Обстоятельства складывались зловещие. Он не любил предаваться отчаянию, это было не в его характере. Он выказывал всегда твердость духа и при случае любил похвастать, но он не являлся пустым хвастуном, как это обыкновенно бывает, а хвастал только тогда, когда ему представлялась в том необходимость… И вдруг ужасная, небывалая мысль блеснула в его голове:

«А что, ежели мы сами себя погубили принятием веры христианской? Москва — православная страна, крестил нас епископ православный, московскому государю подначальный, не сделались ли мы через то подвластными Москве людьми? От Москвы ведь все станется, она не постоит ни перед чем, только бы силу забрать над кем ей угодно. Такая уж повадка у нее… Неужто так случилось, что предала нас вера христианская в руки московские?..»

Князь Микал содрогнулся. Предположение было ужасное. Неужели христианская вера предала его?..

Конечно, по словам чердынского вестника, на Москве придрались к обиде, нанесенной пермянами купцами-москвичам, но, по-видимому, это не являлось истинной причиной похода москвитян на Пермь Великую… Христианство погубило пермских людей, легкомысленно, по мнению князя Микала, переменивших старую веру на новую и жестоко за это поплатившихся…

— Эй, кто там! — крикнул Микал, хлопнув в ладоши. — Адзяна-конюха послать ко мне!

— Вот я, — явился Адзян. — Чего изволишь приказать, князь высокий?

— Слушай, Адзян, — заговорил князь, придавая своему лицу строгое выражение. — Скоро темнота землю покроет, но мне надо человека в Изкар послать сейчас же. Можешь ты ночью добраться до Изкара?

— Постараюсь, князь высокий.

— Какой же дорогой ты пойдешь: лесом аль рекой в лодке?

— Пешею тропой я пойду. Только бы на зверя не нарваться али где с вогулами не встретиться… Всяко ведь случиться может…

— Не слыхать нынче что-то о вогулах. Стало быть, спокойнее стали они. Не выглядывают из углов своих поганых… Нечего бояться их тебе. А дело я такое поручаю тебе, Адзян. Ежели дома Мате, князь изкарский, не мешкая его ты повидай и скажи ему, что я его в Покчу зову на совет наш общий княжеский. Дело, мол, важное есть. Москва, мол, на нас войско шлет. О том и совет будет. Слышишь?

— Слышу, господин князь высокий.

— Смотри же, не мешкая в путь выходи, — строго проговорил Микал. — Я не люблю проволочек. К утру ты в Из-каре должен быть непременно. Такова моя воля непреклонная.

Он махнул рукой — и Адзян скрылся за дверью, оставив своего повелителя в тревожном раздумье о новом бедствии, надвигающемся со стороны московского государства.

Над Покчею спускалась ночь.

Потемнело покрытое облаками небо и слилось на горизонте с землею, притихнувшей в вечернем безмолвии. Вода в Колве почернела и глухо журчала внизу, у подножия холма, увенчанного валами и сторожевыми башенками городка.

Жители Покчи крепко спали, утомившись дневными работами, которых у них было не мало. Отовсюду несся здоровый храп намаявшихся людей, спешивших воспользоваться ночным отдыхом. Только князь Микал не мог заснуть, взволнованный полученным известием о походе Москвы на Пермь Великую, что грозило крушением всех его планов о благосостоянии родной страны. Да и мысль о предательстве православной веры, внезапно пришедшая ему в голову, не давала покоя. Он думал и придумать не мог, на какую бы меру решиться, чтобы спасти себя от московского владычества…

«Погибель, погибель нам грозит! — стучало у него в голове, удрученной тяжелой заботой. — С Москвою куда нам тягаться!.. Придется, видно, с великой честью новгородцев пришлых принять, авось они взаправду с москвитянами биться пожелают, а это нам на руку будет. А ежели новгородцы откажутся, Москва нас сразу прихлопнет, как малую букашку какую!..»

Он медленно поднял глаза на икону, подумал, покачал головой и, сердито насупившись, вышел на улицу, чтобы проветриться и привести в порядок свои мысли.

Кругом стояла тишина. Воздух был влажен и неподвижен. От реки несло холодком, властно забиравшимся под одежду. Слышалось чириканье какой-то птички, рассыпавшейся звонкими трелями. Временами ухал филин, кричавший дикими голосами, производившими странное впечатление в ночной тишине…

Князю сделалось жутко от хохочущих пронзительных звуков, испускаемых противною птицей. Он быстро взошел на сторожевую башенку, где стоял один из четырех караульных, охранявших мирный покой спавших жителей городка.

— Кто идет? — окликнул его караульный по-пермяцки.

— Я, — по-пермяцки же отвечал Микал. — Что слышно?

— Ничего не слышно, князь высокий. Только сюзь-птица[29] в лесу горло дерет.

— Не к добру эта птица кричит, — задумчиво промолвил князь. — Бывает, она беду на людей накликает. Не люблю я голос ее слышать.

— Да может во сне она ухает? Не всегда же ведь на худо она горло дерет…

Микал промолчал на это и начал пристально глядеть в темноту с высоты башенки, исполнившись какого-то странного предчувствия.

Вдруг в глубине леса, из-за оврага, послышалось громкое воронье карканье. Из-под берега Колвы отозвался точно такой же звук. Со стороны речки Кемзелки закаркали те же вороны, как будто перекликавшиеся между собою… Долетел сухой треск валежника, захрустевшего под чьими-то ногами… За валами раздался шорох…

А филин продолжал громко ухать, наполняя воздух дикими стонущими звуками…

Князь Микал, пораженный, откинулся от отверстия башни. Сердце его испуганно забилось в груди, как пойманная птица в клетке.

— Вогулы, вогулы! — зашептал он прерывающимся голосом. — Это уловка вогульская… Откуда их принесло, наше горюшко? Они окружить нас замышляют… Надо народ будить, на валы ставить… Беги к воеводе Бурмату, — шепнул он караульному, перепуганному до последней крайности. — Он об обороне распорядится… Буди всех, мимо кого бежать будешь. Говори, что вогулы наступают. Пусть все свои места занимают… А я здесь постою, буду в доску бить> ежели вогулы на валы полезут… Беги же, говорят тебе!

И он почти сбросил караульного с башенной лестницы — и бедный пермяк кубарем полетел вниз, не успев сохранить равновесия. Но через минуту он уже сломя голову бежал по городку и кричал, просовывая голову в открытые окошечки встречавшихся обывательских избушек:

— Вставайте, вставайте! Вогулы идут!!! Вогулы!.. На валы полезут скоро… Вставайте, спасайте самих себя!..

Обитатели Покчи всполошились. По городку распространилось ужасное смятение. Из избушек один за другим начали выскакивать вооруженные люди и бегом поспешили к валам — отражать нападение вогулов… А караульный уже был в жилище воеводы Бурмата, которого он сразу огорошил криком, что «вогулы идут». Но воевода не потерял присутствия духа. Живо вскочил он с постели и набросил на себя боевую одежду, лежавшую тут же под руками. Потом он схватил оружие и выбежал на улицу, где уже ожидали его распоряжений…

— Вот и воевода наш, — послышались голоса, звучащие с деланною бодростью. — Видите, готов уж он к битве… в одеянии воинском своем! Небось не заспится, как другие…

— Сейчас он нам слово свое скажет, как нам с десятками управляться… Он все рассудит.

— А и славная же одежда у воеводы, — сказал кто-то, одобрительно прищелкнув языком, — в темноте инда как серебро светится! Такая же ведь и у князя есть… тоже изделия русского…

Бурмат подбежал к кучке людей, человек в семь-восемь, остановившихся у княжеского дома… Темнота ночи не помешала им, однако, рассмотреть снаряжение воеводы, являвшееся действительно великолепным. На нем была надета кольчуга — подарок новгородских выходцев, к которым он сильно благоволил. На голове красовался шлем с поднятым забралом. Сбоку болтался меч в широких ножнах, обтянутых блестящей кожей.

За спиною висели лук и колчан со стрелами, изготовленными самим воеводой. За поясом торчал нож довольно внушительных размеров… Он подбежал к кучке людей и проговорил вполголоса:

— А вы чего остановились тут, десятники? Меня дожидаетесь, что ли?