К отцу Сергию в Челябинск приезжают его духовные дети, осиротевшие без отца Алексия, пишут письма, ища духовной поддержки. В своём архиве Дурылин бережно хранил письмо Сергея Сидорова, полученное осенью 1923 года. Священник Сергий Сидоров в это время служил настоятелем храма Воскресения Словущего (Петра и Павла) в Сергиевом Посаде. Он подробно описывает свою жизнь, службу, семейные дела, передаёт привет от о. Павла Флоренского и в заключение пишет: «Вы мне необходимы, необходимы, как самый меня любящий пастырь, и я особенно молюсь, чтобы Господь дал мне возможность увидеть Вас, именно видеть, слышать, знать, что Вы со мною»[299].

В ссылке Дурылин узнал о смерти Батюшки, отца Алексия Мечёва. Он скончался 9 июня 1923 года в Верее от паралича сердца. Дурылин потрясён, не может прийти в себя. Он лишился обоих наставников. Старец Анатолий скончался 30 июля 1922 года, когда Дурылин был во Владимирской тюрьме. Он хотел писать о нём воспоминания, но не смог. Не мог найти «прекрасно-добрых», простых слов, а другие не подходили. В тюрьме написал рассказ «В те дни». Мысли героев, разговоры со старцем иеросхимником Пафнутием и иеродиаконом Никифором — это мысли самого Дурылина о судьбе России, веры православной в те тяжёлые времена, когда рушились храмы и захлёстывала души волна атеизма, это то же, о чём говорил Дурылин со старцем Анатолием во время посещения Оптиной пустыни и что просвечивает в письмах старца к нему.

Пройдут годы, и Дурылин напишет об обоих старцах тепло, благодарно, объясняя причину тихого, ласкового, но глубокого влияния их на людей, начиная с детей и до учёных мужей, философов, коммунистов. Много изумительных качеств отметит он, но самым ценным для него было то, что они несли людям «дар даров — ЛЮБОВЬ», «ибо Бог есть любовь»[300]. В 2000 году оба старца были причислены к лику святых. Мощи отца Алексия Мечёва покоятся в храме Святителя Николая в Клённиках.

Татьяна Андреевна Сидорова в письме рассказала о похоронах Батюшки. По его завещанию на его могиле не говорили речей, а прочитали написанное им прощальное слово. Заупокойную литургию и чин отпевания 15 июня отслужил близкий ему по духу владыка Феодор (Поздеевский), за неделю до этого освобождённый из заключения. Сослужили ему 30 священников и шесть диаконов. На погребении присутствовал патриарх Тихон, накануне выпущенный из тюрьмы.

В ответном письме Сергей Николаевич вспоминает отца Алексия Мечёва, как «от него голубые лучи сыпались небесным огнём», как он шутил с паствой, а «мы хотели бы нимба. <…> И вдруг оказывается, что шутка скрывала самый несомненный сияющий нимб». Теперь «уста молчат — и нимб явен — явен до очевидности, до всеобщего признания». Вспоминается и «лазурный свет из очей отца [Алексия] и его быстрые руки, взявшие меня крепко и выведшие на дорогу»… И все мысли, всё пережитое объединяются в одном признании: «Прав Ты, Господи, и все пути Твои истинны»[301].

В эти годы мысли Дурылина часто обращаются к оптинской тишине. В записях Дурылина часто встречается слово «тишина», она для него необходимое условие творчества и желаемое состояние души. Всё значительное в мире создавалось в тишине: «Великая вера — выходила из пустыни, из молчания неба и земли», «научные открытия выходили из тишины лабораторий и кабинетов», «великое в русской литературе — всё из тишины полей и усадеб», «шум мешает мысли», «и Сам Христос — „НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ“». Сергей Николаевич грустит, что «из мира исчезает тишина», «нигде нет покоя», «всё шумнеет и всё теряет какой-то стержень, тишиною связующий с корнем бытия». «Как страшен будет мир без тишины!»[302] — предвидит он.

В Челябинск к Дурылину в апреле 1923-го приехал с рекомендательным письмом от отца Павла Флоренского его товарищ по Духовной академии Б. П. Добротворцев «на предмет обмена мыслями об Оптиной и о делах около неё». Из письма Флоренского явствует, что Дурылин до ареста принимал активное участие в создании Музея Оптиной пустыни. Поскольку других документальных подтверждений этого мы не обнаружили, а факт в его биографии это важный, приведём здесь выдержку из письма: «Бориса Павловича я рекомендую в Муз[ейный] отд[ел] в качестве сотрудника в „Музей Оптиной пустыни“. Борису Павловичу хочется уяснить себе, что предстоит ему на таком месте и подойдёт ли такая обязанность к нему. Поэтому я и полагаю полезным, как для судьбы Оптиной, так и для Б. П. Добротворцева сговориться вам обоим о дальнейших отношениях. Всего доброго Вам. С уважением к Вам П. Флоренский. 27.04.1923»[303].

В 1923 году сельхозартель «Оптина Пустынь», организованная после закрытия монастыря в 1920–1921 годах, была преобразована в «Семхоз». Хлопоты многих защитников Оптиной дали результаты. В 1924 году бывший монастырь был взят Главнаукой на госохрану как историко-мемориальный памятник «Музей Оптиной пустыни». Три года, остававшиеся до окончательного разорения монастыря и закрытия музея, позволили расширить музей и провести полную каталогизацию обширной библиотеки. Благодаря этому в 1927 году удалось спасти основную часть редких книг и уникальных рукописей.

Тридцать первого октября 1924 года С. Н. Дурылин получил официальное уведомление о досрочном прекращении административной ссылки. Теперь он может вернуться в Москву. И он рвётся туда. Мечтает крестить Танину дочку, просит дождаться его. Но нужно закончить дела в Музее местного края. Кроме того, в Москве ни у него, ни у Ирины первые один-два месяца не будет ни угла, ни хлеба, ни работы. Да и на переезд нужно рублей 80–90, а их нет.

Он часто твердит строки из стихотворения Лермонтова «Спеша на север издалёка»:

Дурылин соглашается в конце концов принять денежную помощь старых друзей, с тем что вернёт всё до копейки. (И он будет работать «как каторжный» два года, часто выезжать в периферийные театры на консультации и режиссёрскую работу, выплачивая долги.)

В музее ему выдали удостоверение № 54, в котором сказано, что С. Н. Дурылин «состоял на службе в музее в должности учёного археолога и этнографа с 15 января 1923 года по 30 ноября 1924 года, оставив службу по собственному желанию, ввиду его отъезда в Москву»[304].

Вернулись в Москву они с Ириной в конце ноября (по другим источникам, в начале декабря). На вокзале у случайного знакомого удалось занять сумму, необходимую, чтобы нанять извозчика.

Дурылин полон надежд и творческих планов. Он не знает, что судьба отпустила ему лишь два с половиной года относительной свободы.

Своего друга — Волю Разевига застал «на волоске», он умирал в больнице, уже не мог говорить, говорили только глаза. На уверения Дурылина: «Ты поправишься. Мы ещё поживём» — слабой рукой поставил на себе крест. Он умер 20 декабря 1924 года. По просьбе вдовы Всеволода Разевига Юлии о. Сергий Дурылин в 1925 году отслужит у неё дома всенощную. Сохранилась его записка, где он просит Таню Сидорову достать у о. Ильи серебряное облачение («У меня такого нет»), кадило и ещё «хоть 5–6 свечей». Ладан он принесёт. Многие годы Дурылин будет поддерживать связь с сыном Всеволода Даниилом, в четырёхлетием возрасте потерявшим отца. Писать ему письма, посылать рисунки, а когда подрастёт, вызовет к себе специально, чтобы рассказать об отце. И в 1952 году Даниил Всеволодович запишет в зелёном альбоме Дурылина: «Вам, Сергей Николаевич, я многим обязан, что теперь, прожив без него почти 30 лет, сохранил в своём сердце, как мне кажется, верный его образ».