– Ну чего ты? – изумлённо-нетерпеливо спросила Нюся. – Ты… ты что? – В её голосе послышались обиженные нотки.

Люба не отвечала.

И в этот момент…

«Плюх!» – основательный снежок угодил прямо в Любину шапку.

«Плюх!» – второй попал Нюсе по носу.

– Ийо-хо-о-о! – снова завопила Нюся.

В нескольких шагах от девочек стояла и улыбалась с обычным своим хитроватым прищуром Аделаида Семёновна. Нюсин первый снежок угодил ей в пальто, Любин – в руку…

– Все против всех! – воскликнула Аделаида Семёновна непререкаемым тоном.

Люба как-то мгновенно забыла о своих опасениях. Она знала, что все вокруг на них смотрят, но это почему-то стало ей совершенно безразлично. Было так весело играть в снежки с Аделаидой Семёновной и Нюсей, одновременно увёртываясь от летевших в неё снарядов и отстреливаясь сразу в двух направлениях, что неинтересно было размышлять о том, что могут подумать эти совершенно чужие люди.

Правда, игра, увы, закончилась довольно быстро.

– Уф-ф-ф, – пропыхтела Аделаида Семёновна и устало опустилась прямо на горку снега, собранную дворником. – Все-таки, дети, годы мои не те…

– А здорово было! – Люба плюхнулась навзничь в сугроб, Нюся тотчас последовала её примеру. Впрочем, как следует покататься по снегу им не удалось.

– Ну-ка прекратите! – строго прикрикнула Аделаида Семёновна. – Ангину хотите заработать?! Вставайте сейчас же!

Люба неохотно поднялась и начала отряхивать пуховик. Впрочем, это было уже бесполезно: в её сапогах и в рукавах медленно таял набившийся снег.

Нюся, приподняв из сугроба голову, начала протестующе:

– А мы, между прочим, не…

– Обе, я сказала! – гаркнула Аделаида Семёновна.

Нюся вскочила как ужаленная.

– Ну вот, – уже тише сказала довольная Аделаида Семёновна. – А теперь – марш домой! Ноги-то небось мокрые уже?

– Ага, – кивнула Люба.

Проходя мимо дворника, она заметила, что тот всё ещё стоит столбом посреди двора и неотрывно следит за странной парочкой – вполне определенно сумасшедшей старухой и такой же сумасшедшей, по его мнению, девочкой.

– А я думала, «глаза на лоб вылезли» – это только так говорится, – шепнула Люба. Аделаида Семёновна совсем по-девчоночьи хихикнула в ответ.

Нюся вприпрыжку ускакала вперед, к подъезду. Люба продолжала медленно идти рядом с Аделаидой Семёновной.

– Смелая вы всё-таки, – тихо сказала она.

Аделаида Семёновна, мгновенно поняв, о чём идёт речь, усмехнулась.

– Знаешь, милая, – сказала она, – я уже давным-давно не обращаю внимания на то, что могут сказать или подумать обо мне люди. Я слишком старая, чтобы тратить на это время. И я давным-давно привыкла, что меня считают – кто старой ведьмой, – тут она подмигнула Любе, – а кто и просто выжившей из ума старухой. Ну сама подумай, какое мне или тебе дело до мнения чужих людей, ничего на самом деле о нас не знающих? И знаешь, – задумчиво добавила она, – совсем уж точно это мнение не стоит того, чтоб обижать своих друзей.

Люба посмотрела вслед Нюсе.

– Ага, – согласилась она. – Не стоит.

Дома Любу ждал сюрприз: оказалось, мама успела убрать всю квартиру сверкающей мишурой, гирляндами и серпантином и нарядить ёлочку, и теперь в доме просто-таки запахло приближающимся Новым годом.

Правда, Люба чуточку огорчилась, что ёлку нарядили без неё, – она ведь так любила это делать!

– Не расстраивайся! – сказала мама. – Мы с папой решили, что в этом году обязательно поставим настоящую живую ёлку. До потолка! Завтра папа сходит на ёлочный базар, а потом мы с тобой вместе будем наряжать большую ёлку в гостиной. А эту, маленькую, мы поставим в твоей комнате.

Сказать по правде, наряжать ёлку Любе в этом году так и не довелось, потому что назавтра она лежала в постели с высоченной температурой, градусником под мышкой и горлом, перевязанным толстым колючим шарфом. Аделаида Семёновна, едва заглянув Любе в рот, обвинила её в поедании снега и приговорила к постельному режиму и целой куче лекарств. И потом целую неделю – почти до самого Нового года! – Люба провела в постели.

Впрочем, она не очень скучала – рядом с ней всё время сидела Нюся и без умолку трещала, рассказывая какие-то истории и новости из разных квартир.

После того как в квартире Аделаиды Семёновны появились кошка Мурыська и её котята – Снежка и Глазка, квартирная Маруня надолго впала в задумчивость. Она ходила вокруг них кругами, что-то прикидывая, относилась к кошкам ласково и особое внимание уделяла черной, как уголёк, Глазке.

Однажды пришедшие в гости Люба и Нюся застали в кухне Аделаиды Семёновны странную картину. Хозяйки не было дома, и на кухне безраздельно царила Маруня. На табурете у окна сидел, поджав ноги, Соколовский-Квартирный и печально взирал на происходящее: Маруня дрессировала Глазку.

– Каргоруша! Ко мне! – нараспев скомандовала Маруня. Умная кошка подошла к ней и ласково потерлась о ноги. – Теперь поди к холодильнику и принеси молока!

Глазка недоумённо мяукнула.

– Ну! Не делай вид, что не понимаешь!

– Как ты её назвала? – изумилась Люба.

Маруня резко обернулась к двери.

– А-а, это вы… да вот – учу её, учу… Каргорушей у меня станет.

– Да уж будет тебе, Меремьяна, – негромко сказал Соколовский-Квартирный.

– А что? – вскинулась Маруня и обиженно поджала губы. – Мы, между прочим, не хуже иных-прочих будем! Имеем право! Уж мы-то из старых домовых, мы знаем, что полагается!

Соколовский-Квартирный только грустно вздохнул и почесал за ухом, а потом обратился к девочкам:

– Не будет сегодня Аделаиды Семёновны, она по делам на весь день ушла. Да и я, пожалуй, домой пойду. С Меремьяной, знаете ли, сейчас бесполезно разговаривать.

Маруня только фыркнула на безответную кошку.

– Каргоруша! Тряпку мне принеси!

Люба и Нюся выскочили из квартиры через входную дверь следом за Соколовским-Квартирным.

– А что это с ней? Она с ума сошла, да? – наперебой начали спрашивать они, семеня сзади и едва поспевая за старым домовым.

– Ничего она не сошла с ума, – чуть сердито ответил Соколовский-Квартирный, нажимая на кнопку лифта.

В отличие от Нюси, он совсем не любил подниматься на свой этаж пешком – что, впрочем, было и неудивительно в его почтенном возрасте.

– А зачем тогда она Глазку дрессирует? – недоумевала Люба. – И ещё называет её… каркушей какой-то.

– Не каркушей, а каргорушей, – строго поправил Соколовский-Квартирный. – Не успокоится никак… всё думает, что в ней сомневается кто-то.

Он посмотрел на растерянно-любопытные лица Любы и Нюси, вздохнул и сказал:

– Ладно уж. Пойдемте-ка, барышни, ко мне. Шоколаду вам сварю горячего, посидим у меня под конторкой. Расскажу я вам одну историю. Давно мы с Меремьяной знакомы. Давным-давно…

Давным-давно, в старые времена, люди знали о существах, населяющих реки, леса, болота, поля и даже их собственные, человеческие дома. Некоторые умели даже видеть их и разговаривать с ними – лешими, мавками, водяными, берегинями, полудницами, болотниками и прочими РАЗНЫМИ.

А в домах, конечно, жили домовые и кикиморы.

Так уж сложилось с давних времен, что домового во всяком доме привечали, звали почтительно «хозяином» или «дедушкой» (хоть домовые-то бывают и не старые вовсе – ну да людям откуда о том знать?), оставляли ему подношения за печкой – то миску молока, то краюху хлеба. Считалось, что дом без домового – нехороший дом.

Много у домового обязанностей: и детей баюкать, чтоб не плакали по ночам, и животных холить, и в домашней работе хозяйке помогать, и за порядком следить, да чтобы лад в семье был. Конечно, домовые встречались с разными характерами. Иной хозяев не полюбит – и начнет им пакостить: топотать по ночам, спать не давать, посуду бить. Тогда люди пытались всячески домового задобрить.