Рузвельт написал на листе бумаги и передал Стеттиниусу: «Плохо»[896].
А затем президент США выступил с самой продолжительной речью за все дни Ялтинской конференции. Он сказал, что Сталин только что преподнес ему неожиданный подарок, великий подарок, согласившись, что «право вето» в Совете Безопасности не может быть применено при обсуждении повестки. В порядке ответной любезности он хотел бы дать оценку, что последует за принятием такого решения. Президент сказал, что принятие формулы голосования стало огромным шагом вперед. Следующим шагом станет созыв учредительной конференции ООН, возможно, уже в конце марта, а может быть, в течение следующих четырех недель. Затем, сравнивая различия в административном устройстве Британии, Америки и Советского Союза, Рузвельт подчеркнул, что, безусловно, предложение Молотова следует изучить, в частности, в свете возможности наделения крупных держав более чем одним голосом, что нарушит принцип предоставления «одному члену ООН – один голос». Он упомянул о Бразилии, территория которой больше территории США, но население меньше; Гондурас и Гаити, крошечные по размерам, но с большим населением. Затем назвал несколько других стран, ассоциируемых с Объединенными Нациями, которые разорвали отношения с Германией, но не участвовали в войне. Важно подготовить планы проведения конференции, а вопрос о государствах, не являющихся членами, рассмотреть в ходе самой конференции. Министрам иностранных дел следует над этим поработать.
Однако Черчилль продолжил вставлять палки в колеса президенту, демонстрируя свой антагонизм самой идее мирового правительства для сохранения мира и в очередной раз проявляя присущий ему расизм. Великобритания, сказал он, не может согласиться на любую организацию, которая может понизить статус доминионов либо вообще исключить их из участия. Он понимает огромность России, и он может понять ее позицию, поскольку она представлена лишь одним голосом, как и Британия, имеющая не такое большое население, но это только если под населением имеется в виду европейская раса. Он заявил, что не может превысить данных ему полномочий: как только он услышал это предложение, ему захотелось обсудить его с министром иностранных дел, а возможно, и связаться для консультации с Лондоном.
Рузвельт, не сразу найдя нужные слова, заявил, что рекомендует несколько иное: он просто имел в виду, что предложения должны обсудить министры иностранных дел, пусть они и решат, где, когда и кого следует пригласить.
Черчилль снова бросился в атаку. Он был против преждевременного созыва конференции. Он сказал, что предвидит массу проблем, если она соберется в марте. К тому же он сильно сомневался, смогут ли так называемые представители проявить достаточную мудрость и здравомыслие. Черчилль в выражениях едва не переступал рамки дипломатических приличий. (Позднее Иден напишет, что Черчилль высказывался против конференции еще на утренней встрече министров иностранных дел.)
Рузвельт миролюбиво заметил, что он имел в виду лишь учредительную конференцию; всемирная организация как таковая еще не начнет функционировать раньше трех-шести месяцев после такой конференции.
Черчилль снова высказался против, на этот раз на основании того, что некоторые страны, все еще находящиеся под немецким игом, представлены правительствами в изгнании. Другие страны, как, например, Голландия, страдают от голода и нищеты. Какие-то страны вообще не пострадали от этой войны. Каким образом такое разношерстное собрание сможет решать задачи будущего мироустройства?
Возражения Черчилля были столь яростными и столь неожиданными, что, пока он говорил, Гопкинс и Рузвельт обменивались записками. Сначала Гопкинс поспешно и без всяких знаков препинания набросал записку президенту: «Судя по всему, Черчилль противится преждевременному созыву конференции ООН. За его словами кроется какая-то веская причина, о которой мы просто не знаем. Может, нам лучше подождать до вечера чтобы понять, чего он хочет». Рузвельт ответил: «Все это чушь! Провинциализм». Чуть позже Гопкинс написал: «Теперь на сто процентов уверен: он думает об очередных выборах в Британии»[897].
Затем Рузвельт, соблюдая установленную повестку дня, ограничился повторением своего предложения, касающегося порядка подготовки конференции по ООН: министры иностранных дел рассмотрят советское предложение о членстве, определят дату и место конференции и какие именно государства должны быть на нее приглашены.
Черчилль неохотно согласился, но заявил: он просто обязан напомнить, что это вопрос не технического характера, а чрезвычайно ответственное решение.
Сталин, который все это время держался в стороне от спора, поскольку он шел между Рузвельтом и Черчиллем, теперь поддержал президента, заметив, что министры иностранных дел не имеют полномочий принимать решения, а просто сделают доклад об обсуждении вопроса о конференции.
Настало время короткого перерыва, чтобы перекусить, в чем, возможно, нуждались все трое.
После перерыва Черчилль предложил, чтобы министры иностранных дел рассмотрели вопрос об Иране. Рузвельт высказал несколько соображений по Ирану, поделился увиденным в этой стране во время Тегеранской конференции, а затем предоставил слово Молотову для изложения его предложений по польскому вопросу.
Молотов зачитал советскую позицию:
«1. Считать, что границей Польши на востоке должна быть “линия Керзона“ с отклонением от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши.
2. Считать, что западная граница Польши должна идти от г. Штеттин (для поляков), далее на юг вдоль р. Одер, а дальше по р. Нейсе (Западной).
3. Признать желательным пополнить Временное польское правительство некоторыми демократическими деятелями из эмигрантских польских кругов.
4. Считать желательным признание пополненного Временного польского правительства союзными правительствами.
5. Признать желательным, чтобы Временное польское правительство, пополненное указанным в п. 3 способом, в возможно короткий срок призвало население Польши к всеобщим выборам для организации постоянных органов государственного управления Польши.
6. Поручить В. М. Молотову, г-ну Гарриману и г-ну Кларку Керру обсудить вопрос о пополнении Временного польского правительства совместно с представителями Временного польского правительства и представить свои предложения на рассмотрение трех правительств».
Затем Молотов заявил, что они не могут связаться по телефону с поляками на территории Польши: не будет времени пригласить их в Крым, как того желает президент.
Рузвельт заявил, что советские предложения представляют определенный прогресс, но ему не нравится выражение «эмигрантские польские круги» на том основании, что можно найти и в Польше достаточное количество подходящих людей. Он повторил, что никого не знает из лондонских поляков, кроме Миколайчика, и попросил дать ему время изучить предложения Молотова совместно со Стеттиниусом. Сталин согласился.
Когда свое выступление начал Черчилль, Рузвельт черкнул записку Стеттиниусу: «Ну, это теперь на полчаса»[898]. Отталкиваясь от возражения Рузвельта против применения слова «эмигранты», Черчилль сказал, что разделяет неприязнь президента к этому слову, хотя оно означает всего лишь лицо, покинувшее свою страну; тем не менее он также против употребления этого слова. Затем британский премьер выразил обеспокоенность смещением польских границ так далеко на запад, заявив, что едва ли было бы целесообразно, чтобы польский гусь был в такой степени начинен немецкими яствами, чтобы он скончался от несварения желудка. Усмехнувшись, Сталин заметил, что большинство немцев вместе с едой уже покинуло эти территории. Затем Черчилль заявил, что у него есть еще одно замечание: в зачитанном Молотовым проекте следует упомянуть и других демократически настроенных деятелей из самой Польши. Сталин согласился, и в конце пункта 3 советского проекта были добавлены слова «и из самой Польши». Сессия завершилась.
