В томской ссылке Дурылин больше всего страдал от холода и часто болел. Е. А. Нерсесова, Е. В. Гениева, Т. А. Сидорова присылали ему гомеопатические лекарства, мази, рецепты лечения народными средствами. По их совету он пьёт чесночные капли и видит пользу от них. Из письма С. А. Никитина С. Н. Дурылину: «В скором времени я пришлю посылку с медикаментами для И[рины] А[лексеевны] и Вас, т. к. высылать рецепты неудобно, а кроме того — может быть, в аптеках у них не всё есть. Так будет вернее»[354]. (Ирина Алексеевна не до конца еще оправилась после перенесённого туберкулёза и тоже часто болела.) Е. А. Нерсесова, С. А. Никитин и другие друзья отправляли в Томск и посылки с продуктами.
Все труды по налаживанию быта, по лечению Сергея Николаевича взяла на себя Ирина Алексеевна. Она утепляла жилище, как могла, сама шила одежду, сколачивала полочки для присылаемых друзьями книг, бегала по городу в поисках писчей бумаги, пряла на самодельной прялке шерсть для носков и варежек; для ежегодно устраиваемых рождественских ёлок сама вырезала из дерева Деда Мороза. О себе заботиться было некогда. Да она и не заботилась никогда, целиком посвятив себя, свою жизнь Сергею Николаевичу. Спала она на столе, так как вторую кровать поставить было негде. В Рабкоопе ей выдали членскую книжку, по которой можно было получать некоторые продукты. Но хлеба давали не более килограмма, да и то надо было ловить часы и место, где его получать. Сергея Николаевича в её книжку не вписали. Первые два месяца у них было по 20 копеек на день. Дурылин просит прислать с приезжающей к нему в Томск К. П. Зиминой (Капу)[355] серебряные ложки и гранатовую брошку его мамы. Их придётся продать, если настанет «минута жизни трудная».
Из воспоминаний Ирины Алексеевны: «Базар! Одним словом базар: чего, чего только нет! На рубль купила все хозяйственные вещи — плошки, ложки и т. д. Надо и на обед что-то купить. — „Продайте мне кило капустки свежей“. — „У нас на кило не продаётся“. — „Ну, дайте мне маленький кочанчик“. — „Возьми“. И подаёт мне кочанчик кило на полтора. — „Сколько же мне вам заплатить?“ — „Нисколько“. — „Как же так?“ — „Возьми и иди с Богом“. — Поблагодарила и пошла в недоумении: что это значит? — „За две морковочки сколько вам заплатить?“ — „За сколько?“ — „За две морковки“. — „Ничего, возьми так“. — „Да как же?“ — „Ну, что я с тебя возьму!“ — <…> — Да что это: я не так спрашиваю, что ли? Я ведь не прошу, а купить хочу. <…> Подхожу к вороху рыбы. Какой только нет рыбы! Теперь-то с меня деньги возьмут вот за этих карасей. — „Хозяин, сколько стоят вот эти два карася?“ — „А ещё что вам надо?“ — „Вот этой рыбки для ухи на двух человек“. — „Куда вам всыпать? Дайте сумку“. — „Вот в сетку“. — „Держите“. Берёт совок, зачерпнул целый, всыпал чебаки, с четверть величиной каждая рыбка, ещё 2 больших карася кладёт и говорит: „5 копеек“. — „Спасибо вам“. — „Кушайте на здоровье“. — „С барышом вам торговать“. Полны сумки, а у меня ещё 15 копеек осталось. <…> Обед подаю: уху, жареного карася, пирожки к ухе. Сергей Николаевич руками разводит: „Откуда это всё? Сколько же ты денег истратила?“ — „15 копеек, а покушаешь, расскажу“. Сначала он подумал, что я заработала как-нибудь, как это случилось в предыдущий раз, когда я помогала собрать рассыпанные овощи и заработала рубль. Когда я рассказала, Сергей Николаевич говорит: „Ну, я с тобой голодный не буду. Я это теперь знаю“. Я же так и не понимала долгое время, почему это так произошло. Потом уж поняла, что для них такую маленькую порцию, как я спрашивала, дороже было вешать, чем так дать. А потом видели, что я приезжая, а в то время было таких много»[356].
Ссыльному Сергею Николаевичу надо было каждый день ходить на регистрацию в местный отдел ОГПУ за четыре версты. В письмах он называет это «официальный визит в центр». Жили они на окраине города. Через месяц он заболел и еле дошёл до дома. Ирина Алексеевна выхлопотала разрешение ходить раз в неделю, а через три месяца — в месяц раз.
У Сергея Николаевича с работой ничего не получалось. Ректор университета и директор фундаментальной библиотеки при университете предложили ему работу, не связанную с «читателями» и «идеологией», — заведующим кабинетом гравюр. Но, проконсультировавшись «где надо», вынуждены были отказать «по причинам, от библиотеки независящим». Дурылин понимает, что эти «независящие причины» встретятся всюду, куда бы он ни «ткнулся». А «ткнуться» ему было больше некуда: в двух музеях нет даже надежд на вакансии. К тому же один из музеев связан с университетом. У Сергея Николаевича не осталось даже надежды «получить место и на него жить». Так «политически неблагонадёжного» Дурылина лишили всякой возможности зарабатывать себе на жизнь. Он стал иждивенцем, для него это мучительно. Конечно, друзья и духовные дети не оставили его в беде. И в первую очередь Е. А. Нерсесова и Е. В. Гениева. Они понимали, как ему трудно обращаться за материальной помощью. Догадывались, что он занижает суммы, необходимые ему для выживания, поэтому сами, применив «организационный гений» Евгении Александровны и хозяйственную сметку обеих, рассчитали его потребности и свои возможности и положили себе за правило непременно ежемесячно высылать твёрдо установленные суммы, чтобы он был уверен в их получении и мог планировать свои траты. Они просят Сергея Николаевича не назначать никаких условий и сроков их отдачи, так как любят его без всяких расчётов. «Отблагодарите нас лучше спокойным сном, отсутствием сердечных припадков, умеренной толщиной и надеждой на благополучную встречу».
Екатерина (Рина) Нерсесова из своего первого заработка прислала пять рублей. Б. Пастернак прислал 25 рублей. Помогали и Нестеровы. Ирина Алексеевна ежемесячно получала от сестры Шуры 20 рублей. Эти деньги уходили на оплату жилья, света, врачей, покупку дров, мыла для стирки, еды… А вот два тулупа смогли купить, когда Дурылин получил гонорар за воспоминания о Толстом. Старый друг Н. Н. Гусев, директор музея Л. Толстого в Москве, заказал ему эти воспоминания для юбилейного сборника. Тулупы «имени Толстого» позволили выходить из дома в морозы. На «свои», полученные из страховой кассы деньги Ирина Алексеевна выписывала газеты для Сергея Николаевича: «Вечернюю Москву» — чтобы узнавал московские новости, и «Известия».
Концы с концами сводить удаётся еле-еле. Дурылина тяготит отсутствие своего регулярного заработка. Гонорары редки и малы. Берётся за любую работу. По заказу университета разрабатывает программы годичных курсов. Гонорар настолько ничтожен, что оскорблённая за Сергея Николаевича Ирина Алексеевна уговаривала совсем от него отказаться. Для какого-то инженера Дурылин пишет о содовых болотах в Сибири. Пишет статьи для «Сибирской энциклопедии». Небольшие статьи и рецензии публикует в местных журналах и газетах. Для постановки в театрах Сибкрая делает инсценировку «Мёртвых душ» Гоголя. В 1928 году в «Мурановском сборнике» напечатаны три статьи Дурылина, подписанные «С. Д.», в 1930-м в Москве вышла книжка «Сибирь в творчестве В. И. Сурикова».
Для души пишет «в стол» рассказ «Николин труд», хронику «Колокола», «Чертог памяти моей. Записки Ельчанинова», воспоминания об отце Алексии Мечёве, о Москве конца XIX века, стихотворение «Никола на Руси» и др. Собирался писать воспоминания о Брюсове, «но как-то расхотелось».
Продолжает и свою главную книгу «В своём углу». Шесть тетрадок из четырнадцати он напишет в Томске. Напоминающее по форме «Опавшие листья» В. В. Розанова, это произведение оригинально по выражению мыслей и самим мыслям. Тут «ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы», — сообщает он Т. А. Сидоровой. Эту книгу Дурылин писал восемь лет. Начал в августе 1924 года в челябинской ссылке, закончил в сентябре 1932-го в Киржаче. И только в 1939 году в Болшеве подложил листки с записями бесед с Нестеровым. В 1940-х годах просмотрел тетрадки «своего угла», вписал несколько заметок-комментариев к тексту, но ничего не исправил, не изменил, оставил как документ времени. В ссылке он, оторванный от активной московской жизни, «думает, думает, думает». И вспоминает.
