По существу, Сталин взял под личный контроль внешнюю политику Советского Союза, лишив своего министра иностранных дел самостоятельности, и выстроил ее в соответствии с решениями Ялтинской конференции. Вопрос заключался в том, почему он это сделал. Единственный разумный ответ – потому, что он чувствовал, что Советский Союз нуждается в союзниках, нуждается в Америке. Противоречия, существовавшие между Соединенными Штатами и Советским Союзом летом 1945 года, были огромными. С практической (а не с идеологической) точки зрения это было не таким уж трудным решением: Америка не пострадала в результате войны. К концу войны она располагала половиной мирового производственного потенциала, вырабатывала более половины электроэнергии в мире, имела две трети мировых запасов золота и половину всех валютных запасов[1121]. В результате войны она потеряла 405 000 человек, или 0,3 процента населения, составлявшего 130 миллионов человек. Для сравнения: немцы убили 16 процентов населения Советского Союза, 27 миллионов человек (население страны составляло 165 миллионов человек). Это была настолько большая цифра, что точное количество погибших никогда не могло быть установлено. Немцы сожгли дотла семьдесят тысяч российских сел и деревень, уничтожили сто тысяч крестьянских хозяйств. Двадцать пять миллионов россиян остались без крова, бродя по дорогам страны. Было разрушено тридцать две тысячи заводов, выведено из строя шестьдесят пять тысяч участков железнодорожных путей. Война поставила Россию на колени: Сталин нуждался в Америке, чтобы восстановить страну, ему требовался долгосрочный кредит на тридцать лет, и он прекрасно помнил об этом, когда смеялся над любовью Рузвельта к роскоши на их первом ужине в Ялте. Он считал, что эта ситуация будет благожелательно воспринята американцами (и не только исходя из христианского милосердия), потому что с учетом своего понимания экономики и того, что он узнал от видных американских бизнесменов, он предполагал, что после окончания войны и прекращения производства вооружения предприятиями США американским капиталистическим кругам будут нужны новые рынки сбыта своей новой продукции.
Кроме экономической помощи, ему была нужна мощь Америки также для того, чтобы в будущем помочь удерживать под контролем Германию. Призрак немецкой силы всегда маячил перед ним даже в момент поражения Германии. Отвага немецкого солдата и эффективность немецкой промышленности были легендарными: громадный ущерб Советскому Союзу нанесли немецкие войска численностью менее семи миллионов человек. России был нужен Великий союз. Как выразился Сталин, «необходимость создания союза СССР, Великобритании и США вытекает не из каких-либо случайных и мимолетных соображений, но из жизненно важных и долгосрочных интересов»[1122]. В газете «Известия» эта мысль была отражена следующим образом: в союзе с Америкой и Великобританией СССР станет великой державой. Эта правительственная газета, которая, по существу, излагала точку зрения Сталина, в конце июня выступила с прогнозами, что страны «Большой тройки» «станут душой новой организации и смогут принести мир народам мира… Можно с уверенностью сказать, что окончательный текст Устава ООН существенно превосходит все предыдущие проекты создания всемирной организации»[1123].
Трумэн, став президентом, демонстрировал готовность сохранять политику своего предшественника, но он был все тем же выходцем со Среднего Запада, который в 1941 году, когда Гитлер напал на Советский Союз, сказал: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя мне не хочется ни при каких обстоятельствах видеть Гитлера в победителях. Никто из них не думает выполнять свои обещания». Это высказывание было опубликовано изданием «Нью-Йорк таймс». Будут ли страны ладить, если их руководители презирают друг друга и испытывают друг к другу недоверие? Четыре года спустя Трумэн записал в своем дневнике, как он встречался со Сталиным в Потсдаме и вновь обдумывал использование первой атомной бомбы, ставя Сталина в один ряд с Гитлером: «Безусловно, для мира очень хорошо, что клика Гитлера или Сталина не создала этой атомной бомбы»[1124]. Сталин, в свою очередь, относился к Трумэну весьма пренебрежительно. «Сталин не питал никакого уважения к Трумэну. Он считал, что Трумэну грош цена»[1125], – вспоминал Никита Хрущев.
Когда Трумэн и Сталин встретились в Потсдаме, они вели себя друг с другом почти агрессивно. В конце мая Стимсон собрал группу ученых и государственных должностных лиц, работавших над программой создания атомной бомбы, чтобы узнать их мнение о том, следует ли обмениваться с Советским Союзом информацией о ядерных исследованиях. Существовало мнение (практически единодушное), что информацией надо обмениваться, чтобы предотвратить гонку вооружений. Во встрече приняли участие заместитель министра ВМС Ральф Бард, помощник госсекретаря Уильям Клейтон, Джеймс Бирнс, доктор Вэнивар Буш, Джеймс Конант, Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми, Эрнест О. Лоуренс, Артур Комптон, а также генерал Маршалл, Гровс и Харви Банди, которые были задействованы в различных проектах Стимсона.
«Единственное предположение, которое Комитет смог выработать в интересах обеспечения в будущем контроля над ситуацией, заключалось в том, что каждая страна должна дать обещание обнародовать информацию обо всей работе, проводимой по данному направлению, и что должна быть учреждена международная комиссия по контролю, полномочная проводить инспекции в любой стране, чтобы убедиться в том, выполнялось ли это обещание. Я сказал, что, на мой взгляд, это предложение не было оптимальным и что, скорее всего, Россия с ним не согласится, но в этом случае мы настолько опередили ее, что у нас была возможность накопить достаточно материала, чтобы нас не застали врасплох»[1126].
Генерал Маршалл, по существу, высказал крайнюю точку зрения, заявив, что было бы хорошо пригласить советских ученых на испытание ядерного оружия на полигоне Аламогордо[1127]. (Только Гровс, который был совершенно уверен в исключительности и превосходстве накопленного Соединенными Штатами практического технического опыта, считал, что пройдет еще много лет, прежде чем у Советского Союза появится атомная бомба.) 6 июня Стимсон встретился с Трумэном, чтобы передать ему соответствующую точку зрения ученых и правительственных лиц на то, как следует поступить, с которой он был полностью согласен. В то же время он вновь подтвердил свое мнение о том, что раскрытие информации должно сопровождаться изменениями в линии поведения Советского Союза, предупредив Трумэна, что «не следует раскрывать информацию о проводимых работах, пока не будут даны и зафиксированы все необходимые обещания по обеспечению контроля». Затем Стимсон и Трумэн рассмотрели вопрос о том, какие требования можно было бы выдвинуть Советскому Союзу в обмен на сотрудничество с ним. По словам Стимсона, Трумэн «сказал, что он уже думал об этом, и упомянул то же самое, о чем думал и я, а именно: урегулирование польской, румынской, югославской и маньчжурской проблем».
В начале июля Стимсон и Трумэн, учитывая предстоящую Потсдамскую конференцию, вновь вернулись к щекотливому вопросу о том, что Трумэн может сказать Сталину о работах США над атомной бомбой. Согласно дневниковым записям Стимсона, они остановились на следующем диалоге, который был весьма схож с подходом, выработанным Стимсоном и Рузвельтом в марте:
«Мы занимались этим делом и работали как одержимые, и мы знали, что он тоже занимался этим делом и работал как одержимый. Мы были близки к цели и намеревались применить это против нашего врага, Японии. Если бы результат был удовлетворительный, тогда мы бы предложили обсудить это в последующем со Сталиным с тем, чтобы, обладая этим, сделать планету мирной и безопасной и не допустить уничтожения цивилизации. Если бы он стал добиваться деталей и фактов, Трумэн просто сказал бы ему, что мы еще не были готовы предоставить их»[1128].
