Открытие «второго фронта» стало бы единственным важнейшим шагом, сделав который Америка могла бы кардинально помочь России, и было единственным спорным моментом во взаимоотношениях между Рузвельтом и Сталиным в первые годы войны. У Сталина это было почти навязчивой идеей, первым, о чем он просил Черчилля и Рузвельта в начале войны, когда немецкая армия была на подступах к Москве. Ведь открытие «второго фронта» заставило бы Гитлера отвести свои войска из России.

Военные круги США энергично поддержали такой план: идея «второго фронта» овладела Эйзенхауэром с самого начала, поскольку, по его убеждению, ввод войск непосредственно на территорию Германии явился бы самой эффективной военной стратегией. В январе 1942 года, будучи еще скромным полковником Управления оперативного планирования в штабе армии, Эйзенхауэр от своего имени заметил в письменной форме: «Нам следует двинуться в Европу и вступить в войну»[536]. Маршалл согласился, и они приступили к планированию операции. Вскоре после этого Маршалл представил Эйзенхауэра к званию бригадного генерала и назначил его руководителем Управления оперативного планирования. К 28 февраля Эйзенхауэр завершил работу над планом вторжения через Ла-Манш и представил его Маршаллу. Планом было предусмотрено, что для высадки войск на севере Франции между Кале и Гавром, в самом узком месте пролива, осенью 1943 года потребуются сорок восемь дивизий и пять тысяч восемьсот боевых самолетов для прикрытия десанта с воздуха. Кроме того, план предусматривал, что, возможно, осенью 1942 года потребуется ограниченное вторжение во Францию (операция под кодовым названием «Кувалда») для создания плацдарма на берегу пролива, которое весной 1943 года должно было обеспечить успех полномасштабного вторжения войск союзников на континент. Непосредственной целью операции было «отвлечь значительные силы»[537] немецких войск от России. Операции следовало «разработать и представить русским таким образом, чтобы они признали важность оказываемой им поддержки». Этот план был принят, поскольку показался вполне разумным.

Стимсон, занимавший должность военного министра, назвал план самым верным способом переориентировать в 1942 году гитлеровские войска в России на запад и самой эффективной мерой для окончательного разгрома фюрера. Стимсон вел долгие беседы с Рузвельтом о развитии событий и важности вторжения через Ла-Манш. Россию спасет «мощное наступление через Британию во Францию с предшествующими авианалетами», как писал Стимсон в своем дневнике в начале марта. Но это предполагало концентрацию и размещение войск США в Великобритании и привлечение английской армии и английской авиации к операции вторжения. Все могло получиться только в том случае, если англичане твердо поддержат такую операцию, успех зависел от сотрудничества с Великобританией.

31 марта 1942 года, четыре месяца спустя после Перл-Харбора, Франклин Рузвельт решил, что пришло время для ввода плана в действие. Он набросал черновик телеграммы Сталину, в которой приглашал Молотова в Вашингтон для обсуждения вопроса, «связанного с использованием наших вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на вашем западном фронте. Этой цели я придаю огромное значение… Время имеет большое значение»[538]. Однако Рузвельт умышленно избежал упоминания слов «второй фронт» – вероятно, по той причине, что все еще не получил обещания Великобритании поддержать этот план. И, что еще важнее, он не отправил это послание, решив пока с этим не спешить. Он пригласил к себе министров Стимсона и Нокса, генералов Маршалла и Арнольда, адмирала Кинга, а также Гарри Гопкинса, чтобы еще раз обсудить с ними план предстоящей войны. Результат порадовал президента: все единодушно высказались за то, что вторжение через Ла-Манш было бы самым мудрым решением и что Британии следует стать неотъемлемой частью плана вторжения.

Вдохновленный единодушной поддержкой своих советников, Рузвельт отправил премьер-министру телеграмму следующего содержания: «Народ Вашей страны и народ моей страны требуют организации фронта, чтобы ослабить германское давление на Россию. И наши народы достаточно умны, чтобы видеть, что русские убивают больше немцев и уничтожают больше германской военной техники, чем мы с вами вместе взятые»[539].

В те дни он решил отправить Маршалла и Гарри Гопкинса в Лондон, чтобы донести непосредственно до Черчилля, Идена и британского Генерального штаба (которые, по сведениям Рузвельта, все еще проявляли нерешительность) идею о настоятельной необходимости осуществления планов вторжения. В отличие от своих робких лидеров британский народ поддержал идею вторжения через Ла-Манш. В конце марта с требованием открытия «второго фронта» на Трафальгарскую площадь в Лондоне вышли двадцать тысяч демонстрантов. Заголовок в газете «Санди экспресс» призывал: «Нанесем удар в Европе! Прямо сейчас!»[540]

Маршалл и Гопкинс прибыли в Лондон 8 апреля и сразу же начали переговоры с Черчиллем и членами кабинета министров военного времени. На следующий день Гопкинс телеграфировал Рузвельту, что встречался с Черчиллем не один раз, а дважды и что его реакция была «доброжелательной. Сложилось впечатление, что перспектива достичь официальной договоренности внушает надежду»[541].

Прошли еще сутки. Очередная телеграмма от Гопкинса гласила: «Переговоры с первыми лицами ВМС и начальниками штабов Великобритании проходят вполне удовлетворительно». Это обнадеживало, но пока еще было далеко от заявления о готовности оказать поддержку. Тем не менее утром 11 апреля Рузвельт отправил Сталину телеграмму с приглашением Молотова в Вашингтон. Ее доставили Максиму Литвинову в полдень. Следует упомянуть: насколько известно, когда ситуация требовала неординарных действий, по выражению лица Франклина Рузвельта редко удавалось понять, что именно его заботило в данный момент.

Поскольку в телеграмме президента не содержалось полной конкретики и было неясно, что именно он имел в виду, Сталину потребовалась дополнительная информация. 14 апреля посол Литвинов посетил Белый дом, рассчитывая получить такие сведения.

В тот же день, в 22:00, Маршалл и Гопкинс встретились в Лондоне на Даунинг-стрит с Черчиллем и членами британского Комитета обороны для более детального обсуждения плана вторжения с форсированием Ла-Манша. Американцам показалось, что британцы, наконец, начинают уступать. На берегах пролива у Гавра и Булони были выбраны места вероятного десантирования. Самым ранним сроком вероятного вторжения определили 1 апреля 1943 года. По всему было видно, что кабинет министров Великобритании военного времени твердо поддержал планы вторжения. Черчилль писал о рассмотрении «предложения первостепенной важности»: «У меня нет никаких сомнений и колебаний в необходимости принять этот план… Мы абсолютно единодушны по основным аспектам плана»[542].

На следующий день Гопкинс сообщил по телеграфу эту новость президенту: «После длительных переговоров накануне вечером между Комитетом обороны, начальниками штабов, руководством ВМС, Маршаллом и мной британское правительство согласилось с нашим главным предложением»[543].

Маршалл сообщил своему непосредственному начальнику, военному министру Стимсону: «Британское правительство теперь намерено немедленно и самым энергичным образом проводить необходимую подготовительную работу для осуществления главной операции»[544]. Гопкинс и Маршалл ликовали.