Она от колхоза в профтехучилище на радистку учится.

— Ну-ну! — ободряюще поддержал его Савелий и, вспомнив об Илоне, поглядел на часы. До вечера еще было далеко.

Потянулись гости. Первой явилась омельчуковская блондинка с огромной сумкой. Вынула содержимое на стол, пригласила ребят. Тут были яблоки, вино, домашние пирожки. Савелий впервые разглядел блондинку. Ничего особенного: лицо строгое, глаза задумчивые, неулыбающиеся. «Наверное, лет тридцать или больше, — подумал он. — В годах».

Шелегеда смотрел на часы и хмурился. Лицо его враз смягчилось, когда Савелий шумно распахнул дверь и громогласно произнес:

— Шелегеда, на выход!

Пришла Людмила с дочкой. Голубоглазая девочка с косичками несмело подошла к Шелегеде и потупилась.

Он потрепал ее по голове, присел:

— Как вы там с мамкой? Живы-здоровы?

Людмила, хрупкая женщина с такими же голубыми глазами, как и у дочки, стянула с головы косынку, пригладила волосы:

— К вам пока доберешься… Такой берег крутой.

— Ну, айдате, к воде спустимся. Там прохладнее.

— Да нам вроде и не жарко.

— Все равно там лучше. Разведем костер, посидим-погутарим.

Они спустились и пошли вдоль берега. Еще какие-то две девушки долго ходили поодаль. Дежурный Антонишин не выдержал, пошел узнать, кого они ждут. Оказалось, Витька. Тот удивленно и недоверчиво разглядывал девушек в бинокль.

— А, вспомнил, на машине я их катал. — Он лихо затопал вниз по трапу.

К Антонишину пришла жена с детьми. Они расположились у воды, развели костер. «Неохваченными» остались Дьячков, Савелий и Корецкий.

…Шелегеда глянул на часы и удивился, как быстро пролетел день.

— Проснулся? — Людмила наклонилась к нему. — Эх ты, засоня…

— Да, считай, ночь не спал, — виновато проговорил Григорий.

— И зачем только тебе это бригадирство? Вон почернел аж.

— Э-эх! Все, Люд, — зевнул Шелегеда, — в последний раз. А девчонка где?