Мне было больно.

Объяснить природу боли я не мог. Я только знал, что все странное, что есть в нас обоих, тянулось друг к другу, но наша первая, человеческая душа, отрицала подобное. Я отрицал. И я же сделал шаг навстречу. Я уткнулся взглядом на стену, но глаза сами опускались вниз. Мы ведь были одного роста, как он оказался вдруг ниже меня? Не помню, чтобы я вообще дышал. Все вокруг меня было заполнено Енохом, как в ловушке. Незнакомой мне ловушке, которую я видел. Но не смог избежать. Мои мысли скакали с одного на другое, но ответа на главный вопрос не могли найти.

Я не знаю, что все это значит.

Он оттолкнул меня в ярости. Я начинал к ней привыкать. Его удар я почувствовал многострадальной скулой за несколько секунд и отбил его так, как будто до шестнадцати лет жил в Тибете и практиковал восточные боевые искусства. Он развернулся под траекторией своего удара, и я с легкостью лишил его возможности двигаться, обхватив руками сзади. Я получил вторую волну всего, что составляет Еноха, от его тепла до запаха. Еще никогда в жизни, за весь мой великий опыт прикосновений я не читал никого так быстро, не узнавал так стремительно. Я угадал бы его по одному лишь дыханию в сплошной темноте в комнате площадью метров двадцать. Это пугало.

Он снова замер. Его ярость сменялась отчаянием и ненавистью, затем попыткой равнодушия и снова вспыхивала огнем гнева. Я наблюдал за этим так, как за морем в шторм. Он отдавал столько энергии одними эмоциями, что я обнаружил в себе энергетического вампира. Мне нужно было больше. Он хотел ударить меня затылком. Клянусь, что я никогда не знал о том, как правильно держать человека поперек горла. Я был ошарашен своим выпадом больше, чем Енох. Он снова замер, слегка откашлявшись.

- Какого черта тебе нужно от меня, - прошипел Енох, и я был близок к тому, чтобы пожать плечами. Я вовремя вспомнил, что он не видит меня.

- Пусти меня, - пробормотал я быстрее, чем подумал. В этом в меня определенно был природный талант, я еще ни разу как следует не подумал перед тем, как что-то брякнуть.

- Нет.

Он не спросил, зачем мне это нужно. И это неплохо, потому что я не знал. Я отпустил его, испытал острое сожаление тем, что не могу больше питаться им. Ощущение, захватившее меня на несколько секунд сразу после, напоминало мне голод. Оно росло, словно в моем животе расцвела черная дыра. Я недооценил ее. Я упал на колени, сложившись пополам, проявив невероятную растяжку позвоночника. Я прижимал ладони к животу так, как будто искал там дыру. Мне было еще хуже, чем от дизентерии, которую я подхватил пару лет назад в летнем лагере. Я взмок за долю секунды. Я не мог дышать, выворачиваясь наизнанку.

Никогда, еще никогда я не испытывал ничего подобного.

Я не фиксировал окружающее. Настоящее пришло ко мне не сразу. Я был готов плакать от счастья, когда этот голод, дикий, сравнимый с самой сильной болью, отступил. Я не понимал, в чем дело. Все мое тело предательски дрожало. Тошнота еще подкатывала волнами к горлу, но я хотя бы мог дышать. Я вытер левой рукой лоб, мгновенно растерев толстый слой пота. Моя правая рука была в крепкой хватке.

Енох держал мою руку возле своей груди.

Я отшатнулся сразу же, как понял, что моя ладонь как будто в самом деле касается чего-то горячего и ритмически сокращающегося. Как будто я потрогал его сердце. Ужас рос во мне прямо пропорционально изумлению. Я сжимал и разжимал руку, как ненормальный. Енох смотрел куда-то мимо меня с досадой, но никак не с удивлением, как будто он уже проходил это раньше.

Моя логическая цепочка была быстра, если бы не один чертов вопрос, который уместился в два слова:

- Какого хрена?

Енох не ответил. Я не удивился, хотя бы потому, что в подобие моего шока люди обычно не имеют сил на то, чтобы еще чему-то удивляться. Я случайно вернул в памяти эпизод этого сумасшедшего голода и чуть не вспотел второй раз. Я сел на полу, обнимая колени. Я достаточно играл в нового Джейкоба. Я не хочу, я действительно не хочу быть странным. Одно дело – зажигать огонь, но совсем другое – видеть монстров и страдать этими припадками. Я был опустошен и измотан. Я находился на грани своего мужества, на грани своего сознания. Я до отчаяния хотел уснуть, но вопрос не давал мне закрыть глаза. Мне было страшно. Я боялся самого себя.

- Надень.

Я послушно нацепил протянутые мне очки. Поначалу я ничего не видел, кроме того, что стекла очков окрашивают комнату по-разному. Затем Енох сжал пальцами мой подбородок и заставил меня поднять взгляд. В центре его груди, с уклоном влево, ритмично перемещались потоки цветных вихрей. Это было красиво, хотя и не понятно. Енох высказал что-то о моей непроходимой тупости, после чего я заметил это. Я не претендую на звание биолога или анатома, но я точно усвоил, что сердце человека было четырехкамерным. Но не сердце Еноха я видел только два. Слабые, призрачные контуры двух камер. Это было странно, но нужного мне ответа я не получил. Я стянул очки, пожав плечами, после чего Енох вздохнул. Устало. Возможно, еще более устало, чем это сделал бы я. Прежде, чем я успел выдать хоть один звук, он запустил руку в банку, поморщился, вытащив свежее сердце, после чего совершил этот фокус с подменой сердец. С самим собой. Он побледнел, но я больше не смотрел на него. Я в слабом отзвуке страшного понимания смотрел на его сердце, черное наполовину. Мертвое наполовину. Мои глаза округлились, по моим подсчетам, до размеров арбуза. Мои мысли летели со скоростью света, пока он менял сердца обратно. Его трофейное бычье сердце заметно увяло, когда он вернул его в банку.

Я складывал два и два. Мой приступ был ему знаком, да и в движениях его было много какой-то обыденности. Моя странность была точной копией таланта моего дела. Не нужно было быть Нобелевским лауреатом, чтобы понять, что Енох проделывал это, чтобы помочь моему деду. Да только с чем, что такое этот чертов приступ?

Перед моими глазами все еще стояло наполовину мертвое сердце. Вопросов меньше не стало, но я вдруг переключился на то, что должен испытывать Енох. Он не был полным ублюдком, если пошел на это. Да только что это такое? Мне грозит это еще раз?

- Расскажи мне, - одними губами взмолился я, с возросшим сожалением всматриваясь в его лицо. Теперь понятно, откуда его синяки под глазами и совершенно белый цвет рук. Он запретил себя жалеть, но я ничего не мог с этим поделать.

- Ты ведь не дашь мне уснуть? – с безнадежностью в голосе произнес Енох, после чего рывком поднялся с корточек на ноги и прошел обратно в свою спальню. Я, пошатываясь, побрел за ним. Я не хотел сидеть, не найдя в себе этих сил, поэтому просто лег на вторую половину его кровати. В конце концов, я трогал его сердце, ничего страшного в том, что я полежу в метре от него, уже не было лично для меня. Я ждал, когда же он заговорит, но он молчал.

Я с трудом повернулся на бок. Он лежал с закрытыми глазами, запрокинув руки за голову. На секунду я подумал, что он спит, однако Енох тут же открыл глаза. Он сверлил взглядом потолок.

- Мы узнали о странности Эйба случайно. Возможно, прошло несколько лет с тех пор, как он появился у нас, он не знал тогда ни единого слова по-английски. К той вылазке он достаточно свободно общался, так что да, наверное, он был с нами уже в пределах трех лет. Виктор подбил его и Хью на вылазку, конечно, без ведома мисс Перегрин, - я смотрел на него и понимал, что для Еноха это все словно было вчера. – Это была та ночь, когда Виктор погиб. Эйб никогда не смог простить себе его смерти, хотя никто его не винил. Пустота была одна, но это не делало ее менее опасной. Эйб и Хью бежали к петле, будучи полностью уверенными в том, что Виктор позади них. К моменту, когда они вернулись в дом, его отсутствие уже было замечено. Это был тяжелый день для всех нас. Лишь случайно, несколькими днями позже, мы услышали, как Эйб описывает пустоту. После этого его странность больше не была загадкой. Так нам казалось. Он часто выбирался в деревню, сопровождая девочек за продуктами или платьем. Он сопровождал даже мисс Перегрин, особенно тогда, когда ей нужно было уезжать. Я не знаю, что произошло в Лондоне в тридцать восьмом, но одно нам сказали точно – Эйб может не только видеть пустоты, но и контролировать их.