— Но этих-то ты к чему? — наконец сказал Ушаков. — Мяса-то в них с кукиш.

— Зато какое — деликатес! Брось, Пронька, кукситься, строить из себя, их там, как мошки в ненастный день. Такую похлебку заделаем.

Ушаков собрал трофеи, и они пошли к костру.

— Ну, Прокопий, — рассказывал по дороге Логинов, — на ток наткнулся, что там творится! Пожалел, что тебя не было.

— Что я не видал там, убийства?

— Да брось ты… Похлебку с глухариными потрохами ел? Не ел!

— А ты откуда знаешь? Ел?

— Знаю, Ганька привозил, язык отъешь.

— Глухаря не будем, — твердо сказал Ушаков, — вези Валентине. Рябчиков сварим, и то всех куда.

— Всех и не надо. Возьмешь четыре штуки Жене. Скажешь, сам добыл.

— Ну, разве только что. Так она и поверит, — спохватился Ушаков. — Скажет, из чего стрелял — из выхлопной трубы? Ее, брат, не проведешь…

— Воды в картер много набралось? — когда уже подошли к костру, спросил Логинов.

— Немного, — ответил Ушаков.

— Заводил?

— Не заводил, можно завести, аккумулятор дышит.

— Ты, Проня, давай опробуй, а я стряпней займусь.

— Вместе займемся, завести недолго.

— Ну, тогда ставь воду на похлебку и приходи на берег щипать.

Логинов подхватил пару рябчиков, нож и — к воде. И уже от речки крикнул:

— Прокопий, неси и глухаря, освежуем, чтобы Вале не возиться.

Ушаков взял за шею черно-вороненую птицу, с белой на хвосте пелериной, перекинул через плечо, пошел. Хвост тащился по земле. Михаил, принимая трофей, взвесил на руках. Пожалуй, около пуда будет…

— Если даже скостить, и то потянет килограммов двенадцать, — согласился Ушаков.

Ощипали, опалили, выпотрошили рябчиков, внутренности тоже выполоскали хорошенько и в котел.

— Пронь, — донеслось с реки, — хочешь посмотреть, что едят глухари?

— Хочу, — поднял голову Ушаков.

— Иди, гляди…

Прокопий отложил ложку на коринку, отставил от сильного жара котелок и побежал на берег.

Михаил свежевал глухаря. Подрезал и вытянул горло.

— Подставляй ладони, да ты не бойся!

Ушаков подставил. Логинов вывернул зоб — чего только там не было: и ягода, и березовые почки, сучья, камешки, песок.

— А откуда стекляшки взялись? — удивился Логинов, растирая их в пальцах.

— Похоже, не стекло, — приглядываясь к другому кусочку, определял Ушаков. — Откуда стеклу взяться?

— Может, алмаз?

Ушаков поднял глаза, открыл рот.

— Похоже. Да мы сейчас проверим. — Пронька побежал к тягачу, забрался на капот и стал чертить по ветровому стеклу. — Ну, так и есть, Миха, — крикнул он, — грызет.

— Слушай, Прокопий, надо этого глухаря, всю эту муть снова набить в зоб, кишки все завернуть и в рюкзак.

— На экспертизу?

— Пусть изучают. Не мог же этот глухарь прилететь из Африки. Как ты думаешь?

— Я с глухарями не имел дела, откуда они прилетают, не могу сказать, — пожал плечами Ушаков и направился к костру.

Логинов — за Ушаковым.

— Но это уже ключ к отгадке. Хвоя, скажем, истлела, на выброс пошла, ясно, что он ее съел в этом распадке, а вот алмаз, может, этот глухарь еще в детстве проглотил где-нибудь, так и летал. Алмаз ведь тебе не песок.

— Тоже верно, — соглашается и не соглашается Ушаков.

Ушаков ковырнул ножом рябчика.

— Готовы, поедим да побежим, — выставил он из огня котелок.

Прокопий разлил по кружкам похлебку, а Логинов «законсервировал» глухаря и спрятал в рюкзак.

— Теперь, Миха, не отдадут нам глухаря, — раскладывая рябчиков, чтобы остывали, рассуждает Ушаков. — Пусть за него тогда коровью ляжку дают…

Мишка сидел насупившись.

— Да ты не переживай, ешь. Поделим рябчиков. Вале, Жене… А нам и так ладно, разговелись. На всю жизнь не наешься. А глухарю этому, может, памятник вот здесь над сопкой поставят. А, Миха, вот здорово будет. Ты подсаливай: мясо немного не в досол получилось, а так нежное, — уплетает за обе щеки Ушаков.

— С приварком-то полегче дело пойдет, понапружистее, а то меня от этого хлеба изжога печет. Откроем алмазы — на курорт тебя, Прокопий, пошлем. Не поедешь, принудительно отправим.

— Зимой с удовольствием, пожалуйста. Жене тоже отпуск полагается… Летом — чем тебе тут не курорт, разбрось палатку и живи.

— Это верно, — соглашается Михаил. — Рыба, птица, ягод тут сколько… Я вот много ли прошел…

— Осенью надо сюда, сейчас губить — это уж как исключение.

— А я что говорю про заготовки? — недовольно отозвался Логинов. — Ты, Ушаков, не считай людей варварами, ты разуй глаза — ни одной самочки нет.

— Ты что их, перед тем как стрелять, щупал?

Михаил захохотал.

— Щупал. Я что ослеп, не вижу, глухарь черный, и так его видно, а глухарка и меньше, и серенькая.

Тягач долго не заводился. Ушаков полчаса гонял пускач, пока догадался подогреть карбюратор. Тогда разогнал дизель, тот почихал, схватил горючее, зачавкал.

Дорога на угорьях подсыхала, исходила паром. Тягач одолел один, другой перевал. Показался Заполярный. У Михаила зашлось от радости сердце. Вот и проглянул родной дом в самый канун Мая. Издали Заполярный радовал глаз и казался незнакомым городом. Интересно, что парни делают, ждут? Или уже штык в землю, кто празднику рад — накануне пьян. А Прокопий не чаял, когда он к себе в комнату войдет, как его встретит Женя… Ему казалось, что целая вечность прошла с тех пор, как они выехали из Полярного. «Лапушка моя, заждалась». Прокопий все прибавлял и прибавлял газу.

Парни — почти вся бригада — встретили своих довольные.

— А кто-то говорил, что вы утонули, — протиснулся Пензев к тягачу и на руках, как ни брыкался Пронька, перенес его на шпалы.

Дядя Коля уже выволакивал из «пены» мотор.

— Ну, как съездили? Поохотились как? По радио передали, речки вскрылись, мы уж подумали — припухаете где-нибудь, рыбу ловите.

— Как пробрались-то? — наседали парни.

— А где там тонуть — мосты везде виснут. Это мы только тут сидим, не знаем, — переглянувшись с Логиновым, сказал Ушаков.

— Дичь тоже хоть охапками бери, на лабаз с тонну, не меньше положили, заявили в продснаб, пусть сами везут.

— Вы бы хоть крылышко показали.

— Вон — привезли от жен откупиться, — кивнул Пронька на рюкзак.

— Ну-ка, ну-ка, — ощупал Пензев. — Поглядим.

— А чего глядеть, пожалуйста. Что, охотники врать будут?..

— Верно! — заорал во все горло Пензев.

— Не вытаскивай, — предупредил Логинов. — Перо теряется. На перину вон Проньке собираем.

— Ну, дак сказывай, Михаил, — когда прошел запал от осмотра дичи, подступил к Логинову дядя Коля Спиридонов. — На самом деле мосты?..

— На самом, — засмеялся Логинов.

— Ну, тогда идите по домам, а мы тут справимся.

— Прокопий, занеси глухаря в управление и иди отдыхай, — распорядился Логинов. — Ты, Пензев, отгони тягач, а я вот тут прилягу, полежу…

— Приляг, приляг. — Спиридонов снял с себя телогрейку и раскинул ее на штабель.

Парни принялись за кран.

Логинов проснулся от того, что кто-то стучал ему по подошве сапога. Михаил открыл глаза и не мог поначалу сообразить, где он. Огромное солнце заполнило всю округу, пахло талой водой. Он протер глаза. Перед ним стоял Белоголовый.

— Передай своим, бригадир, пол-ящика я ставлю. Я понимаю, и ты понимаешь, что эта халтура больше не стоит, так?

— Не понял, — совсем проснувшись, сказал Логинов.

Белоголовый ржаво засмеялся.

— Не хитри мне, знаем мы тебя, — погрозил он пальцем Логинову: — Ты что хотел: кнопку нажал и… монтаж крана… два ящика… Халтурщик ты, Логинов. Вот ты кто, — вдруг вспылил Белоголовый.

Михаил подошел поближе к Белоголовому. Шутит? Нет.

— Если так, нам ничего не надо. Хамство не лучший метод отделаться от ответственности. Ну да ладно, черт с тобой. Не тебя, нас просил начальник.

Михаил поднял со шпал телогрейку, отряхнул и подался к себе в бригаду.