– Медсестра говорит, у него вроде даже галлюцинации были. А ещё у него ожог и белое слово «Пью» на груди, – тут она укоризненно посмотрела на Грохотовых. В авторстве этого «послания» она даже не сомневалась.

– Это не в смысле «пить», – сообщил Дима Доброхотов с почти искренним раскаянием. – Это чайку так зовут…

Ни Ксюша, ни Клавдия Аркадьевна не обратили внимания на то, что Серёжа Сёмочкин зачем-то нёс в столовую туго набитый рюкзак. Зато во время ужина Тромбон всё никак не могла нарадоваться на то, как замечательно нынче кушает шестой отряд.

– Ну вот, набегались-накупались, наконец-то аппетит появился, птенчики мои! – растроганно приговаривала Тромбон, наблюдая, как ребята один за другим бегают к окошку раздачи за добавкой.

А под столом шестого отряда творилось странное: рюкзак Серёжи Сёмочкина сам собой переползал от одного стула к другому, а ребята непрерывно роняли вилки, то и дело ныряя за ними под стол… почему-то вместе с тарелками, булочками и стаканами с компотом. Выныривали из-под стола они с невинным видом и пустыми руками.

Теша блаженствовал. Впервые за время пребывания в лагере ему удалось так сытно поесть, не вступая в конфликт с собственной совестью…

После недолгих уговоров Ксюша разрешила девочкам оставаться до отбоя в палате мальчиков, если все будут вести себя тихо. Арам и Эля, лёжа на кроватях, читали книжки, Вика раскладывала Кате, Алёне и близняшкам Маше и Даше Куковицким пасьянсы. Теша при этом подсказывал ей – оказалось, он знает множество карточных гаданий, о которых даже Вика не слышала.

Миша сидел на подоконнике, болтая ногами и переживая несправедливость этой жизни. Теша всегда был только его собственным, персональным квартирным. Его маленькой тайной. А теперь Теша почему-то раскладывает пасьянсы с девчонками, делится булками с Сёмочкиным и вообще ведёт себя так, как будто он общий квартирный, а не его, Мишин…

Его размышления прервал стук в окно. Миша спрыгнул с подоконника и отодвинул задвижку.

– Кто там? – Арам поднял голову. – Тоха?

– Нет… – Миша с изумлением вглядывался в сумерки. За окном, крупно вздрагивая и обхватив себя руками за плечи, стоял Константин Алексеевич. Его все ещё наполовину зелёные волосы были встопорщены. Вид у него был нездоровый.

Дёма присвистнул.

– Визиты в окно, кажется, входят в моду, – пробормотал Арам.

– Есть разговор, – негромко сообщил вожатый, обращаясь к Мише.

Миша взобрался на подоконник, перекинул через него ноги и спрыгнул на улицу – благо здесь было невысоко. «Во всяком случае, – подумал он, – если меня и поймают, виноват будет Котенька, а у него удар. Его уже не накажут…»

Половина ребят отряда с любопытством высунулась из окна, остальные напирали сзади, пытаясь протиснуться. Оглянувшись на них, вожатый ухватил Мишу за руку и отвёл его немного в сторону.

– У меня к тебе просьба, – немного смущённо, с запинкой зашептал Константин Алексеевич. – Я ходил уже, звал… Она больше не появляется. Я знаю, у тебя получится. Просто отдай ей это! – Он сунул в руку Мише скомканную бумажку. – Завтра – День Нептуна, вы снова пойдёте к морю. Она должна появиться! Передай…

Миша кивнул и сунул бумажку в карман:

– Постараюсь.

– Хорошо! Только это – между нами, да? – Вожатый снова обхватил себя за плечи и быстро зашагал от корпуса.

Миша, неловко подтянувшись, влез назад в окно.

– Ну чего там? Что он хотел? – Ребята обступили его со всех сторон.

– Да так… ничего особенного, – Миша посмотрел себе под ноги. – Пожелать спокойной ночи зашёл.

…Перед самым отбоем, когда девочки ушли, а ребята наконец перестали обращать на него внимание, Миша улёгся в постель, отвернулся к стене и украдкой развернул скомканную бумажку.

«Прекрасной Деве Морей…» – начиналось послание, написанное нервным, торопливым почерком, украшенным, однако, длинными завитушками.

«Да, – подумал Миша. – Это любовь…»

С самого утра лагерь «Солнышко» бурлил и суетился. День выдался ясным и солнечным, так что празднику ничто не могло помешать. По дорожкам между корпусами то и дело сновали девчонки в длинных белых париках и мальчики с трезубцами.

В общем волнении не принимал участия только отряд «Искателей», заточённый в своём корпусе и приговорённый до обеда к постельному режиму. Впрочем, осмотрев и намазав ребят ещё раз гнусной мазью, врач милостиво разрешила им посмотреть после обеда на праздник («Не дольше получаса! Потом – обратно по койкам!»). Оставаться весь день в постели предстояло только Сёмочкину, который покрылся огромными волдырями, да ещё Лизаньке, у которой от слёз поднялась температура. Ночью в коридоре опять кто-то ходил и стонал, и Лизанька проплакала всю ночь. Катя долго не хотела выходить из своей комнаты, чтобы умыться, и тоже едва не плакала: она покрылась с головы до ног веснушками. Впрочем, обнаружив, что на это никто не обращает особенного внимания, она быстро пришла в себя и снова повеселела.

Миша чувствовал себя превосходно. Кожа уже почти не болела, да и краснота, большей частью, сошла. Кроме того, он чувствовал свою значимость: у него было важное поручение, доверенное только ему.

Дождавшись, когда врач и Ксюша выйдут из палаты, Грохотовы молча открыли окно и целеустремлённо полезли на подоконник. Миша не менее решительно последовал за ними.

– Эй! – окликнул его Арам. – Ты в своём уме?

– Нет! То есть да! – Миша кивнул на всякий случай. – Хотя… В общем, у меня есть дело. Я скоро вернусь!

– А мы нет! – ухмыльнулся Митя Гроссман. – У нас много дел!

Миша спрыгнул и оглянулся на корпус. Из окна палаты девочек лезла Катя, которую молча назад в комнату тянула Эля. У Кати были накрашены губы.

– Эй! Славин! Гро… Грохотовы! – завопила Эля, выпуская талию Кати из рук. От неожиданности Катя едва не вылетела из окна вниз головой, едва успев вцепиться руками в раму.

Дожидаться, чем закончится дело, Миша не стал. Пригибая голову, он припустил вдоль корпуса по направлению к пляжу. Грохотовы, так же пригибаясь, побежали в другую сторону.

…Разыскать русалку на пустынном пляже оказалось не так уж сложно. Она качалась на волнах, раскинув руки и зажмурив глаза, неподалёку от мостков. Её длинные волосы казались издалека большим пятном морской пены. Вокруг шеи и талии сложной системой узлов было завязано бело-розовое шёлковое парео.