- Я не хочу ни с кем ругаться здесь, - сдавал я свои позиции. На самом деле все не так, но я почему-то не нашел других слов. Его пренебрежение мой, моей попыткой установить мир ударило меня больнее, чем я ожидал.

- А ты будешь. Все ждут от тебя реинкаранации Эйба. Но ты ведь и рядом не стоял. Забавно. Я только сейчас это понял, - усмехнулся он, вытирая руки о какую-то тряпку, но на деле еще больше размазывая кровь по рукам.

Мне хотелось спросить, написано ли это на моем лице, но помолчав секунду, я осознал, что дед, наверное, вряд ли был поражен спецификой таланта Еноха. И формалином. Эта вонючая жидкость ведь именно так и называется.

Спорить я не стал. Куда мне до деда. Он умел защищать и защищаться, владел оружием, боевым искусством, прошел войну и человеческую, и странную. Я не претендую ни на какие его подвиги. Мое покорное молчание, хоть я и не ожидал этого, привело к тому, что уровень ненависти Еноха ко мне резко упал. Это было похоже на спад температуры. Ему словно стало на меня плевать.

Это оказалось еще обиднее, чем я думал. Я молча сидел и смотрел на то, как он готовится ко сну. Быть пустым местом – это моя профессия по жизни, но здесь для меня и места не нашлось, чтобы накрыть его своей пустотой. Было обидно быть странным в доме странных детей. Я отметил краем сознания, что крой его футболки такой же, как и у меня, а, значит, мисс Перегрин все же выглядывала в настоящее, хоть и запрещала о нем упоминать. Уловив эту деталь, я вдруг начал жадно рассматривать его, словно только что осознал, что Енох родился в девятнадцатом веке. В двадцать первом его внешность сделала бы его аутсайдером, в этом не было никаких сомнений. Чего стоили его синяки под глазами. Почему они вообще взялись? Я мучился кошмарами полгода, но и вполовину не выглядел так же плохо, как Енох. Что-то похожее на жалость закралось в мое сознание.

В общем-то, одновременно с кулаком Еноха, врезавшимся в мою скулу. Позорно, как мешок мелкой картошки, я упал на пол, взращивая в себе обиду и непонимание пропорционально Фионе и ее моркови. Я был предан в самом доброжелательном намерении. Мне было настолько обидно, что я забыл о саднящей скуле и о том, что отец учил меня бить в ответ, не раздумывая. Я тупо смотрел на пышущего гневом Еноха прямо надо мной, думая, то ли он больной, то ли я все же переоценил свои дипломатические способности.

- Не смей меня жалеть, - прошипел он в ярости, с силой которой я еще до сих пор не встречался. Меня уже били пару раз до появления Рики, но это было больше для развлечения, чем от ярости. Я только гадал, как он понял эту жалость во мне, когда я ее только-только обнаружил. Я списал это на ошибку деда. Не так уж мы и отличаемся, наверное.

- И не думал даже, - поспешил оправдаться я.

Енох мне не поверил. Он оттолкнулся от пола и поднялся на ноги. В его молчании явно читалось желание выкинуть меня из окна. Я был близок к тому, чтобы уйти. Я принимал решение остатками чувства самосохранения. Как будто мне так нужно было его хорошее отношение. Пора было снимать розовые очки.

Но нет.

Я аж услышал, как во мне переключило тумблер адекватности. Я сел на его кровать. Мне показалось, что я опять на волне деда, потому что телом управлял кто-то другой, точно не я. Я никогда не был настолько дерзким. Внутри жалкая часть меня съежилась и дрожала от страха быть побитым/убитым его гомункулами. И как-то одновременно я его умудрялся понимать. Доктор Голан от радости сошел бы с ума, осознав глубину моего психоза. Я рискнул посмотреть на Еноха. Он стоял спиной ко мне, лицом к окну, и в полутьме его комнаты я угадал его растерянность. Как будто, не знаю, он ждал, что я или ударю его в ответ, или уйду. Когда он повернулся, я по наитию понял, что он не решил, что со мной делать. Когда слетала вся его завеса нелюдимого неприятного парня, он становился каким-то уязвимым. Правда, при мне она слетала секунд на двадцать, так что все это мои домыслы.

- Просто сделаю вид, что тебя здесь нет, - наконец пробормотал он, перекидывая полотенце через плечо. Я как тень последовал за ним, останавливаясь в дверях его миниатюрной ванной комнаты. Ее обустройство ввело меня в какой-то идиотский восторг непродвинутым технически прошлым.

Я был очень занят отсутствием труб у странного умывальника, когда поймал себя на том, что смотрю то я, в общем, не на умывальник, а на его руки. Они были очень белыми, и если на фоне крови это казалось не таким пугающим фактом, то на фоне белого таза очень даже. Я забеспокоился.

Может, стоит спросить его, живой ли он сам? Мало ли тут всяких чудес.

- Джейкоб, пожалуйста, оставь меня в покое, - его тон стал каким-то равнодушным. Я не был готов к а) своему имени и б) слову «пожалуйста». Я и так поступал странно, но эта его уязвимость и стремление к одиночеству показались мне слишком знакомыми, чтобы я вдруг опомнился и ушел. Я был словно во сне. Все окружающее было для меня дико и в то же время интуитивно знакомо. Разделился ли я на старого и нового Джейкоба в тот момент, когда вошел в эту комнату? Тогда я этого не знал. Сейчас мне вспоминается только то, что я сделал в пылу нервозной горячки, на инерции странного дома для странных детей, одним из которых я так мечтал стать в детстве и кем, к своему ужасу, все же оказался. Эта инерция толкала меня на необдуманные, но какие-то однобокие поступки, которые я идентифицировал как глупые. Моя мать считала интуицию чем-то вроде рудимента, абсолютно лишнего в нынешнем прагматичном мире. В тот момент, когда я сделал шаг вперед, возможно, самый стоящий шаг в моей жизни, я чувствовал необходимость в этом чисто интуитивно, если можно так назвать временное расстройство желудка, решившего вдруг, что он свернувшийся клубком еж. В тот момент я не знал, что встречусь с этим чувством еще не раз. Я не знал о том, что оно спасет жизнь не только мне, но и всем, кого мне посчастливиться назвать своими друзьями и своей семьей. Я просто поверил в то, что моему шестому чувству, очевидно, живущему где-то между пупком и желудком, известно, как преодолеть барьер прошлого с тем, кто не готов меня принять. Хотя мне казалось, что я заколдован и вообще сплю, я хорошо помню каждое свое движение. Я не помню, чтобы я чего-то боялся. Я был искренен, я не делал ничего демонстративно. На краткий миг моя интуиция подсказала мне мой единственный шанс поладить с Енохом, и я поверил ей, как пятилетний ребенок. Я сделал так, как только и мог придумать пятилетний ребенок.

Я помню, как ничего не испытал, взяв его за руку. Ничего, кроме холода, оставшегося от воды. Возвращаясь в тот момент, я не нашел в себе сил смотреть на его лицо. Его маска отвращения, созданная персонально для меня этим вечером, могла меня спутать. А шанс у меня оставался ведь только один. Мне кажется, что я не испытал никакого страха, устраивая руку на его плече и притягивая его к себе. Пусть я не получил ответа от него, опыт с провалившимся рукопожатием научил меня не ждать ничего хорошего, но и не рассчитывать на плохое. Не знаю, есть ли у меня слова, которые подошли бы для объяснения того, что я сделал.

Наверное, я породил нечто вроде диссонанса или шока в сознании Еноха, замершего так, словно он повстречал медведя на своем пути и решил прикинуться мертвым, чтобы я от него отстал. Мне было кристально ясно, что слова мне уже не помогут. Я завис в пространстве и времени примерно так же, как и он сам, но не от шока. Скорее, от печали собственной тупости, благодаря которой я не могу социализироваться ни в одном из обществ, даже самом странном. Я словно не в этой реальности, не важно, к какому году она принадлежит. Боюсь, что доктор Голан был прав насчёт того, что дед настроил меня на своеобразное сказочное восприятие мира, от которого я так и не смог убежать.

Моя проблема в том, что люди не знают этикета общения в моей сказочной реальности.

Моя скула все еще горела слабым отзвуком рождающейся ноющей боли, когда я зафиксировал его мимолетное движение ко мне. Я успел пожалеть левую скулу, но вместо этого я был сражен всем, что за секунду захватило меня. В ту секунду, когда Енох подался навстречу мне, я был раздавлен миллионом ощущений, рожденных одним весьма нелепым объятием. Я напоминал себе восковую фигуру, ведь тело мое застыло в напряжении, тогда как органы чувств работали на пределе. Часть моего сознания все еще работала на все двести процентов, но лидирующий остаток препарировал происходящее на отдельные фрагменты. Меня бросило в холод там, где его волосы задевали мою щеку, и в жар, рожденный его руками. Его объятие было полно какой-то силы, которая стала для меня открытием. Я был уверен, что он покорился мне, хотя по его силе выходило все совсем наоборот. Я остро ощущал тепло его тела, особенно щекой, прижатой к его виску. По моим подсчетам, я обнимал около десятка человек в своей жизни, восемь из которых приходились мне родственниками, одна прихватила меня насильно, будучи наглой от природы, и только его я обнял самостоятельно, по доброй воле. Впору было зародить в себе сомнения, ведь Енох явно талантлив в том, что касается контроля, но глупо обвинять в моем шальном поступке его. Не глупо, трусливо. Я сравнил себя с трактором, бесцеремонно снесшим изображение реалистичной каменной стены толщиной в пару сантиметров. Я набирался сил для этого и точно проиграл поражение в своей голове каким-то адекватным центром психики, но его ответ остановил меня на первой трети намеченной пути. Я тормозил, о, очень тормозил. Я не успел сгруппироваться физически и эмоционально, прежде чем я осознал, что он пошевелился. От его рук, сдавивших меня в плотном кольце, я был близок к острому кислородному голоданию, пусть и всего на пару секунд. Стоило мне вдохнуть поглубже, как он тут же обмяк, спрятав лицо в районе моего плеча.