- Хорошие же ребята, а ты им не верил, - примирительно бормотал я.

- Я никогда не пойму девяносто процентов человечества. Если твое время полно таких, как ты – девяносто девять, - довольно грубо отозвался Енох. Я стерпел, хоть мне было еще обиднее, чем раньше, я то считал его уникальным и никогда бы не добавлял за него еще девять процентов. Потом я подумал, что он может завидовать такой любви отца и сына. – Нам нужно отловить жандарма или как их тут называют.

- Зачем? – хлопая глазами, спросил я.

- Мне нужен пистолет, да и форма охранника правопорядка, ведущего толпу так себе одетых детей без вещей, привлечет меньше внимания, - снисходительно объяснил он мне. Когда подошли остальные, он предъявил им свое требование. Все были, в общем-то, не против, да только время поджимало. Кроме того, как обезвредить полицейского так, чтобы он не растрезвонил о нас на всю округу?

Эмма горько вздохнула.

- Тогда нам нужен бар, пьяный придурок в форме и невидимый охранник моей благодетели, - произнесла она.

Мне стало в третий раз обидно. Все выглядели тут героями, а я был жалким довеском. Даже Эмма собиралась на миниатюрный, но подвиг. Я хотел возразить, что даже если Енох наденет форму, старше выглядеть он от этого не станет. Я вовремя прикусил язык, потому что мы шли по улице, случайно миновав бар, что было уже хорошим знаком. Во-вторых я, как и все, тут же заметил круглолицего раскрасневшегося полицейского, который спал на барной стойке этим ранним утром. Не знаю, о чем я думал в те полчаса, что Эмма очаровывала и уводила парня на второй этаж бара, наверное о том, что это гениально, но просто отвратительно. Мне не верилось, что есть парни, настолько теряющие бдительность в компании красотки. Когда Эмма вышла, как ни в чем не бывало, и завернула за угол, где дождалась нас, я был шокирован. Ей удалось. Она вытащила из-под свитера сложенную форму, а затем к нам по воздуху приплыл пухлый бумажник. Хотя Эмма шепотом орала на Милларда, я лично был рад его находчивости. Мы обсуждали план действий в Лондоне, пока Енох переодевался. Когда я наконец повернулся с внутренним страхом провальной нашей затеи, я обомлел. Форма полицейского была черной, довольно удобной, а потому хорошо подогнанной по фигуре, которой Енох лишь чудом угодил. Я вдруг осознал, что он выглядит невероятно круто. Форма подходит ему в высшей степени идеально, вкупе с его вечно презрительным выражением лица добавлявшая ему лет пять, не меньше. Он протянул руку Эмме, и она нехотя передала ему пистолет. Единственное, что недоставало Еноху – это котелка, но я надеялся, что в условиях войны они были в дефиците. Наконец мы вышли строем, понурив головы, тогда как Енох делал вид, что сопровождает нас и смертельно скучает из-за этого. Я жалел, что не могу идти так, чтобы видеть его. Для меня он, в общем-то был красив в чем угодно, но в этом случае мой восторг был сравним только с малолеткой за кулисами концерта любимого бойс-бэнда. Внутри меня случился какой-то коллапс между медленно взрослеющим Джейкобом и гормонально озабоченным подростком, и они столкнулись в восхищении, требующим смотреть на Еноха без перерыва. Он брал билеты до Лондона, и я видел, как желала выслужиться перед ним эта толстая немолодая женщина. Он очаровал ее за несколько секунд, хотя я не видел и не слышал того, о чем он говорит. Он выпрямился и отошел от кассы с пачкой билетов, не думая даже отдавать их нам. Это было деталью идеальной игры, о которой лично я бы даже не подумал. Пока он разговаривал с проводником, с деланной усталостью кивая на нашу разношерстную компанию, Эмма негромко вздохнула:

- Артист погорелого театра.

Мне так не казалось. Он был хорош, даже очень. Проводник сказал что-то, махнув в конец вагона, и Енох кивнул, не собираясь уходить. Похоже, что-то было не так. Или он просто нас бесил. Когда я увидел, как он принимает от проводника что-то вроде сигареты, я тут же взбесился не слабее Эммы. Бронвин держала меня за руку, потому что уже я хотел идти и предъявить все претензии Еноху. Все выглядело так, как будто он красовался перед нами. И еще я ненавидел этот запах сигарет. Он стойко ассоциировался у меня со школой, где так вонял каждый, кто решал погонять меня по двору в те времена, пока у меня не было Рики. Наконец Енох попрощался с проводником и махнул нам, идя вдоль поезда. Мы молча забрались в вагон, и я едва не удержался от гневного вопля.

- Остановите поезд! – кричал кто-то из-за толпы. – Остановите его немедленно!

Я замер в ужасе в тамбуре. Енох высунулся, чтобы посмотреть, кто кричит. А я и так знал, что это по нашу душу. Прогремел выстрел. Енох отдернулся за спасительную дверь. Я повис на его руке, мешая ему выстрелить в толпу.

- А если кто-нибудь умрет? – прокричал я, не имея времени говорить тихо.

- Лучше дать ему уйти и сообщить о нас, - не менее громко ответил Енох.

Я отпустил его. Черт возьми, он был прав. Енох снова высунулся из вагона. Я не знал, что там происходит, я смотрел только на него. Он высматривал кого-то. Прогремел выстрел в нашу сторону, и я вздрогнул. Но Енох даже не пошевелился. Наконец он вытянул руку, почти лениво, и выстрелил в ответ. По его лицу я даже не мог понять, попал он или нет. Поезд набирал скорость. Енох захлопнул дверь тамбура. Из другого вагона к нам уже бежал проводник. Я растерялся. Я перестал понимать, что произошло. Я слышал только, как Енох разговаривал спокойно о том, что я сын одного немецкого шпиона, и меня жаждут убить до возвращения в Лондон. Я вообще-то не очень походил на немца, но Енох говорил как-то очень естественно. В его речи вдруг появились военные обороты речи. Наконец проводник отстал от нас, оставив нас одних в темном тамбуре.

Вдруг Енох привалился у стене, сползая по ней и закрывая лицо руками. Ему было явно плохо. Я тут же сел на колени перед ним, боясь взбесить его лишним словом.

- Ненавижу людей, - произнес он наконец. – Вообще ненавижу с ними разговаривать.

И тут я, в общем-то, поспешно нагнал свою умственную отсталость, осознав, как тяжело Еноху было провести три прекрасные комбинации общения, от очарования до доверительности, которые он вызвал в людях. Я боялся позвонить кому-нибудь по телефону, записаться к дантисту или заказать корм псу, а он, будучи явным интровертом, совершил насилие над собой ради нас. Он зарычал вдруг, переживая это унизительное для каждого интроверта мучительное неудобство от общения с совершенно незнакомыми людьми. Мне хотелось отвлечь его от этого.

- Это было очень круто, - признался я, хотя у меня сердце еще из пяток не вернулось от стрельбы.

- Это было отвратительно, - не был согласен со мной Енох.

- Зато мы в безопасности, - убедительно пробормотал я. Он взъерошил свои волосы, затем потер глаза. – Нужно рассказать остальным, что все нормально, - с горечью пробормотал я, хотя мне очень хотелось остаться здесь с ним еще на пару минут. Енох кивнул, но даже не сделал попытки встать. Он выпрямил ноги и запрокинул голову, слегка стукнув ею о стену.

- Кошмар какой, - пробормотал он еще раз, уже тише. Я подполз к нему сбоку, шепотом сообщая, что форма делает его просто неприлично красивым. Он, как всегда, не воспринял мои слова всерьез. Енох как раз очень походил на героя какого-нибудь экшна, только вместо преданной безбашенной красотки ему достался так себе примечательный я. Но скромностью я не страдал и знал, что Еноху что-то нравится во мне, а потому не робел, как упомянутая фанатка. Я с чувством собственничества устроился на его бедрах, в красках интересуясь, зачем он курил.

- Потому что все парни в Британии курят с пятнадцати лет, а на войне – с тринадцати, - раздражаясь моей глупости, ответил Енох. Спрашивать, откуда он это знал, я не стал, ведь выглядел бы еще большим дураком. Я поцеловал его, игнорируя этот едкий вкус табака. Меня бы стошнило от первой затяжки, а ведь ее еще нужно правильно дозировать, чтобы не перебрать с никотином. Он пытался отпихнуть меня, сообщив, что здесь могут пройти в любой момент, но это ведь был последний вагон, да и мы выкупили большую часть мест в этом наверняка шикарном наборе купе. Я не отпихивался ни в какую, решив, что сцеловать весь этот ужасный привкус – это мое призвание на сегодня. Енох предъявил мне претензию на то, что я скрывал свою настоящую странность быть прилипалой и сдался, предоставив мне полный доступ на то, что я хотел сделать с ним. Я страдал неспособностью заглушить в себе восторг от новых способностей Еноха. Он становился для меня опасным идеалом, и чем больше я погружался в восхищение, тем больше боялся разочароваться.