— Да я про комара…

— Как? Комаров, говоришь? А я Пастухов, Бенедикт Бенедиктович.

Все расхохотались. Морячок повернулся к другим и односложно доложил: «Глух!»

Это потом он будет проводить с поваром разные эксперименты на определение степени глухоты. Однажды во время обеда морячок негромко скажет: «Бандит Бандитович, возьми десять рублей». И тот с другого конца стола, занятый бутербродом, машинально откликнется: «Давай». От неожиданности кто-то выронит ложку, а Савелий даже слегка подавится. Однако повар тут же склонит голову и зачастит «Чего-чего-чего?..»

Но это случится не скоро, а пока морячок что есть мочи гаркнул в самое ухо повара:

— А меня — Витек Варфоломеев. Будем знакомы.

Все церемонно пожали друг другу руки.

— Антонишин, — представился Гена.

— Антонио, значит, — серьезно поправил Витек.

— А ты, я вижу, из бывших? — уважительно обратился Витек к Савелию, сбитый с толку его элегантными очками под золото. — Недвижимое имущество, контрольный пакет акций, ландо…

— Пакет акций, — выбрал Савелий.

— Я это сразу понял, по обличию. У меня дед держал свечной завод, имел в Питере два каменных дома, баловался наливочкой, картишками.

— А потом?

— Потом? Сибирьничевский явился, — туманно выразился морячок.

Савелий недоуменно пожал плечами и, не придумав ничего остроумного, вдруг брякнул:

— А у меня предки все больше по части религии. Один священник, второй — архиепископ, а третий — митрополит всея Руси.

— Все равно вы у нас под пятой были, — невозмутимо отпарировал Витек. — Служили нашим интересам, интересам капитала.

— Как бы не так! — возмутился Савелий. — Перед батюшкой сам царь на колени вставал…

— Это он так, на людях, а один на один мог и по букварю двинуть…

— Да кончайте вы гнусеть про свое мерзопакостное происхождение, — не выдержал Антонио. — Все равно последнее слово осталось за нами. Давай таскать доски, буржуи.

Втроем они кое-как затащили наверх Бенедикта Бенедиктовича, чтобы тот принимал материал и складывал его как полагается. Витек остался внизу, а Савелий и Антонио разместились по склону. Доски были сырыми, тяжелыми. Над Савелием пыхтел повар, снизу обливался потом красный Гена. «Давай, давай!» — орал весело Витек-морячок.

Савелий еще не верил, что они смогут поднять весь этот завал досок, и опять удивился оптимизму морячка. Дело, наверное, в складе характера — одни привыкли видеть объем предстоящей работы как бы в целом, другие это целое дробят на составные части, работают неторопливо, размеренно, зная, что можно перекурить, а во время обеденного перерыва и вздремнуть. «Вот в чем секрет», — решил Савелий. И когда он перестал думать о завале досок в целом, работать стало вдруг легче.

Из привезенных кирпичей перво-наперво сложили на кухне временную печь. В общей палатке настелили пол, забили стойки. Вдоль стен сколотили нары, посередине соорудили длинный стол. С морской стороны оставили два проема под небольшие окна. Вот и все жилье. Чуть поодаль мучился со своей персональной палаткой капитан катера Слава Фиалетов. По неписаному закону капитаны жили отдельно. Привилегия оправдана, так как в горячую пору они больше, чем кто-либо другой, нуждались в спокойном отдыхе.

Но так как Славу всегда и во всем одолевали сомнения, он долго размышлял, где поставить палатку. Наконец почему-то выбрал самый край обрыва. Для этого ему пришлось с одной стороны даже вкопать колья, чтобы настелить пол. К вечеру гнездышко оборудовалось окончательно, и Слава, страшно довольный, сидел у входа, попыхивая папиросой. Но когда установили общую палатку, оказалось, что оба конца с видом на море почти полностью загорожены капитанским персональным жильем.

— Дача с полувидом на море, — прокомментировал Витек-морячок.

Слава спорить не стал — окна нужны, чтобы постоянно держать в поле зрения невод. Он выбрал новое место.

Обедали с аппетитом, радуясь окончанию устройства рыбацкого стана. После помогли Бенедикту строить кухню. Он, кстати, планировал здесь и жить. Что ж, никто не возражал — повар встает раньше других.

Общая палатка поначалу напоминала небольшой склад в состоянии внезапной ревизии. Вороха одежд, обуви, рюкзаки, постельное белье и матрасы, толкотня, галдеж.

— Вас всего шесть мужиков, а базар развели, как бабы, — упрекнул Шелегеда.

Он освободил место у самого выхода, развернул матрас, одеяло. Сапоги бросил под нары. Из большой хозяйственной сумки извлек дряхлый портфель и повесил на столб у задней стенки:

— Наша документация. Сюда будем складывать квитанции за сданную рыбу. Беречь пуще жизни, — пошутил он. — Это наши деньги.

Возле Шелегеды устроился Дьячков. В изголовье поставил «Спидолу», под матрасом разложил стопку книг. Предупредил:

— Грязными руками не прикасаться.

Витек-морячок тут же цапнул крайнюю книжку.

— На иностранном, — разочарованно протянул он.

— На чукотском, — поправил Анимподист. — Рытхэу.

Корецкий тщательно застелил простыню, расправил белоснежную наволочку и неожиданно вытащил из рюкзака плоскую маленькую подушечку.

Витек уставился с недоуменным видом и вслух предположил:

— На стул, что ли, под задницу?

— Не угадал. — Корецкий потрогал свой подбородок. — Чтоб жир на шее не скапливался. Читать «Здоровье» надо. Высокие подушки способствуют росту второго подбородка.

Витек уставился на Корецкого шальными глазами — глаза у него всегда шальные, когда он хохмит, — и произнес:

— Куда я попал, а? Может быть, в институт Лесгафтов?

Все рассмеялись, вспомнив повара, который к месту и не к месту постоянно хвастался тем, что работал в институте Лесгафта.

Витек швырнул свой мешок под нары, свернул матрас валиком и сел на голые доски.

— Никаких цивилизаций и «Спидол». Чита — ко мне! — и он взвыл не то по-обезьяньи, не то по-верблюжьи. Потом хлопнул себя по лбу. — Я и забыл. У меня тоже есть книга.

Витек полез за своим мешком. Долго там копался. Из-под нар поочередно вылетали рубахи, носки, консервные банки, колода карт и домино. Достал он две книги. Одна оказалась букинистической редкостью — «Окоченевшая любовница» Фаррера; вторая — учебником шофера первого класса.

— Машину надумал? — осведомился Корецкий.

— Ага, — поддакнул Витек. — С долгами вот после путины расплачусь и начну копить. На велосипед.

За Корецким расположился Омельчук — высокий парень с симпатичной русой бородкой, пронзительно-голубыми славянскими глазами. Его молчаливость могла лишь сравниться с болтливостью немого. Но это была не угрюмая молчаливость, а скорее симпатичная. И он не отличался — как бывает в таких случаях — болезненной застенчивостью или девичьей скромностью. Просто хороший, очень любящий поспать, молодой человек. Что он и сделал: расстелил постель, удобно лег на спину, сложил руки на груди и тихо задремал, не обращая никакого внимания на всеобщий галдеж.

Неторопливо и сосредоточенно свил себе основательное жилье Антонишин. Большой ящик, который он назвал кратко «походной лабораторией», занял место в противоположном углу на подставке. Она предназначалась для телевизора. Но зав. колхозным складом телевизора не дал, сославшись на испорченный кинескоп. Кстати, никто об этом и не тужил: еще телевизора не хватало на рыбалке!

Лежанка Савелия оказалась в самом углу, что ему пришлось очень по душе. В его распоряжении была вся стена из редких досок, куда он вбил гвозди и развесил все свое имущество: фотоаппарат, бинокль, транзисторный приемничек, полевую сумку с кассетами и пленками, одежду и даже сам рюкзак.

— Чтобы все было под рукой, — сказал он удовлетворенно и протер очки о кончик рубахи.

Витек добавил:

— Умно. В случае пожара или наводнения, а также землетрясения или вражеского налета — все под рукой. Схвати в охапку — и чеши без оглядки.

Утром загремел настил, соединяющий палатку с кухней. Что-то мягко шлепнулось и, звеня, понеслось вниз, громыхнуло о гальку, пару раз булькнуло и затихло.