— Согласен! — твердо ответил Бусыгин.

— И еще вот что, друг-приятель, — сказал серьезно и строго начальник цеха. — То, что здесь увидишь и узнаешь, — ни-ни. Никому. Матери родной — нельзя. Строго секретно. Военная, государственная тайна. Понятно?

— Понятно.

— Ну, Бусыгин, расти большой. Будь достойным своего отца, звания путиловца. В добрый час! Василь Иваныч, тебе вручаю парня, доверяю.

— Спасибо, — серьезно ответил Демин.

Бусыгин безмерно гордился, что он — путиловский, что в кармане у него самый настоящий заводской пропуск с «фоткой» и не куда-нибудь, а в цех «СБ-2», то есть туда, где строят танки. И все-таки в полной мере понял Николай Бусыгин, что значит кировское воспитание, путиловские университеты, когда наступила пора жесточайших испытаний.

В бригаде его тщательно учили. Молча, терпеливо, обстоятельно. Что бы ни делал Демин, он звал к себе Бусыгина: «Никола, ко мне!» Василий Иванович показывал, как подступиться к тому или иному узлу, как сноровистее выполнить работу. Все приговаривал: «А ты кумекай, Никола, кумекай, что к чему». И когда Бусыгин умело и ловко выполнял задание бригадира, он добродушно и спокойно добавлял: «Вот и докумекал».

— А можно так? — воодушевленный похвалой, спрашивал Николай, пытаясь сделать по-своему.

— Тоже правильно, — улыбался бригадир. — Только ты прикинь, друг-приятель: как будет удобнее и быстрее. Приемов работы много, а самый лучший — один. Ищи… Мы с тобой этим и занимаемся.

Целыми рабочими сменами они стояли (или лежали согнутыми в танке) рядом, перебрасываясь двумя-тремя словами по ходу дела. Бусыгин перенимал и сноровку Демина, и его повадки, и манеру говорить — коротко, сжато. На собраниях бригады, когда обсуждался план работы или подводились итоги сделанного, он был со всеми на равных. Правда, Николай помалкивал, потому что если вдруг заговорит, кое-кто смотрел на него с изумлением, словно хотел сказать: «Смотрите-ка, а наш-то…» Но Демин в такие минуты всегда перехватывал эти взгляды и тут же обращался к Бусыгину:

— Говори, Никола, не стесняйся.

Бусыгин высказывал свою точку зрения, чувствуя (с каждым днем все больше), что стал в бригаде своим, бригада как бы признала его полноправным товарищем.

Любили Демина самозабвенно.

Сколько наслушался Бусыгин легенд о своем бригадире, в которых выдумка перемешивалась с правдой.

Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как окончилась война с белофиннами. В последних числах ноября тридцать девятого года возле селения Майнила на советско-финляндской границе с финской стороны был открыт огонь по нашим пограничникам. Началась война. Жестокая. Кровопролитная. В марте сорокового года она закончилась. И на заводе знали, что на важнейших участках фронта проходили испытания новые танки, созданные путиловцами. Знали здесь и тех, кто проводил эти испытания: Константин Ковш, Михаил Лавренко, которому присвоили звание Героя Советского Союза, Александр Куницын, Петр Игнатьев… Все они были рабочими цеха «СБ-2».

Всегда улыбчивый, веселый Саша Куницын сказал о Демине:

— Василий Иванович сам испытывал «КВ». Я видел его, когда мы разгружались на Черной речке.

Бусыгин спросил об этом Демина.

Он, смеясь, отмахнулся:

— Заливает. Не был на Черной речке. Не мое это дело: я танкостроитель, а не испытатель. Но кое-что и на мою долю пришлось. Ты вот что запомни, Никола: раз тебе поручили сборку машины, ты должен уметь с ней делать все, что она действительно умеет делать. Знать ее капризы, характер, повадки, возможности. Мы что делаем? Танки. Может, люди завтра на них воевать будут. Так? А вдруг какая-то недоделка — скрытая, невидимая, какую никакой военпред не заметит… Кто в ответе?

— Конструктор, — говорит Бусыгин.

— Правильно, конструктор… Но ведь и ты не посторонний, ведь через твои руки все винтики-болтики проходят, ты их своими пальчиками каждую ощупываешь. А если смотрел, не глядя, лишь бы номер отбыть, проглядел, прохлопал, упустил? Перед народом, перед танкистами кто виновен?

— Я виновен. Допустил мелкую безответственность.

— Правильно понимаешь: ты в ответе. Мелкой безответственности не бывает. В мелочах, Никола, друг-приятель, яснее ясного проявляется твое отношение к делу, к своему долгу, к людям. Верно я говорю? Ага, верно. Видел я таких парней, которые быстро усваивают, что главное — беречь себя, любой ценой. Это нелюди, а шлак, отбросы! — зло сказал Демин. — Согласен?

— Согласен.

— Хорошо, что понимаешь суть, Никола. Знаю такой случай: на сборке проявили халатность, а если бы проглядели, каково было бы экипажу в бою? А все почему?

— Безответственность, — сказал Николай. Ему очень хотелось знать подробности, по не посмел спросить.

— Правильно. Верно думаешь, друг-приятель. И потому, хотя ты скромно называешься просто сборщик, слесарь-сборщик, а на самом деле ты — ответственный товарищ, ответственное лицо. Сборщик — это только профессия. Чтобы хорошо свое дело делать, ты еще, друг-приятель, должен быть ответственным лицом. И еще особый талант нужен. Виртуозность. Стало быть, что нужно сборщику танков в первую очередь?

— Талант…

— Правильно. Нужно беспредельно любить свое дело и чувствовать высокую ответственность.

Николай успел заметить, что Демин говорил «правильно» даже в том случае, когда ему отвечали невпопад. А потом, сказав «правильно», высказывал действительно правильную, с его точки зрения, мысль, которую ему хотелось внушить собеседнику. И делал он это чрезвычайно осторожно и тактично, чтобы не обидеть человека, не унизить, не подчеркнуть его незнание. Наоборот, он в разговоре с Бусыгиным всегда стремился подчеркнуть, что он, Бусыгин, многое правильно понимает и о многом зрело мыслит. Такого бригадира разве можно не полюбить? Да за такого в огонь и воду!

Жила бригада Демина поразительно дружно. Высоких, громких слов здесь не любили. Зато, когда в «СБ-2» приносили чертежи какого-нибудь нового узла, подолгу простаивали перед ними, как бы обдумывая коллективно, как к новому делу подступиться. А если случалась неудача, кропотливо, не жалея времени, исследовали, а как это могло случиться? Не бранились, не спихивали вину друг на друга, а именно исследовали. Все понимали, что каждая ошибка в их деле могла стоить жизни. Жизни танкиста в бою.

Летом, пообедав, шли к заливу. Берег был завален ржавым железом, отливками. Деминцы садились на теплых от солнца отливках, курили, смотрели в далекую глубину залива и вели разговоры. Мечтали. Строили жизненные планы. Говорили о своем ремесле. О заводских новостях. И, конечно, говорили о танках. Обсуждали их конструкции, огневую мощь, маневренность. Сравнивали один танк с другим, одну конструкцию с другой. Эти «посиделки» длились недолго — минут двадцать. Для Бусыгина они стали «танковым университетом».

Вечером 21 июня сорок первого года Николай решил пройтись по городу, побывать на проспекте 25-го Октября, как тогда называли Невский.

Июньский вечер мало чем отличался ото дня — было светло и празднично, масса гуляющих, на каждом углу продавали цветы, особенно много было тюльпанов самых разных оттенков. Из окон ресторанов на проспект вырывалась музыка.

В воскресенье, 22 июня, Бусыгин встал рано, сделал зарядку, позавтракал и, захватив чемоданчик со спортивным инвентарем, отправился в Шереметьевский парк.

День был солнечный, яркий. Изредка с Балтики порывами налетал ветерок. Из-за Нарвской заставы трамваи и автобусы увозили за город парней и девушек. Слышны были песни, говор баяна, смех.

В Шереметьевском парке было полно народу. А на стадионе шло приготовление к соревнованиям.

Бусыгин принял душ, переоделся. Время приближалось к двенадцати.

Около стадиона на столбе висел репродуктор, похожий на огромную граммофонную трубу. По радио передавали музыку, песни.

И вдруг внимание людей привлекли гулкие удары метронома, донесшиеся из репродуктора. Через несколько минут толпа безмолвно слушала речь Молотова.