Следующее испытание было более серьезным и ответственным. Прыжок с обрыва на лед и преодоление речушки.

Появился Константин Ковш. Еще более похудевший, усталость в глазах, но по-прежнему собранный и готовый к работе.

— Давай-ка отработаем прыжок на тренажере, — говорит Ковш. — В момент прыжка бросай рычаги, согни корпус, будь готовым держать голову руками. Пошел… Раз! Взять рычаги! Выводи машину!

И так — десять, двадцать, тридцать раз подряд. До изнеможения.

— Костя, больше не могу. Все, не могу.

— Никто не может, а ты — моги! — Это его любимое изречение.

— А на какой черт прыгать на танке, зачем?

— Коля, в бою всякое бывает. Приходится и прыгать и летать.

Ковш показывает в двадцатый и тридцатый раз — как надо прыгать с танком. Разъясняет:

— Обрушить с крутого откоса на лед металлическую громаду, да еще на скорости — дело хитрое, но вполне возможное. Я прыгал — ничего особенного. Главное что? Не обрушить, а прыгнуть. Пролететь по воздуху, чтобы потом плавно скользнуть по льду. Плавно — понял? А для этого что надо? Поднять нос танка, и чтобы не плюхнуться, а скользнуть. Как на катке…

Среди заснеженных полей вьется река Чумляк, скованная льдом. И чтобы выбраться сюда, надо прыгнуть с небольшого обрыва, совершить «высший танковый пилотаж».

Бусыгин изучил местность, сел в машину и повел ее к обрыву. Он чувствует возрастающую скорость, нажимает на акселератор до отказа. Приближался момент прыжка. Николай крепче сжал рычаги. «Ну, Никола!..»

Прыжок!

Николай мгновенно задирает нос танка, потом бросает рычаги, сгибает корпус… Сильный удар швыряет Бусыгина вперед. И все-таки он успевает схватиться за рычаги танка. Машина скользит. Скользит!

Легко, невесомо, как во сне пролетел Бусыгин на машине несколько десятков метров. Даже подумать успел: «Молодец ты, Бусыгин, прыгнул! Высший пилотаж!»

И тут же почувствовал, что машина проваливается сквозь лед. Холоднющая вода обожгла тело. Двигатель мгновенно заглох, но танк по инерции промчался по дну реки несколько метров, выскочил на мелкое место, почти у берега, и с ходу пробил башней лед.

Вода из танка схлынула. Бусыгин легко открыл люк водителя, выбрался на лед.

Никогда прежде он не испытывал такой неутолимой злости и вместе с тем беспомощности. Он шел по льду мокрый, дрожащий от холода, почти оглушенный.

— К берегу! — кричал Духов.

Навстречу бежал Родион, а рядом с ним какой-то высокий военный, он держал в руках огромную шубу.

Высокий схватил Бусыгина за плечи, укутал в шубу, и втроем они побежали трусцой к костру, который пламенел у самого обрыва. Молоденькая фельдшерица сует ему в рот фляжку. Бусыгин глотнул из нее и чуть не задохнулся: чистый спирт. В ушах гудело, будто заливали водой. Голова болела. Ломило в затылке.

Чуть-чуть согревшись у костра, Бусыгин, Родион и длинный военный пошли к крестьянской избе. Родион скинул с себя нательную рубаху, длинный снял портянки и гимнастерку. Старик-хозяин дал валенки и ватные брюки. Николай переоделся в сухое, но никак не смог согреться, колотил озноб.

— Ты приляг, сынок, укройся и сосни, мигом полегчает, — сказал старик.

Военный, прямой как стальной клинок, сидел босой на лавке и горевал, что танк все еще в воде.

— Давай в рукав поплачем, — зло сказал Родион. — Тут человек страдает, можно сказать, подвиг совершил, а он о чем плачет.

— Ну, так повесь своему дружку на шею лавровый венок.

Родион обозлился:

— Из лавровых листков нам суп не варить. А Бусыгину горяченького бы супу.

Старик засуетился:

— Я ему щец разогрею. Всяких веночков малый этот поспеет одевать после войны.

— До после войны дожить надо, батя, — сказал Родион.

— Доживем. Вон какие молодцы воюют. На танках в воду прыгают. Страсть… — Он кормил Бусыгина горячими щами, душистой кашей. По-бабьи, жалостливо смотрел на молодого парня, принявшего «холоднющую купель». — Ну, парень, теперь ты окропленный и завороженный, — ничего тебя не возьмет.

Пришел Духов.

— Ну, как дела, Бусыгин? Что — гордость не позволяет себя смешным боком к людям поворачивать? Да вы лежите! Танк на берегу — его на завод доставят. А вас мы мигом в больницу.

— Товарищ генерал! — взмолился Николай.

— Никаких разговоров!

В легковой машине Духова укутанного и словно спеленатого Бусыгина быстро привезли в заводскую больницу, уложили в постель, дали что-то выпить и проглотить. И «мастер высшего пилотажа», как его в шутку назвала седой врач, заснул, как убитый.

Бусыгина разбудил голос Духова — тихий, спокойный. Он с кем-то беседовал.

— Спит — значит будет здоров. Крепкий парень. Бесстрашный, выносливый, хладнокровный. Смотрю на этого паренька и думаю: откуда у него, у нашего Коли Бусыгина, такие качества? Когда он успел их приобрести? Как вы думаете, Евгений Васильевич?

Евгений Васильевич — это начальник цеха. Он отвечает Духову тоже тихо и спокойно, мерно гудит его басок:

— Война торопит. Иногда смотришь на обыкновенную толовую шашку — ну, простой кусок мыла, пока ее не соединили с запалом. Так порой и человек. Запалом сейчас является война, стремление к победе, ненависть к фашизму. И вот у этих парней быстро созревают такие качества, как мужество, бесстрашие.

Конструктор сказал:

— Нелегко парней своих на такие испытания посылать. А что поделаешь? Надо.

Николаю было неудобно: невольно подслушивал разговор. Было жарко и душно, хотелось открыть глаза, но боялся даже шевельнуться, чтобы не выдать себя. И вместе с тем в душе у него зарождалось чувство гордости за сделанное.

Выйдя из больницы, Бусыгин узнал, что на заводе успели построить и испытать три танка ИС, а затем получили указание об организации серийного производства.

В сентябре сорок третьего года танк ИС поступил на вооружение Красной Армии.

Кировцы ждали вестей с фронтов, и вести эти приходили. Приезжали танкисты с Украины, с Прибалтики, рассказывали, что новый танк кировцев по бронезащите превосходит в полтора раза немецкие тяжелые танки и в два раза — танки «пантера».

— Гитлеровцы приказали своим танкистам избегать встречных боев с ИС и рекомендуют стрелять по ним только из засад и укрытий.

Это было огромной, ни с чем не сравнимой наградой.

Были и другие награды.

Приходит Бусыгин в цех, а там — «листовка-молния». Поздравляют награжденных орденами и медалями. Константина Ковша — орденом Ленина, Николая Бусыгина — орденом Красной Звезды… За мужество и героизм, высокое мастерство, проявленные при испытании танков.

Прибежал Вася Гусев. Кричит издалека:

— Колька, с тебя причитается. Бусыгин — ты геройский парень, я это всегда говорил!

Бусыгин смотрит на Гусева тепло и радостно.

— И с тебя, Вася, причитается. Побольше, чем с меня. У меня «звездочка», а у тебя орден Ленина.

Вася говорит задумчиво:

— Ладно, после войны бабки подобьем: что с кого причитается…

Вскоре пришла весть, от которой захватывало дух: враг под Ленинградом разбит, блокада снята! Окончательно и бесповоротно!

На Кировском заводе — ликование. Люди плачут и радуются, обнимаются, целуются. У всех на кустах одно слово: Ле-нин-град.

В цехах — митинги. В общежитиях, в красных уголках агитаторы читают сводку информбюро, статьи и очерки в газетах.

Бусыгину дорога была каждая строка, он упивался репортажами журналистов из Ленинграда, боялся пропустить хоть одно слово о родном, многострадальном и героическом городе, которое передавало радио.

Ленинградцы начали собираться: им казалось, что их «длительная командировка» закончилась и пора возвращаться домой.

Но войне еще не видно конца, еще предстояло немало пройти тяжелых дорог, понести немало жертв прежде, чем придет победа. Фронт по-прежнему ждал от кировцев танков и самоходок, и по-прежнему предстояли бессонные ночи, напряженные дни в труде. Победу надо было еще ковать и ковать…

Вернулся с фронта Василий Иванович Демин. Хотелось сказать этому дорогому человеку много теплых, может быть, даже нежных слов, сыновьих, но мешала застенчивость. Демин был усталым, но не удрученным. Он с увлечением рассказывал, как ремонтники в очень трудных, очень опасных условиях в зоне боевых действий восстанавливали танки, поврежденные на поле боя. Каждый танк, который дают армии кировцы, в среднем прожил три, четыре, даже пять жизней.