Лиза показала мне, где найти бокалы и, облокотившись на кухонный стол, наблюдала, как я достаю их. Я поставил бокалы, начал возиться со штопором, размышляя, когда мне поцеловать ее. Сейчас? Позже? Никогда? Она как раз откинулась назад и опирается на локти; я бы завалил ее на стол, сдвинул трусики в сторону и взял ее прямо так, на кухне, с незашторенными окнами и включенным светом. О, Лиза… Длинные каштановые волосы, стильная челка, веснушки на щеках. Господи, куда меня несет…

– Разольешь? – спросила она, кивая на вино. – Я сейчас приду.

Я вернулся в гостиную, налил нам вина. Лиза внесла съедобный эквивалент интерьерного декора – блюдо по оформлению идеально вписывалось в обстановку квартиры. На двух квадратных белых тарелках возлежали горки черной пасты под шапкой белого сырного соуса в кольце из листьев базилика и молотого красного перца.

– Кьяроскуро[16], – провозгласила она, довольная собой. – Паста с чернилами каракатицы и рикоттой.

Я начал думать, что она решила сыграть злую шутку с моей пищеварительной системой. Или с либидо. Не собиралась же она предаваться со мной разврату после употребления макарон, пропитанных жидкостью экстренной капитуляции некоего головоногого?

Разговор за едой шел на безопасные темы: фильмы, книги, новый винный бар, открывшийся неподалеку. Наконец я спросил, зачем она приехала во Францию.

– За мужчиной, разумеется, – ответила Лиза, пожимая плечами. – Познакомились в Колумбийском университете. Он читал курс о поэзии. – Она улыбнулась. – Да-да, не стесняйся, можешь выразить свое презрение. Он был дадаист. Я только что закончила факультет журналистики и еще не начала работать. А у Ива – так его звали – была работа в Сорбонне. И я решила поехать за ним. Сейчас я понимаю, что он меня, в общем-то, и не звал, я сама решила, что он бы этого хотел. Я ошиблась. – Уголки ее губ поползли вниз. – На самом деле ему просто нравилось крутить романы со студентками.

– И ты осталась во Франции.

– Ну да. На какое-то время. Устроилась стажером в «Трибюн». Дерьмовая позиция – скреплять бумажки, разносить кофе. И главное, никаких перспектив. Вся хорошая работа доставалась тем, кто перевелся в Париж из «Нью-Йорк таймс». Я была тут совсем одна. В Париже трудно завести друзей. Я решила вернуться в Нью-Йорк. – Она сняла туфлю, размяла ножку, надела туфлю обратно. – Пару лет перебивалась фрилансом, писала статьи в разные издания, а потом наконец получила в «Таймс» ту же позицию, что занимала в «Трибюн». Оператор степлера. Но в Нью-Йорке, конечно, все пошло быстрее. Я предложила колонку для секции о стиле. Она называлась «Возвращение». «Возвращение помазка», «возвращение балеток», в таком духе. Колонка пошла на «ура». Меня повысили. А потом я увидела вакансию в «Трибюн» и подумала: «А вот теперь я буду строить отношения с Парижем на своих условиях». И снова поехала.

– Подозреваю, степлером ты орудуешь профессионально.

Она расхохоталась:

– Ну, это больше не моя обязанность. На мне страничка о культуре и раздел о ночной жизни в воскресном номере. Новые бары, новые клубы, что в моде, что нет… Целевая аудитория – состоятельные экспаты, поэтому то, что для них «в моде», для прогрессивных слоев общества уже почти вчерашний день…

– А профессор?

Лиза фыркнула:

– По сию пору вещает в Сорбонне. Последний дадаист Парижа.

Она умолкла. Я тоже, в панике спрятав взгляд в тарелке. Если даже она планирует подавать сыр, у меня остается в лучшем случае тридцать-сорок минут, чтобы решить – намерен ли я превратить в трагифарс свои клятвы, произнесенные у алтаря.

– Десерта не будет. – Лиза посмотрела мне прямо в глаза. – Кофе?

Ясно, значит, времени еще меньше.

Лиза вышла и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки эспрессо, кувшинчик молока и чашка с тростниковым сахаром. Когда она ставила поднос, молоко слегка пролилось. И внезапно я понял. Никто не будет пить никакого кофе.

Ни одна женщина прежде не брала меня так, как это сделала Лиза Бишоп. Она подошла и села мне на колени, просто опустилась на меня и сжала ногами, как шаловливая коала. Она отбросила назад длинные волосы, склонила голову набок и обхватила мое лицо ладонями.

– Ричард, – произнесла она тихо. – Я нахожу тебя очень привлекательным. Это нехорошо.

– Согласен, – ответил я с прыгающим сердцем. – Нехорошо.

К черту. Я уже совершил преступление, прийдя сюда. Значит, надо хотя бы насладиться на полную катушку. Я выбросил из головы все, кроме желания. Я убрал прядь волос с ее шеи, положил ладонь ей на затылок, притянул к себе и стал целовать, медленно. Ее губы имели вкус ванили, язык был мягкий и теплый. Она развела ноги шире и прижалась к моему вставшему члену. Я гладил ее грудь, сжимая соски между большим и указательным пальцами, она терлась о меня через одежду, и от этого я снова почувствовал себя подростком и еще больше завелся. Правой рукой я скользнул под ее платье и не спеша добрался до трусиков – шелковых и свободных. Я сдвинул их в сторону – именно так, как мне смертельно хотелось на кухне – и вложил пальцы внутрь. Она резко втянула воздух и начала самозабвенно целовать мое ухо и шею. Вот тут я пропал окончательно – шея вообще мое слабое место, а уж что с ней творил этот маленький горячий язычок… Лиза ко мне прижималась, я ласкал и целовал ее, и все это было настолько хорошо и правильно, что от потрясенного восторга я перешел прямиком к состоянию «теперь не жалко даже сдохнуть».

Музыки не было – диск, который Лиза ставила, закончился, – и наши поцелуи и ласки звучали необыкновенно ярко. Я должен был взять ее. Немедленно. Я начал расстегивать молнию на брюках, но она остановила меня. Лизнув руку, она обхватила мокрой ладонью мой член и стала гладить, а потом хотела опуститься на колени, чтобы взять его в рот, но я подхватил ее и стал целовать в губы.

– Не могу ждать, – прошептал я.

Она снова села сверху и начала елозить вверх-вниз, доводя меня до исступления касанием голой плоти о плоть. Я положил руку ей на крестец и резким движением вошел в нее. Она вскрикнула. Мы начали двигаться вместе, и это было просто божественно. Я стиснул ее бесстыжие ягодицы левой рукой и вошел глубже. Она втянула воздух и принялась целовать меня, проникая в мой рот языком. Правой рукой я придерживал ее сдвинутые в сторону трусики и касался ее клитора. Опустив взгляд, я видел, как двигается мой член.

– Я больше не могу, сейчас кончу… – выдохнул я, прижимая ее сильнее.

– Я хочу с тобой.

Она приняла меня в себя целиком, делая круговые движения бедрами и накрыв пальцами клитор. Я чувствовал их движения с каждым толчком. Это было больше, чем я мог вынести. Сильно больше.

– Лиза…

Она застонала и прижала меня лицом к своей груди, содрогаясь от завидно долгого оргазма. Еще не выпуская мой член, она склонилась ко мне и нежно поцеловала в шею.

– Эй… – прошептала она.

– Мм? – одурело отозвался я.

Озорной язычок прошелся по моей груди, касаясь соска.

– Давай-ка еще раз, британец. – И она выскользнула из шелковых трусиков.

Лиза делала меня счастливым. Сильным, умелым, желанным, живым. Она вернула мне мое тело – способность ценить свои ноги, рабочие руки, сильную спину, член. С ней секс снова превратился в игру – из чего-то темного и непонятного, каким он стал в супружеской спальне. Отвлечение. Откровение. Замена чего-то иного.

Я не думал, что у нашей встречи будет продолжение. Я предполагал, что все закончится однократной симбиотической связью. Но нет. Я сам понимаю, что лгу. Когда мы оторвались друг от друга, я уже знал, что это повторится еще и еще, что я приложу все усилия к поддержанию новых отношений и к сохранению их в тайне от жены.

И мне это хорошо удавалось. Мало кто задумывается о своих способностях к сокрытию измены, пока она не произойдет, но из меня получился выдающийся неверный муж. Вместо чувства вины я преисполнялся благодарностью за то, что у меня такие чудесные жена и дочь, за то, что нашел способ получать на стороне единственную вещь, недостающую нашему браку.