Молотов заявил: «Бомбы, сброшенные на Японию, были направлены не против Японии, а против Советского Союза»[1142]. Ядерный физик Юлий Харитон выразил общероссийское мнение, когда он писал, что эти две бомбы были сброшены «в качестве атомного шантажа против СССР, как угроза развязывания новой, еще более страшной и разрушительной войны»[1143].

2 сентября, в день победы над Японией, Сталин объявил в Советском Союзе по радио об окончании войны: «Разбитая наголову на морях и на суше и окруженная со всех сторон вооруженными силами Объединенных Наций, Япония признала себя побежденной и сложила оружие». В заключение, отдавая последнюю дань памяти Рузвельта, он упомянул о четырех «международных полицейских»: «Слава вооруженным силам Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Китая и Великобритании, которые победили Японию».

Трумэн в тот же день в прямом эфире объявил американцам об окончании войны. В середине его речи прозвучало глухое упоминание о «доблестных союзниках в этой войне»[1144]. Он так и не назвал их.

Взрывы атомных бомб и разрушения, вызванные ими, оказали такое мощное психологическое и даже чисто визуальное воздействие на умы американцев, что практически стерли из их сознания тот факт, что Россия направила миллион человек для вторжения в Маньчжурию. Кроме того, американцы перестали осознавать, какое влияние это вторжение оказало на Японию. Даже военный министр Стимсон был так заворожен мощностью атомных бомб, что написал в своем дневнике: «6 августа один самолет «Б-29» сбросил одну атомную бомбу на Хиросиму. Три дня спустя вторая бомба была сброшена на Нагасаки, и война была закончена».

Русские восприняли известие об атомной бомбе с огромной обеспокоенностью. Хуже того, они впервые почувствовали недоверие к Америке, до сих пор единственной стране, которой они безоговорочно доверяли и считали своим другом.

Эту обеспокоенность можно было, скорее всего, развеять, если бы Соединенные Штаты посвятили Россию в свои планы обеспечения контроля за атомной энергией и ядерным оружием и их дальнейшего развития, за что выступали многие в Великобритании и Америке. В конце сентября 1945 года был момент, когда влиятельные лица в Вашингтоне оказались близки именно к такому решению. Это произошло 21 сентября на заседании правительства, созванном президентом Трумэном специально для обсуждения этого вопроса.

Военный министр Генри Стимсон являлся основным инициатором этого предложения. Вскоре после того, как атомные бомбы были сброшены, Стимсон вернулся в свой коттедж в Адирондаке и при содействии помощника военного министра Джона Макклоя выработал план действий (предложение), которому, по его мнению, Соединенным Штатам необходимо следовать, чтобы предотвратить гонку вооружений, способную поставить под угрозу весь мир.

11 сентября он направил этот план Трумэну с сопроводительным письмом:

«Я считаю, что изменение отношения к личности в России произойдет медленно и постепенно, и я убежден, что нам не следует сохранять прежнего подхода к России в вопросе атомной бомбы в ожидании завершения этого процесса. Кроме того, я считаю, что этот длительный процесс изменений в России, скорее всего, будет ускорен в случае тесного сотрудничества по вопросу атомной бомбы, которое я предлагаю начать. Я считаю, что предлагаемый мной новый подход будет содействовать росту доверия между нашими странами… Если Советы не будут добровольно приглашены в качестве партнера на основе взаимного сотрудничества и доверия, нам придется обеспечивать англосаксонский блок, направленный против Советского Союза по вопросу обладания этим оружием»[1145].

В ответ на это Трумэн назначил на 21 сентября 1945 года заседание кабинета с единственным пунктом в повестке дня: атомная бомба и развитие атомной энергии в мирное время.

21 сентября был знаменательным днем для Стимсона: это был его последний день в качестве военного министра, ему исполнялось семьдесят восемь лет. В то утро у него состоялся последний официальный разговор с генералом Маршаллом, был проведен последний обед в столовой для высшего командного состава и состоялось последнее совещание с президентом Трумэном, в ходе которого тот наградил его медалью «За выдающиеся заслуги». Наконец, в два часа дня началось заседание кабинета министров. Оба назначенных Трумэном для этого лица – его личный секретарь Мэтью Дж. Коннелли и министр военно-морских сил Джеймс Форрестол – делали записи. Коннелли, кроме того, вел учет, кто был согласен, а кто не согласен с позицией Стимсона.

Трумэн открыл заседание, обратившись к Стимсону с просьбой изложить свое мнение. Стимсон представил вопрос, заявив, что путь к достижению прочного мира для США заключается в том, чтобы разделить контроль над атомной бомбой с Советским Союзом: «Я считаю, что наша проблема, касающаяся поддержания хороших отношений с Россией, не только связана с проблемой атомной бомбы, но практически полностью определяется ею… С учетом того, что русские знают, что в нашем распоряжении имеется такое оружие, и видят, что мы открыто демонстрируем это, их подозрения и недоверие к нашим целям и мотивам будут усиливаться… Мы могли бы также рассмотреть вопрос о заключении соглашения с Великобританией и Советским Союзом об обмене результатами будущих разработок, которое бы предусматривало использование атомной энергии на взаимовыгодной основе в коммерческих или гуманитарных целях»[1146].

Далее Стимсон заявил собравшимся: «Речь идет не о том, чтобы мы раскрыли секреты, эти секреты неизбежно сами раскроются. Проблема заключается в том, как относиться к секретам, учитывая необходимость обеспечения безопасности в мире»[1147]. Он пояснил, что техническая информация, необходимая для создания бомбы, – это совершенно не то, что представляют собой научные знания, известные всем физикам-ядерщикам. (Как отметил вступающий в должность военный министр Роберт Паттерсон, у Стимсона не было намерений передать русским секретные технологии создания вооружения, касавшиеся производства атомных бомб в качестве оружия[1148].)

Согласно записям Коннелли, из восемнадцати участников заседания, в котором принял участие также Вэнивар Буш, директор Бюро научных исследований и развития (для того, чтобы представить взгляды ученых, привлеченных к Манхэттенскому проекту), тринадцать человек поддержали позицию Стимсона: должны быть предприняты шаги по обмену информацией с Россией. Трое высказались за то, чтобы подождать с выполнением этого плана. Четыре участника заседания посчитали данную идею неприемлемой.

Буш проинформировал кабинет министров, что в ближайшие пять лет советская сторона может достичь таких же успехов, «какие обеспечили себе мы к настоящему времени… У нас нет преимущества в знаниях или в активности ученых-физиков»[1149]. В этой связи он выступил за то, чтобы «предоставить России информацию обо всем, что у нас есть касательно принципов атомной энергии». Дин Ачесон, заместитель госсекретаря, который принимал участие в заседании вместо госсекретаря Джеймса Бирнса, находившегося в Лондоне, высказал мнение, что обмену информацией не было никакой альтернативы: «Нет никакого смысла в том, чтобы выигрывать такого рода гонку, если можно просто не участвовать в этой гонке». Он не мог себе «представить мир, в котором мы бы утаивали военные тайны от наших союзников, особенно от такого великого союзника»[1150]. Министр финансов Фред М. Винсон не согласился с этим, заявив: «Если мы раскроем эту информацию, то, чтобы быть последовательными, мы должны будет предоставить информацию и обо всех военно-технических аспектах… Пока другие страны не предоставят нам аналогичной информации, такой шаг был бы рискованным… Если мы раскроем секреты об атомной бомбе, тогда нам следует забыть о соответствующей обязательной подготовке армии, военно-морских сил и ВВС»[1151]. Генеральный прокурор Том С. Кларк, техасец, согласился с Винсоном: «Нам следует иметь при себе эту дубину»[1152].