Только так подумал, а Нюшка уже на пороге, положила на лавку мешок и трость и сразу выговаривать:

— Нехорошо, дядя Андриан, обманывать, вот и жди вас.

— Ну, не серчай, Нюша, давай мириться?

— Я и не сержусь больше, — сказала Нюшка. Только ее Андриан и видел.

Отрез на платье из голубой шерсти очень понравился Аграфене. Андриан его купил, вернее, скомбинировал из наличных денег и солдатского пайка. «Вот ведь себе ничего не привез, как есть в солдатском, а меня не забыл, хоть и изуродовало человека, а сердцем все одно добр», — рассуждала Аграфена.

Андриану не терпелось взглянуть на огород, колодец, зайти в сарай, под навес. Вчера в этой кутерьме толком ничего не разглядел. А прошел по избе к печке, ощупал ее:

— Стоишь, бабушка-старушка, ласковая ты моя. Чувал побелен, щели замазаны. Хорошо! Хорошо, и все!

Надел шинель и вышел во двор. На дворе тоже было чисто и свежо. По поленницам было видно, что управляются одни бабы, торчали порубленные жерди с заостренными концами. Андриан вошел под навес, вот и санки кованные им, но разводы прикручены на проволоку. Видно, на себе Аграфена возила дрова. Вот и топор, и чурка. Надо же, изгородь не уцелела, а чурка невредима — лиственничный комель. Андриан помнил, что еще дед тесал на ней березовые черенки, бастроки, оглобли.

— Едрена маха, — сказал ласково Андриан и поднял из-за чурки топор. Повернул в руке. Топор не слушался… — Н-да!

Аграфена вошла в калитку и увидела Андриана. Хотела сказать, что это он вздумал или дров нету? Но вырвалось:

— А теленок Белянку высосал, не укараулила тетка Марья.

— Высосал, говоришь! Так ей и надо. — Андриан обнял за плечи Аграфену. Так и вошли в избу.

Пили морковный чай с сахаром. Ели ячневые с картошкой оладьи. Аграфена все подкладывала их Андриану:

— Ешь, ешь, — а в душе сокрушалась: «Боже мой, Андриан и не Андриан. Только глаза и зубы есть Андриановы. Подкормить бы мужика, поддержать, а чем? В прошлом году в расчет на трудодни дали по мешку отсева, вот и тяни».

— Только бы Георгия дождаться, — вздохнула Аграфена. — Все сердце выболело.

— Я тебе говорил, мать, дождемся. Придет наш Георгий. Раз известий нет, значит, парень при деле. При таком, что и говорить, и сообщать не положено.

— Даже родной матери?

Напившись чаю, Андриан покурил около печки на скамеечке.

— Ну, мать, я, однако, схожу к Ивану Артемьевичу, повидаю Серафиму, как она?

— Еще чего, не успел обопнуться, и на тебе — лететь по деревне. Не отпущу, как хочешь, Андриан, не отпущу.

Аграфена метнулась из-за стола и обхватила Андриана за шею.

— Я на тебя еще не насмотрелась, — горячо зашептала она.

— Задушишь, Агаша!

— И задушу, сдаешься?!

— А куда денешься, — засмеялся Андриан, — превосходящие силы…

Аграфена с утра уходила на ферму и возвращалась поздно, когда уже зажигались в избах огни. Андриан управлялся по дому. Привел в порядок сени, починил журавель, баньку. Собрался перестлать пол, да еще плохо слушался топор. Так только, разве самую малость, кое-где подлатал, подживил.

Второй день на деревне ревел скот, согнанный для поставок. Андриан надернул телогрейку, взял палку и направился к пункту поглядеть. Еще издали увидел, как в изгороди метался и жался гурт.

В загоне среди молодняка всего три-четыре теленка покрупнее. Продержи зиму — на будущую осень был бы нагул. Скот ревел и давился в треугольник заплота, опрокинул изгородь и массой, как тесто из квашни, вывалился и расплылся по улице. Стреляли бичи, гонялись пастухи. Только один бычок остался неподвижно лежать посередине загона. Юркий пастушонок вытянул его кнутом. Бычок попытался подняться, мотнул головой, сел на задние ноги. Удар бича, и вдоль спины на сваленной шерсти — строчка. Но бычок только вздохнул.

— Смотри ты у меня, — закричал Андриан и погрозил пастушонку палкой.

— Как же, дяденька, недочет будет, он брюхом мается, его только поднять. Он вчера стоял и ходил, правда, дяденька.

— Эх ты, правда-кривда, дуй-ка лучше за беглыми.

Пастушонок припустился вдоль улицы.

Андриан, опираясь на палку, подошел и протянул ладонь бычку, и тот сунулся в нее парным носом, как теплым пшеничным мякишем. Он весь был в навозном панцире. На худой морде два потека от слез.

— Ах ты, бедолага, — сказал Андриан. И бычок лизнул шершавым, как рашпиль, языком руку и часто заморгал длинными ресницами, выкачивая слезы.

— Ах ты, как тебя? Кешка! Кешка, Кешка, — повторил Андриан. — Вот какие, братуха, дела.

Кешка попытался встать.

— Да ладно уж, лежи, что там.

Андриан пошел искать председательшу и только вышел из загона, а она ему навстречу.

— На ловца и зверь бежит, — сказал Андриан.

— За тобой кто гнался? — спросила Серафима.

Андриан отдышался.

— Бычка вот хочу купить. — И они вошли в загон.

— Ты что, Андриан, неужто мы для фронтовика килограмм мяса не найдем? Вот рассчитаемся с поставками…

— Я же не на мясо. Сделай одолжение — сгинет. Какое из него мясо, шкура и то…

— Ну что же, ладно. Вечером на правлении обсудим.

Кешку домой привезли на санях-розвальнях, затащили в избу. Бычок дрожал и тихонько стонал. Андриан нагрел в бане воды, развел в бочке березовую золу, приготовил щелок. За этим занятием его и застала Аграфена. Она уже знала, что правление решило продать бычка, и спешила сообщить эту новость Андриану. Но когда увидела такую худобу, сердце упало. Ведь деньги-то настоящие, хоть бы уж телочку. Пусть доплатить сотню-другую. Так от телки можно ждать, надеяться. Но мужу ничего не сказала.

— Давай-ка, Агаша, поливай, а я его голичком пошкрябаю, баньку устроим.

Андриан в особых случаях называл Аграфену Агашей, и у нее отошло от сердца. Раз муж решил, значит, так надо. Подоткнув подол, закатав рукава, принялась за мытье полудохлого Кешки. Андриан поливал из ведра ковшиком. Аграфена орудовала голиком, соскребали лучинкой.

Из-под бычка текла рыже-зеленая жидкость. Стоял горьковатый запах прелого сена. «Броня» с боков постепенно сошла, и бок стал похож на горушку в проталинах — черно-белый.

Покончив с «умыванием» Кешки, Аграфена спохватилась:

— У меня где-то троелистка была спрятана, хорошо от поноса помогает, только вот куда я ее забуторила, — и полезла искать за печь.

— Поищи, поищи, Аграфена, а я пока воду поставлю на печь.

Аграфена нашла болотную траву, приготовила отвар. Тут как раз забежала тетка Марья.

— Господи, — сказала она, увидев бычка, и стала суетиться, студить отвар и помогать поить. А потом сбегала и принесла сена — хоть подстелить… И снова Кешке влили в рот отвару.

— Ишь, какой в нем жар, — определила тетка Марья, прикладывая ладонь к бокам.

Андриан снял с вешалки шинель и набросил на бычка.

Кешка поднял голову, и с губ вожжой потянулась слюна. Андриан положил перед его носом пучок сена. Бык даже не понюхал и уронил голову. Андриан сел на лавку, нацелившись протезом на дверь. Он устал так, что никак не мог слепить цигарку. Перед сном еще попоил Кешку отваром и, круто посолив ломтик, подал бычку, по тот понюхал и глухо вздохнул.

— Да ты разжуй, откуси. Эх-ма, паря, от хлеба отказываешься, — Андриан откусил, как бы приглашая Кешку. — Вишь, — почмокал он губами и впихнул ему в рот кусочек. Тот почувствовал соль, тоже почмокал.

— Ну вот, молодчина, я же говорил — хлеб. Молочка бы ему запить тепленького.

— Там в кринке со стакан. Тебе оставляла.

— Я не буду, у меня что-то с молока…

— Давай подогрею сейчас.

— Вот, вот, — оживился Андриан, — ему только перебороть хворь маленько, а там жизнь у него пойдет, как маховик — чуть передолит на поправку и пошла крутиться без остановок.

От молока бычок отказался. Пришлось насильно выпоить. Аграфена подняла голову бычка. Андриан тоненькой струйкой лил ему из кружки, попало и в нос.

— Молодца, молодчина, — подхваливал Андриан.

Шерсть на бычке высохла и пушилась, а на лбу курчавился белый завиток.