КОКТЕБЕЛЬ
Сергей Николаевич лето 1926 года проводит в Коктебеле у Волошина[325]. Одновременно с ним приехала Елена Васильевна Гениева с детьми. Годом раньше Евгения Александровна Нерсесова — «самый верный и преданный друг» Гениевой — познакомила Дурылина с Еленой Васильевной. И с этого времени ведёт отсчёт их дружба. В 1925–1927 годах Дурылин трижды в неделю бывал в их доме, давал уроки детям, читал вслух произведения русских классиков, стихи свои и чужие. Он очаровал всю семью. А с Еленой Васильевной у них глубокое духовное родство и взаимопонимание. Они «вскипают разговором» о Тютчеве, К. Леонтьеве, Л. Толстом, B. В. Розанове, Гоголе… В Коктебеле Елена Васильевна следит за здоровьем Сергея Николаевича, режимом питания, приёмом лекарств и сообщает о его состоянии в письмах Ирине Алексеевне.
В Коктебеле собралось много знакомых Дурылина: поэты Андрей Белый, С. М. Соловьёв, В. К. Звягинцева, художник А. П. Остроумова-Лебедева, литературоведы и искусствоведы А. Г. Габричевский, А. А. Сидоров, А. И. Ларионов. На вышке волошинского дома они говорят о русской поэзии, читают стихи, слушают рассказы Волошина о гостившем у него в 1924 году Валерии Брюсове. А. П. Остроумова-Лебедева вспоминает, как мистически ей не дался портрет Брюсова[326]. С. М. Соловьёв донимает Макса своими «католическими зазывами», описывает свой визит в Риме к кардиналу Рамполли. Дурылин вспоминает, как на балконе под серебристыми ветками маслины, «возлежа» на тюфяке и циновке, попивая красное вино с водой и заедая пушистыми персиками, он, А. Г. Габричевский и С. М. Соловьёв вели неспешные беседы и читали стихи. Алексей Алексеевич Сидоров, предавшись воспоминаниям, записал в альбом Сергею Николаевичу стихотворение, которое так и называется: «С. Н. Дурылину».
О, молодость — ты промелькнула гулко
Над зеленеющею новью пар…
…Из Афанасьевского переулка
Мы вышли на Пречистенский бульвар —
Как наше сердце трепетало прежде —
Ты помнишь? Этому шестнадцать лет…
Сегодня сбыться суждено надежде:
Нам отворяет двери Мусагет.
Ты помнишь домик (недалёко Гоголь
Совсем вчера сощурил медный глаз).
Нас влёк туда необоримо строго
Литературной магии соблазн.
Три комнатки квартиры неприметной,
Расписанной под стиль модерн.
Где улыбался нам Эмилий Метнер,
Скептический от теософских скверн;
……………………………………
Не будем приводить здесь всё стихотворение — оно довольно большое. Далее Сидоров вспоминает и студию Крахта на Пресне, и молодых Волошина, Садовского, Эллиса. А заканчивает так:
…Шестнадцать лет! На огненной планете!
Столь многих нет — и мнится чудом мне,
Что мы с тобой у Макса в кабинете
Читаем повести о старине.
Должно быть, это судьбы повелели
И думать радостно, что суждено
В благословенно-горьком Коктебеле
Минувшему быть с будущим — Одно!
У Дурылина творческий подъём. Он пишет много стихов, поэтические зарисовки «Старая Москва», шестую тетрадь «В своём углу». Возле него, как везде, собирается молодёжь. Он ходит с мальчиками на дальние прогулки в горы, говорит с ними о том, «о чём когда-то, под другою луною» он говорил с Мишей Языковым, с Колей Чернышёвым. Его редкий дар открывать людям глаза на лучики солнца, которые, как странники Божии, проникают в просветлевшую вдруг душу, давно уже отметил юный Серёжа Фудель.
В это лето Сергей Николаевич подружился с Максом Волошиным, с которым познакомился в 1912 году в доме М. К. Морозовой. Но тогда Волошин периода его «блуждании» не вызвал симпатию у Дурылина. Теперь же он полюбил его. И взаимно. Их дружба и переписка оборвались лишь со смертью Волошина в 1932 году. А сейчас в Коктебеле Дурылин посвятил стихотворение «этому новому для меня Максу, — мудрецу, поэту, мыслителю, человеку»:
Я знал тебя на севере, где Город,
Юродствуя о дьяволе, стоит,
Где облик человеческий расколот,
Как статуя, о сталь холодных плит.
С тех пор прошло… нет, не пятнадцать лет:
Десятилетий топких вереницы, —
Коль хронологию имеет бред,
И у бесов есть счётные таблицы.
И я пришёл к тебе на юг. Внимаю
Твоим речам и мудрым, и простым.
Смотрю на дом, на книги. И сверяю
Твой новый облик с ведомым былым.
И над тобой, над новым я стою,
Как над осенней плодоносной нивой.
Каким дождём Господь кропил твою
Пшеницу волею многолюбивой!
И, сев приняв, хранил его покоем,
Таил в земле, в сей скрыне глубины,
И для налива — зноил ярым зноем,
И нежил ветром ширь его волны.
И пажить — вот — под золотом густым:
Она питать, не только тешить может,
Как колосом разгульно молодым.
Блажен, кого Господь, любя, умножит
И осчастливит ростом и страдою,
И всходами, и жатвой золотой!
Я, как над нивой зрелой, над тобой
Стою — и радости своей не скрою!
Коктебель, 17. VI
Волошин подарил Дурылину машинописный экземпляр поэмы «Путями Каина» с дарственной надписью: «Милому Серёже, принёсшему мне на-голосок из самых глубоких недр русских пропастей — с братской любовью — Макс. Коктебель, 2 сентября 1926».
Высоко оценил Волошин поэтический цикл «Старая Москва» (не опубликован), где каждое стихотворение посвящено или конкретному лицу, или типажу. Эти стихи он читает и перечитывает вслух всем, кто к нему зайдёт. «И каждый раз всё с бо́льшим чувством. Есть некоторые строфы (особенно в „Купце“, в „Генерале“, в „Протоиерее“[327]), которые не могу читать без подступающих слёз. Какая прекрасная и полная книга это будет. „Украдкой грудь крестя прадедовским крестом“ — это одно из самых жгучих для меня мест»[328]. Одно из стихотворений цикла Дурылин посвятил Григорию Алексеевичу Рачинскому (1859–1939) (который своим студентам казался похожим на Гомера): «В память и благодарность дружбы и единомыслия. С любовью С. Д.»:
В нём летопись преданий всех московских,
Страница за страницей, вплетена
В живую повесть мнений философских
И анекдотов от Карамзина
До Брюсова и Мережковских.
…………………………………
И головою с бобриком седым
Поникнув над мистическим трактатом,
Как часто кажется он молодым
И каждому, — по музе, — братом.
Всё старилось с годами перед ним,
Всё молодое: Брюсов, Белый, Эллис, —
Лишь молодо под солнцем молодым
Его седины снежные белелись!
[329] 
