Дурылин как-то позвал на литургию к о. Алексию художника М. В. Нестерова, тогда ещё незнакомого с Батюшкой. Тот отстоял службу, пил чай с о. Алексием, а на вопрос Дурылина: «Ну что, как?» — ответил: «Да чего уж, чудесный, из-под рясы отовсюду мальчишки выскакивают, настоящий он, подлинный»[263].
Благословляя о. Сергия Дурылина на литературную работу и возлагая надежды на его труды, Батюшка повторил ему: «Ум — это только рабочая сила у сердца»[264].
Постепенно образовывался круг духовных детей о. Сергия Дурылина. Батюшка учил, что надо стремиться не к широте этого круга, а к глубине духовного воспитания, к воздействию на каждого любовью.
К отцу Сергию Дурылину на Маросейку в 1920 году пришёл за духовной помощью художник Роберт Рафаилович Фальк. Завязавшиеся отношения сохранились на всю жизнь. «Я его очень люблю, — записал Дурылин. — Много вместе пережито, и встреча наша была около страдания. Тут всегда крепко»[265]. В 1921-м Р. Фальк начал писать портрет Дурылина, но неудачно. Дурылин сказал ему: «Роберт Рафаилович, вы пишете не портрет, вы пишете nature morte с человека. Он посмотрел на меня и сказал: — Вы правы, это мучит меня»[266].
В марте 1922 года священник Сергий Дурылин причащал Георгия Ивановича Чулкова — поэта, прозаика и, как его называют, «организатора литературной жизни». Они раньше были знакомы «шапошно». А тут «встреча у Чаши Христовой» положила начало близким, душевным отношениям[267].
В первый год своего служения отец Сергий Дурылин познакомился с Евгенией Александровной Нерсесовой и её семьёй. Эти люди стали ему близкими и родными, не раз он находил у них поддержку и помощь в трудные моменты своей жизни. Александр Нерсесович — юрист-международник, после 1917 года работал директором фундаментальной библиотеки МГУ. Евгения Александровна (урожденная Бари) окончила философский факультет Высших женских курсов; в 1912-м перешла из лютеранства в православие и была прихожанкой храма Николы в Клённиках. Она посещала лекции и беседы о. Сергия Дурылина, а своих дочерей — Екатерину (Рину), Магдалину (Марию) и Зину (Зику) приводила на его воскресные занятия с детьми. С ними приходили и дети их родственников Воскресенских. Вскоре Евгения Александровна организовала группу домашнего обучения для своих и нескольких приходящих детей, так как в школе почти ничему нельзя было научиться, да и антирелигиозные настроения в ней процветали. А семья была глубоко религиозная. Преподавать литературу пригласили о. Сергия Дурылина. Он, как и прежних своих учеников, покорил учениц умением развивать творческое отношение к изучаемому предмету и анализировать его на фоне исторического контекста. В этой группе занималась и внучка о. Алексея Мечёва Ирина. Евгения Александровна оставила в зелёном альбоме Дурылина такую запись: «…И с 1-го же дня, как мы узнали Вас (воскресенье: Жён Мироносиц, 1920 г), я стала горячо благодарить Бога: Вы были той помощью Божіей, о которой я молилась…»[268]
От большой загруженности, плохого и скудного питания, недосыпания у о. Сергия Дурылина начались обмороки. Это заметила Ирина Комиссарова[269] (1899–1976) — одна из сестёр общины, которую в 1919 году организовал при храме, по благословению патриарха Тихона, протоиерей Алексий Мечёв. Целью общины было помогать бедствующим и больным людям в приходе. В голодные годы поддерживали около тридцати семей. Сестра Ирина вместе с другими ходила по домам, обмывала и обстригала тифозных, по субботам разносила продуктовые пайки, приобретённые на средства церкви: пшено, чечевицу, муку, картофель — что удавалось достать. Никого не пугали ни тяжёлая работа, ни возможность заразиться. Достаточно было слова Батюшки: «Надо им помочь, и они поправятся»[270], — и шли без страха и сомнения. Медицинскую помощь оказывали врачи и медсёстры из духовных детей Батюшки, в их числе два замечательных безотказных доктора, великолепные диагносты: Николай Николаевич Мамонов и Сергей Алексеевич Никитин[271]. С обоими молодой священник Дурылин был дружен. К несчастью всех бедных пациентов, которых доктор Мамонов лечил бесплатно, он умер в 1920 году от тифа. С доктором Никитиным самые тёплые отношения сохранялись до конца жизни. Об этом свидетельствуют письма С. А. Никитина Дурылину и воспоминания Ирины Алексеевны.
Мечёвскую общину отец Павел Флоренский называл «дочерью Оптиной пустыни»: «Тут жизнь строилась на духовном опыте. О. Алексей учил своей жизнью, и всё вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей Общины. Поэтому, хотя Община не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сёстры милосердия — духовные дети о. Алексея — обслуживали больных, обращавшихся к о. Алексею за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей о. Алексея, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при Общине своего организованного приюта, но нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили члены Маросейской Общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работою помогали о. Алексею в деле „разгрузки“ страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединёнными единым духом»[272].
Работала Ирина в Москвотопе[273]. В их столовой часто оставалась ржаная каша (распаренная рожь), и Ирина приносила ведро, а то и два этой каши домой подкормить знакомую молодёжь. Стала подкармливать и о. Сергия Дурылина. С этого и началось их знакомство. По-человечески она жалела его: крайне беспомощный в бытовом отношении, он страдал и от голода, и от холода (мамин плед, служивший одеялом, и тот украли).
Она ходила на его беседы. Ей нравилось, как просто, понятно он говорит обо всём. Наделённая природным глубоким умом и любознательностью, она, проучившись лишь два с половиной года в сельской школе, жадно тянулась к знаниям и сразу поняла, какую помощь в этом ей может оказать о. Сергий Дурылин.
Поделилась с ним и своей заботой о младшей тринадцатилетней сестре Шуре, жившей в деревне с бабушкой и средней сестрой Полей. По просьбе Дурылина Шуру взяли в семью Нерсесовых, и она некоторое время воспитывалась наравне с их дочерьми. Шуре было 11 месяцев, когда умерла мама. Старшую — Ирину отец забрал в Москву, где работал истопником в богатом доме. С тринадцати лет она начала сама зарабатывать — служила поначалу девочкой на побегушках. Весёлая, задорная, никогда не унывающая, изобретательная на незлые шалости, затеи, она умела поднять настроение грустящим, вдохнуть бодрость и уверенность в своих силах в тех, кто упал духом. Природный ум и народная сметливость помогали ей быстро находить выход из сложных ситуаций. Любая работа у неё кипела в руках, спорилась. Все эти качества оценил в ней о. Сергий Дурылин и начал руководить её образованием. А её внимание и заботы были ему житейски необходимы.
Однажды состоялся разговор, навсегда определивший их отношения. Дурылин спросил: «Хочешь ли ты быть богатой?» Она ответила: «Нет, вон висит платьице на колышке, другое — на мне, и довольно». — «Почему?» — «Богатство не даёт свободы, вещи связывают человека. А я бы хотела остаться свободной». — «Зачем?» — «Чтобы в любой момент быть там, где я нужна людям. Хочу помогать другим, кому трудно живётся». Он благодарно сжал её руку: «Я так же думаю с детства». Задав себе вопрос: «Что меня роднило с Сергеем Николаевичем?» — Ирина Алексеевна отвечает: «Внутреннее желание быть свободной, думать свободно, ни с чем себя не связывать». В своих разрозненных по листочкам воспоминаниях Ирина Алексеевна записала и следующий разговор, объясняющий, что ещё оценил Сергей Николаевич в её отношении к нему. Он сказал: «Когда мама скончалась, точно часть, нет, не часть, а всё сердце вынули у меня, так мне было тяжело. Начала моя душа метаться и искать утешения в жизни. Вот я и протягиваю тебе руку теперь, как к матери». Ирина Алексеевна возразила: «Плохую вы мать избрали, я ведь ещё очень молоденькая, какая я буду мать вам». Он объяснил: «Душа у тебя материнская, а я её ищу»[274].
