— Я те пойду, — засмеялась Потапиха. — Ладно уж, разговеюсь. Только по такому-то куску — это где вас такому обучали. Накось, Нюша, откуси, у тебя зубы крепкие.

Андриан все пил и пил чай. Отмачивал душу, пока самовар не начал кланяться. Потом уж перебрался на кровать и, не снимая протезы, лег поверх, натянув на себя шинель.

Проснулся Андриан от грохота конфорки.

— Будь ты неладная. Разбудила людей, — укорила себя Потапиха.

Самовар пофыркал и тоненько запел.

— Целую неделю поет, — присела к Андриану на постель Потапиха. — К гостям это, вот и наворожил, и еще кого-то бог даст. Нюшка уж слетала, послушала сводку — опять наши заняли узловую, опять жди дорогих гостей. Вроде ушамкалась река-матушка за ночь, но ты, Андриан, не вздумай, да еще с твоими ногами, я уж посветила, поглядела на них. Раскорячишься на льду, как корова, господи прости. Лучше мы тебя с Нюшкой на санках свезем, как енерала…

— Что это еще за фокусы, с кем думала, тетка? — Андриан на минуту представил, как на бабах въезжает, даже под мышками стало сыро.

— Ты что это, Андриан, в пузырь полез? Чем-то не угодила Потапиха?

— Да нет. — Андриан поднялся, прошел к умывальнику, сполоснулся и присел за стол, придвинул к себе налитый чай, а Потапиха подпихнула ближе сковороду.

— Может, сбегать, принести на похмел?

— Не надо, я похмелья не понимаю.

— Ну вот и правильно, сколько пьяница ни опохмеляется, а водой все одно придется.

Тут Нюшка влетела в избу.

— Река-то стала — си-и-няя!

Андриан поднялся.

— Ты вот что, Нюша, пей чай, ешь, набирайся сил. А я пойду погляжу на лед.

— Ступай-ступай, погляди, может, вечерком мы тебя и спровадим, лед устоится.

— Ты мне лучше пешню принеси, тетка.

— И не проси, с одной-то рукой не вздумай и не вынуждай меня, пока ухват не взяла.

Нюшка побежала в чулан, а Андриан, глядя в упор на тетку Потапиху, сказал:

— Я к своей бабе на своих ногах приду. Мужик я какой ни есть, а мужик.

Потапиха, шаркая чирками, вышла за дверь, погремела в сенцах и вернулась с пешней.

— Ах, ты-ы, — Андриан сразу узнал свою работу. — Спасибо за хлеб-соль, тетка Потапиха.

— Господь с тобой, Андриан. — Потапиха как стояла, так и осталась стоять, притулившись спиной к печке.

Андриан простучал по полу, отпихнул пешней дверь и зажмурился.

На дворе было ярко. Голубело небо, светилось. Земля пахла свежим снегом и навозом. Он прошел через огород, пролез между пряслами и вышел к реке. Река искрилась окуржавевшими торосами. Андриан почувствовал, как свежий морозный воздух врывается в грудь. У кромки он опустил пешню. Лед звонко отозвался. Он встал на лед, с трудом удерживая равновесие. Первый шаг сделан. Стучало в висках. Он переставил пешню, опять подтянулся, переступил и снова переставил пешню. И уже больше не останавливался. На середине реки пульсировала и дымила серым туманом полынья. Под ногами заныл лед. От напряжения культи ног горели и нестерпимо жгли. «Нас не выдадут карие кони». Балансируя и взмахивая полупустым рукавом, как перебитым крылом, Андриан едва успевал переставлять пешню, не теряя трех точек опоры. Крупный и тяжелый пот катился по щекам и падал с подбородка на лацканы шинели. Наконец он ступил на припай, где лед был похожим на мрамор, и тут же почувствовал, как его подхватили. Только тогда он поднял глаза и увидел, что на берег сбежалась вся деревня.

— Ума нету, — обессилевшая Аграфена повела мужа к дому.

Соседи проводили Андриана до калитки, но в избу не пошли. Пусть с дороги человек передохнет. А Аграфена собирала мужика в баню, отыскался на этот случай кусочек мыла, веничек. И все украдкой поглядывала. Отвыкла… Душу все еще саднили слова из последнего письма не его рукой: «Не жди, калека я».

Аграфена завернула кальсоны в расшитое петухами полотенце. А дальше не знала, как и поступить. По деревенскому обычаю надо бы мужу потереть спину. Но Андриан ничего не сказал, тоже прятал глаза. Взял веник, сверток под мышку и за дверь. Аграфена подбежала к окну, заметалась от печки к погребу, к столу. Стаскивала, выставляя все, что сумела припасти. Оглядела. Вроде все. Бегом к тетке Марье. Та не удержалась:

— Ну, как он-то? Шибко…

И тут у Аграфены прорвались слезы.

— Ты бы, тетка Марья, сделала милость, обежала бы всех, созвала.

— Давай-ка я лучше по дому, а ты бы сама, твоя радость.

Андриан еще банился, скоблил щеки, а калитка уже хлопала, бегали соседи.

Когда же Андриан вернулся в избу, стол был уже накрыт. И Аграфена в праздничном хлопотала у самовара. Вскоре в дверь прошмыгнула тетка Марья. Откланялась у порога.

— Вот и дождались, — прошла и села на лавку. А за нею потянулись соседи. Андриан стоя встречал их у двери и с каждым здоровался, целовался. Гости проходили и степенно рассаживались по лавкам.

Последним приковылял Иван Артемьевич. И тогда уж пододвинули лавки к столу. Андриан поднялся, сказал как мог, дружно выпили.

…Расходились потемну, хозяин провожал гостей до калитки, и еще долго по улице слышались голоса.

Аграфена убавила огонь в семилинейке, собрала со стола, перемыла посуду, подтерла полы, а Андриана все не было. Выглядывая в окошко, она видела огонек его цигарки.

Андриан стоял у калитки, вслушиваясь в голоса, пытаясь угадать, кто куда пойдет. Стоял он долго. Стоять было тяжело, и он привалился к столбу. И тут же подумал: «А Аграфена-то не вышла, не глянула. Упади, замерзни, видно, никому мы такие… Вот и встретились… А ведь как было: другой раз в гулянке глаз не спустит. Как орлица. Что было, то было, да быльем поросло. Может, теперь уж Аграфена жалеет, что за меня пошла, был ведь выбор. Васька Пономарев где-то теперь в районе. Сказывали, на видном месте человек. Фу ты, черт, — тряхнул головой Андриан, — лезет всякая мура, вроде и не пил, воздерживался. Ну ее к лешему». Докурил цигарку. Вроде скрипнула дверь. Он вошел в избу. От лампы на потолке дрожало с серебряную монетку пятно, и свет, отражаясь, слабо рассеивался по дому.

Аграфена была уже в кровати. Андриан потушил лампу, на ощупь пробрался к койке и осторожно присел на краешек. И никак не мог унять сердце. Его колотил озноб. Аграфена ни о чем не спросила, и он тоже молчал. Закурил и, не докурив, примял окурок в пальцах. Не торопясь, отстегнул протезы. Он уже несколько дней не снимал эти деревяшки. Легонько опустил на пол, чтобы не стукнуть. Культю сверлил страшный зуд — это было знакомо. Он подождал, пока отхлынет кровь, уймется зуд. Второй протез был на шарнире с тугой пружиной, и культю тоже жгло, и он тоже стерпел, прикоснешься — раздерешь в кровь, а не уймешь. Хотел закурить, но раздумал. Не потревожив Аграфену, лег на спину, натянув легонько краешек одеяла, и, закинув руку за голову, уставился в темноту.

Аграфена пошевелилась, повернулась к нему, положила голову на плечо и протянула руку:

— Болит? — она погладила ногу.

И Андриан прижал Аграфену.

Месяц, зацепив за наличник, повис стручком, запоздалый, неяркий. На полу рябило, как на воде в ветреную погоду. Пощелкивали от мороза стены.

— Ты все такой же, Андрианушка?! — задыхаясь, шептала Аграфена.

Потом они говорили, и он не помнил, как заснул. Открыл глаза, а около печи хлопочет Аграфена. Она вроде как помолодела, Андриан легонько кашлянул. Аграфена сдернула с углей сковороду, сунула ее на шесток и спряталась за печь.

Так было и в первый день после свадьбы.

Хлопнуло с печи на пол, словно валенок, упал большой лохматый кот. Изогнул спину, выбросил коброй хвост и уверенно направился к Андриану. Аграфена так и обмерла — признал ведь хозяина. Помокнула остывшую оладью в молоко и положила под стол.

— На, Микишка, разговейся.

— Что ж это я валяюсь так долго?

— Не торопись, — отозвалась Аграфена, — полежи, я к тетке Марье еще за молоком сбегаю.

Андриан присел на краешек скамьи, надел галифе, оседлал своих «коней», подобрался к умывальнику. «Надо бы, — подумал он, — прихватить из вещмешка Аграфене подарки».