— Пошли, уже ждут и баня, и самовар.

— Да куда ты меня… Оторвешь рукав!

— Урву, пока Аграфена за рекой! Берем, бабы, его в плен!

— Сдаюсь, сдаюсь!

— Смотри, не сдавайся, Андриан, вон она какая!

— А я тоже ничего, — петушился Андриан.

— Господи, душа только в чем…

— Живы будем — не помрем! Мне, бабоньки, износу нет, — хорохорился Андриан и, смеясь, крутил головой.

— Ты бы хоть, Андриан, прихватил с собой дружка покрепче. Вон Дашка, извелась баба.

— А сама-то, сама-то! — скалилась статная белолицая Дарья, Степана Детковского дочка.

— Поверишь, Андриан, она уж и деда Саломатина подбивала, так тот, черт глухой, только и подшил ей валенки!

— Эх-эх, — вздохнул Андриан и с тоской посмотрел за реку, где все еще маячила фигура жены.

— Малости просим, Андриан Филимонович, хлеб-соль, — посерьезнела Евдокия.

Бабы смолкли. Кто-то взял вещмешок Андриана, и все вместе пошли к Евдокииному двору.

Опершись на прясло, поджидал их сам Саломатин, прямой и высохший, как жердь, свекор Евдокии.

— Он совсем перестал слышать, — вздохнула Евдокия, — ему ведь девятый десяток, а так еще ничего, крепок. Сам запрягает. Все ждет сына, мово Степана.

Дед Саломатин толкнул калитку, обнял Андриана и трижды коснулся усом.

— Возвертаются солдаты, дети наши! — И повел гостя в дом. Улучив минутку, Евдокия приступила к Андриану:

— Не видел мово, не приходилось, может, мельком где? Похожего, может?

— Ну что ты, Евдокия, да там нашего брата… И все мы друг на дружку похожи, только разве калибр у одного поболе, у другого помене.

— Мы-то тут с твоей Аграфеной все вместе, как чуть, так и ко мне бежит. Я ей то сны про тебя отгадываю, то на карты брошу. И убежит, ног под собой не чуя. Меняет, хоть фамилию нашу где упоминали?

— Фамилию, говоришь? Фамилию слыхал, Евдокия, а вот, режь на куски — не помню где. То ли в госпитале, или еще где…

Евдокия цепко схватила Андриана за рукав:

— В каком госпитале, в каком?

— Не помню, Евдокия, чего не помню, того не помню.

За стол сели одни бабы, если не считать деда Саломатина да самого гостя. Дымила паром картошка в мундире, на тарелках грузди, как пельмени, огурцы с капустой и прямо с улицы ягода в берестяном чумашке. По такому случаю и бражку отыскали.

Бабы выпили по стаканчику и сразу за песню, попели маленько, еще по стаканчику и — в слезы. Вскоре все разошлись по домам. За столом остались только дед Саломатин с Андрианом. Дед разливал бражку, угощал Андриана, прикладывался сам и вскоре тоже отяжелел и полез на печь.

У Андриана от браги гулко стучало в висках. «Пойду к реке, проветрюсь». Накинул шинель, взял палку и спустился на берег. От мороза лед постреливал, стало ветрено. «Смотри, как переменилась погода, если прижмет ночью, то к утру, поди, и станет».

Андриан сел на ту же колодину и, повернувшись к ветру спиной, закурил. «Какая теперь кузница? Коня еще запрягу, зубами затяну супонь, а дальше что? Нет, одна дорога — на ферму, в сторожа». А ведь он кузнец. Да. И отец был кузнецом. И работу, что батину, что его, никто не хаял.

Сумерки сгустились, но ни одного огонька в деревне не зажглось. Река блестела, как хромовая, скрываясь за поворотом.

Шум на реке начал стихать, или Андриану казалось. В деревне — ни собачьего лая, ни звона пилы. Если бы не скрип калитки, не дымы над избами, все казалось бы неживым.

Кто-то тронул Андриана за шапку. Из обуток торчали голые ноги. Андриан поднял глаза.

— Ты чья будешь?

— Дядя Андриан, а я вас признала, — засмеялась девушка.

— Нюшка! — Андриан привстал, поцеловал девушку в нос. — Смотри, невеста какая!

— А меня за вами тетка Аграфена послала, — застеснялась Нюшка. — Только вот беда — лодку шугой унесло, а сама я успела выпрыгнуть. Что теперь будет? Лодка-то Карасихи. Как же без лодки, дядя Андриан?

— Да ты не переживай, к утру должно угомониться, и лодку найдем.

— А у вас хлеб пекли, мамка с теткой Аграфеной, и бражки логушок стоит, — похвастала Нюша. — Мы как узнали — из Тимофеевки солдат сказывал, что вас на станции видывал, — так всю ночь тетка Аграфена и не прилегла.

— Давай-ка, Нюша, дунем к Саломатиным, перебудем до утра, а утре и побежим.

— Вот только тятя проснется, захочет до ветру, хватится обувки, а я его шептуны надернула, думала, живо, а вот…

— Ну, теперь-то за реку все равно не попадем.

— Не попадем, — согласилась Нюшка, — хоть и станет река, а сразу боязно — провалиться можно.

— Живы будем — не помрем.

— Ну-ка, дай мне, дружище, коня, — весело сказал Андриан, показывая на палку.

Нюшка подала, и они пошли рядышком.

— Может, к тетке Потапихе зайдем, рядом ведь, — предложила Нюшка, — давно ее не проведывала, одна ведь теперь живет.

— Можно и к Потапихе, — сказал Андриан.

— Изба у нее большая, места хватит, — обрадовалась Нюша.

— А Семка ее не в армии? — поинтересовался Андриан, но тут же подумал — не должно, рановато.

— В ФЗУ они с Котькой удрали, — таинственно сообщила Нюшка.

Андриан постучал в дверь.

— Да заходи, не заперто, — донеслось из избы.

Андриан переступил порог.

— Кто там? Должно быть, ты, Андриан?

— Мы с Нюшкой полуношничаем.

— А, невестушка пришла? Проходите, проходите. Керосину нету, а лучина возле печки. Прокараулила, Андриан, Нюшка жениха, моего Семку.

— Ай уж, тетка Пелагея?

Пелагею в деревне все звали Потапихой, по мужу Потапу.

— Ну, да ладно. Ставь, Нюша, самовар. Ревматизма меня скрутила, якорь ее. Обезноживаю к ночи, будь оно неладно. За ночь отхожу. — Потапиха завозилась на печке, но подняться не смогла.

— Ты уж, Андриан, будь за хозяина. В печке — паренка в чугунке, ешьте и мне чаю подадите. Утре поднимусь, сварю заварухи. А сейчас паренок поешьте. Нюша, слазь, деточка, в подполье за молочком, попотчуй Андриана.

— Да я сыт, тетка, стоит ли беспокоиться, мы перебудем…

— Где это тебя так напотчевали сытно? На голодное-то брюхо цыгане будут сниться. Я вот только встать не могу, а то бы я тебя расспросила. Ишь, взяли моду, их здесь жди, убивайся, а они два слова о себе не дадут — моли богу, что встать не могу. Ешьте и ложитесь. Ты, Андриан, на койку мостись. А ты, Нюшенька, ко мне полезай, тут те-о-пленько.

Андриан разжег печь, и сразу стало веселее. Изба была просторная и чистая. Выскобленный пол отливал желтком. На окнах отсвечивали беленькие занавески. Ниже подоконников на лавках стояли горшки с цветами. Цветы Андриан разглядеть не мог, блики от печки метались с пола на потолок, но он и так догадывался — герань, алоэ и бабушкин табак, так было и до войны.

Нюшка поставила на стол чугунок с пареной брюквой и проворно достала из подполья кринку молока.

Он только сейчас заметил, как складно сложена Нюшка и совсем уже не девочка.

Нюшка налила чаю, разбавила молоком, достала паренку, покатала в руках, подула на нее и подала на печь.

— Ты бы сходила, Нюша, к Саломатиным, сказалась бы, где мы, да и прихватила мой мешок, — попросил Андриан, — если, конечно, не забоишься.

— Ну что вы, дядя Андриан. — Нюша набросила телогрейку, проворно сунула в Потапихины пимы ноги и исчезла за дверью.

— Невеста, — сказал Андриан, — а была соплюха.

— Малые растут, старые старятся, — отозвалась Потапиха, — хорошая девушка, невзбалмошная, по дому управляется и меня не бросает, нет-нет да прибежит. Мой-то обормот, вишь ли, в город…

Но тут дверь отворилась, и Нюшка внесла вещмешок.

Андриан подтянул его, зажал в колени и развязал шнурок. Принялся выкладывать на стол колбасу, сахар…

— Ой, — не удержалась Нюшка.

— Что это вы там затеваете, Андриан? Не выдумывай, неси домой.

Андриан подмигнул Нюшке, дескать, подай Потапихе. Нюшка проворно взяла кусок сахару, колбасы и шмыгнула на печь.

— Это еще что выдумала… Что мы голодные, отощали?

— Но уж если так, пойдем, Нюша, раз хозяйка нам не рада. — Андриан задвигался на лавке.