Иночкин тихо сказал:

— Для меня все они — темный лес. Каковы наши шансы?

Бусыгин сказал язвительно:

— Надеяться никому не вредно, за надежду денег не берут.

Ежов ответил честно.

— Не знаю. Думаю: в грязь лицом не ударим.

Выезжать на испытания надо было через два дня.

Иночкин и Бусыгин успели бегло познакомиться с конструкцией иностранных комбайнов. Одни из них были приспособлены для уборки полеглых хлебов, другие — для уборки в дождливую погоду.

— Пошли нам, господь бог, солнышка, — сказал Иночкин.

— Я такой комбайнер, что засвети хоть десять солнц — ничто не поможет, — отозвался Бусыгин.

— Русские не сдаются! — Смеясь и балагуря, Иночкин в быстром темпе выполнил целый комплекс физической зарядки. — Я спортсмен, и заядлый. Баскетбол. Бокс. И привык драться до конца.

— Паришь, как ангел, не приземлись, как черт, — усмехнулся Бусыгин. — Ладно: потягаемся с «Клайсонами»… Не первый и не последний раз.

Погода выдалась яркая, солнечная. И легкий ветерок. Словом, то, что надо!

Когда комбайны разных фирм выстроились на поле и Бусыгин уже занял свое место, Иночкин сказал ему:

— Есть все-таки бог на свете, а? Ведь погода, как по заказу.

Фермер взмахнул синим флажком и комбайны захлопали и застрекотали.

Пшеница была очень густая — центнеров по пятьдесят с гектара. СК-4 не очень приспособлен к уборке таких хлебов. Бусыгин повел свой СК-4 спокойно, без рывков, и у самого на душе было спокойно. Может быть, из-за солнышка, потому что не было надоевшей мокряди.

Бусыгин смотрел по сторонам. Впереди него — шведский «Болиндер».

Сзади СК-4 шел фермер. И вовсе не шел, а почти полз по жнивью и все время как бы черпал руками землю. Бусыгин понял: проверяет фермер чистоту работы комбайна. Хозяин, ему каждое зерно дорого. Да и ошибиться боится в выборе комбайна.

А невдалеке стояли длинной шеренгой фермеры, механики, представители фирм, батраки: все следили за соревнованием.

На овсяное поле раньше всех вышел все тот же «Болиндер». Но по овсу СК-4 пошел веселее и увереннее. Бусыгин первым закончил уборку на выделенной ему делянке и устало сошел с комбайна.

Навстречу ему бежали какие-то люди.

Николай Александрович сказал Иночкину:

— Все, я свое дело сделал. А с ними балакать вам, Владимир Михайлович. Я языка не знаю.

Вечером вместе с Иночкиным поехал в торгпредство. Ежов благодарит, пожимает руку, а потом говорит Бусыгину:

— Уж выручать — так до конца! Придется съездить к одному фермеру.

— А ехать куда?

— В Бельгию.

— Один или с Иночкиным?

— Конечно, с Иночкиным.

— Ладно. Поехали в Бельгию.

Ехали на машине, которую вел Иночкин. Мчались по мокрым дорогам, мимо аккуратных домиков. Привыкли к механическому миганию на перекрестках светофоров, сдерживающих, а затем сразу выпускающих скопище автомашин.

Приехали к фермеру.

Богато живет: тракторы, комбайны, много других машин, сытые крепкие лошади, породистые коровы.

Фермер купил наш СК-4, и что-то не заладилось. Хозяин фермы нервничает: дорог каждый час уборочной страды, а здесь — заминка.

Около фермера крутится сынишка лет четырнадцати — коренастый, со злыми глазами, тоже что-то покрикивает.

Бусыгин вместе с Иночкиным осмотрели комбайн. Ничего особенного: просто неумело обращаются с машиной. Николай Александрович покопался в машине с полчаса, потом посадил рядом с собой парнишку и выехал в поле. За ним выехала автомашина!

Хлеб был сыроватый, но машина шла хорошо: ровно, ритмично, уверенно.

И опять смотрит Николай Александрович, как хозяин ползает вслед за комбайном, как жадно всматривается в землю, зачерпнутую ладонями: нет ли потерь. Ладно, пусть смотрит, пусть поползает, не похудеет.

Бусыгин слез с комбайна, снял комбинезон, умылся.

Хозяин пригласил пообедать. Вид у него виноватый. О машине никаких разговоров. Говорят о погоде, о ценах на хлеб, бешеной конкуренции.

— Если мне с одного гектара собирать меньше пятидесяти центнеров зерна, — говорит фермер, — разорюсь. Надо тянуться…

У сынишки фермера глаза подобрели. Он что-то быстро-быстро говорит отцу.

— Что он там лопочет? — спрашивает Бусыгин. Иночкин отвечает по-русски:

— Парнишка сказал: «В школе нам твердят, что русские бедные, ленивые, а этот дядя так здорово умеет работать».

Бусыгин засмеялся. Подумал: сколько же еще небылиц о нас плетут, и как важно опровергать их делом!

Бусыгин возвращался с завода домой, в свой тихий переулок, носящий бог весть почему воинственное название — Артиллерийский. Он очень любит эти минуты: идешь по широким улицам и тополиным аллеям, зорко всматриваешься в жизнь хорошо знакомого Тракторозаводского района. Новый дом или магазин, даже новая клумба цветов у Детского парка — все примечает глаз. Все здесь — свое, родное…

И еще любит Бусыгин эти минуты возвращения домой потому, что можно спокойно обдумать прожитый рабочий день, поразмыслить над тем, что удалось сделать, а что еще остается додумать, доделать; где-то в мыслях и доспорить с кем-то или убедить кого-то…

В тот тихий теплый июльский день он, как обычно, возвращался с работы и весь был поглощен одной мыслью: «А что же, собственно, произошло сегодня в его жизни особенное и волнующее, не дающее ему покоя? Какую новую грань придется ему переступить». Вспомнил он все до мелочей, все по порядку.

Пригласили Николая Александровича на заседание партийного комитета завода. Секретарь парткома говорит, что надо, мол, дать рекомендацию механику-водителю, испытателю машин, коммунисту Николаю Александровичу Бусыгину: его наметили послать в Объединенную Арабскую Республику, на строительство Асуанской плотины.

— Коммуниста Бусыгина хорошо знаем, мастерство его — тоже известно. Прошел человек сквозь огонь, воду и медные трубы… И мужик он — видный, не замухрышка какой, а богатырь — рослый, крепкий, настоящий русский человек… Ты, Николай, не красней, это я к слову… Предлагаю: рекомендовать!

Это сказал член парткома, старый уважаемый коммунист, рабочий с главного конвейера.

— А все-таки поговорить надо, — настаивал секретарь парткома, — дело серьезное.

— Мы что же, министром иностранных дел его назначаем, — улыбнулся все тот же член парткома.

— Не министром, а послом… Бусыгин должен будет не только обучать арабов, как работать на наших тракторах, а представлять советских рабочих, понятно? Вот потому, я думаю, должны мы нашему представителю сказать свое партийное слово: что он должен понести арабам. Это — важное поручение.

Рекомендацию Бусыгину дали единогласно, напутствовали теплыми, дружескими словами: не посрами, мол, Николай Александрович, нашу заводскую марку, будь достойным послом Его величества рабочего класса.

…Вот об этом событии и размышлял Бусыгин. Николай Александрович подтрунивал сам над собой: «Вот, Николаша, без драки попал в большие забияки. Послом заделался… Ваше превосходительство…»

А вообще-то он понимал всю серьезность и ответственность поручения, полученного от завода, партийного комитета. «Завод наш, — размышлял он, — действительно, вроде министерства иностранных дел: в пятьдесят стран посылает свои машины, и почти во все эти государства, малые и большие, шлет также своих посланцев-испытателей, конструкторов, механиков для оказания технической помощи, инструктажа, обучения кадров, на выставки и ярмарки. А посланцев этих не отгородишь каменной стеной от людей, где бы они ни жили, и люди эти пристально присматриваются ко всему, что носит название «советский». Не только по одежде, манерам и техническому мастерству судят о нашем человеке, а по душевному его складу, по образу мыслей… Чей посол, того и почет!»

Бусыгин был обрадован доверием парткома. Немного беспокоила мысль о предстоящей поездке в далекую страну, к совершенно незнакомым людям, языка, обычаев и нравов которых вовсе не знает.