– Они больные?
Я чуть не поперхнулся шерри:
– Что?! Да нет, пап, они не больные, они просто… даже не знаю, как назвать. Недостаточно просвещенные.
Мы допили шерри, слушая звон посуды из кухни.
– Насчет второго-то не думаете?
– Господи… – Я встал и пошел за бутылкой.
– Ну, лично я жалею, что мы в свое время не собрались. Когда мы об этом задумались, тебе было уже семь. Камилле сейчас сколько, пять?
– Пять.
– Вот, сейчас или никогда. У меня с братьями разница в два года – и это считай, что никакой. У Эдны с Абигейл пять лет, и они почти не общаются.
– Если так, то нам уже поздно.
Папа сдвинул брови.
– Возможно.
Я вздохнул и снова сел. Шерри согрело меня – как и жаркое, которое никак не могло улечься внутри. Мне захотелось выложить отцу всю правду, попросить у него совета. В конце концов, он ведь тоже попался на измене. Хотя я и не знаю, как далеко там все зашло, но наверняка достаточно для того, чтобы он имел мнение о необходимых действиях в такой ситуации. Но тут в дверях, вытирая тарелку, появилась мама.
– А на завтра у тебя какие планы, милый? Я бы показала тебе, что нового в Гейдбридже. Парк теперь просто чудесный.
Сославшись на усталость после дороги, я пожелал родителям спокойной ночи и заверил, что с удовольствием съезжу с ними в Гейдбридж в любую погоду. Закрылся в комнате, сел под плакатом с «Грязным Гарри» и схватился за голову. Судя по спазмам в горле и подозрительной влажности в носу, я собирался заплакать.
Довольно странно, что и я, и моя жена в своих семьях были единственными детьми. По крайней мере в кругу моих знакомых такой расклад – определенно аномалия. В случае с Анной это особенно странно. Порядочные буржуа, особенно религиозные, как правило, обзаводятся потомством вплоть до пяти отпрысков в курточках «Барбур». Однако мать Анны постигло вторичное бесплодие, зачать второго ребенка они не смогли. Это была запрещенная тема, видимо, связанная с глубоким чувством вины и стыда, потому что оба мечтали о большой семье. Я спрашивал Анну, почему они не усыновили ребенка. Она ответила, что мать хотела, но отец был против. Он видел в этом нечто позорное – все равно что выставить свои неудачи из спальни на всеобщее обозрение.
Три года назад мы с Анной действительно задумывались о втором, но тут пошла в гору карьера у Анны, потом у меня, мы потеряли время, купаясь в лучах своего успеха и востребованности, да и с Камиллой всегда был забот полон рот. Хотя по части социальной защиты будущих матерей во Франции все очень хорошо, Анна вряд ли была готова отвлечься от работы. Пожалуй, она не могла такого даже представить. А потом я встретил Лизу. Мы потеряли еще больше времени. Отец прав, пять лет – слишком большая разница. К тому же наступление беременности в нашем случае маловероятно. Для этого надо сексом заниматься.
Заснуть я так и не смог. Уже поздно ночью я прокрался в гостиную и вопреки голосу разума достал с полки наш с Анной свадебный альбом. Это была вторая свадьба – на которой настояли де Бурижо. Мы устроили ее через год после первой. И хотя оба торжества прошли на берегу моря, на этом сходство заканчивалось.
Поскольку на первой свадьбе – на мысе Кейп-Код – не было никаких родственников, Анна познакомилась с моими родителями непосредственно на второй. Папе она сразу понравилась, а вот мама явно чувствовала себя в ее обществе неуютно. С Анной такое нередко случается: у нее темные волосы, узкие мальчишеские бедра, из-за чего ноги кажутся еще длиннее, балетная осанка. Многие причисляют ее к высокомерным красоткам, не дав ей шанса по-настоящему раскрыться. Да, она не сразу идет на контакт, она неразговорчива. Я понимаю, отчего ее можно счесть надменной, однако на самом деле она просто застенчива. Ей легко дается поддержание светской беседы, но, столкнувшись с кем-нибудь неловким – вроде моей мамы, Анна совершенно теряется. После свадьбы я спросил ее, о чем они говорили. Она закрыла лицо руками, как маленькая девочка, и простонала: «Господи! О погоде…»
Анна была разочарована тем, как прошла их первая встреча, и не знала, как вести себя дальше. Она у меня вообще уважает традиции, поэтому очень хотела наладить прекрасные отношения со свекровью – ведь так положено хорошей невестке. Она представляла, как мы будем приезжать в дом моих родителей на выходные, и они с моей матерью будут гулять под ручку, хихикая, как девчонки, и мама будет рассказывать ей всякие компрометирующие подробности из моего детства, а она – улыбаться и говорить: «Он совсем не изменился». А потом они вернутся в дом под ручку, как королевы соседних государств, и станут перебрасываться шуточками со своими подданными, которые, как положено, сидят и греются у огня. Потом мы все вместе будем готовить обед. Возможно, даже споем хором.
Дебют с моим отцом у Анны прошел гораздо лучше. Они несколько раз общались по телефону, еще когда я учился в Род-Айлендской школе дизайна. Анна даже отправила им с мамой несколько открыток с мыса Кейп-Код со словами в духе «мечтаю поскорее с вами познакомиться» и «ваша почти-дочь, Анна». В Бретани после официального приема с гостями папа оттащил меня в сторонку и прошептал: «Господи, Ричард, она просто сногсшибательна! – И тихонько присвистнул, глядя на новобрачную, беседующую с его собственной женой на балконе. – Кстати говоря, такой и останется. Такая у них конституция. Не то что у англичан, помилуй нас Бог». Тут Анна подошла к нам. Папа стиснул ее в объятиях и, следуя французской традиции, от души расцеловал в обе щеки. Дважды.
– Я так за вас рад! – провозгласил он.
– Спасибо, я тоже, – ответила Анна слегка приглушенно.
Праздничный ужин прошел очень удачно. Разговоры велись преимущественно на английском, на котором Ален и Инес говорили с небольшим акцентом, особенно милым после щедрых возлияний. Мои родители, конечно, были совершенно очарованы домом и гостеприимными хозяевами. Этот ужин я помню гораздо лучше, чем официальную часть, которая превратилась в бесконечную череду объятий, рукопожатий и лишних бокалов белого вина. Анна была счастлива, что мы наконец собрались все вместе. Я смотрел на старшее поколение и думал: «Однажды мы будем на их месте». Когда-нибудь у нас появится ребенок, потом у ребенка будет свадьба, возможно, в этом самом доме. Я помню, какую нежность тогда почувствовал к родителям – к маме, в ее дурацкой бирюзовой кофточке, и папе, в любимом шелковом галстуке-бабочке, у которого, как мне еще ребенком было известно, сзади в самой середине пряталась маленькая дырочка.
Гости начали разъезжаться ближе к четырем утра, однако папа все еще держался на ногах и, оживленно жестикулируя, вел беседу с Аленом де Бурижо за последним стаканчиком портвейна. Я подошел к ним, чокнулся с Аленом и поблагодарил за великолепный праздник. Папа предложил прогуляться – немножко разогнать хмель перед сном.
– Вы идите, – ответил Ален, улыбаясь. – Мне надо проинспектировать границу – убедиться, что никто не упал.
Папа обнял меня за плечи, и мы направились за дом, к проходящей там грунтовой дорожке. Я, наверное, лет десять не видел его настолько пьяным. Но он был по-хорошему пьян и весел, я радовался, что он со мной и что ему нравится моя жена. Радовался, что у меня теперь такая семья, которой он может гордиться.
– Ах, Ричард! Какая ночь! Какой праздник! Я тебе вот что скажу: она замечательная! – Отец ущипнул меня за подбородок свободной рукой. – Сначала немного холодная, ну, так она же француженка! А какая умная!.. Но ты меня послушай. – Он притянул меня поближе. – Она в тебя страшно влюблена. Это прямо чувствуется. Так мило! И ты послушай. – Он сжал мне плечо. – Слушай. Не забывай про нее.
В саду горели факелы, в голове приятно гудело от выпитого, еще играла музыка, и танцевали прекрасные гости, однако от папиных слов что-то у меня внутри проснулось, как иногда просыпаешься от неприятного, тревожного сна.
– В смысле «не забывай»? – спросил я.
У нас за спиной шуршали колесами по гравию машины гостей, родители Анны кричали им вслед «merci» и «à bientôt»[17].
