— Погибнете вы все с своими князем и митрополитом! — рычал старик, отбиваясь от набросившихся на него горожан. — Придет на вас Тимур Чагатайский, и камня на камне не останется от града Москвы! Горе вам, злодейские люди московские! Отольются вам слезы вдов и сирот новгородских, кормильцев и поильцев коих вы умертвили! Будьте же вы прокляты отныне и довеку, ироды! А я еще насолю вам! Попомните вы новгородца Ивана Рогача!..

— Хватай его, братцы! Вяжи! — завопили москвитяне, ожесточенные сопротивлением «мутьяна». — Волоки разбойника на судный двор! Там тиуны[4] да дьяки разберут!..

— Убью! — загремел Рогач и, выхватив нож из-за пазухи, угрожающе замахал им по сторонам.

Толпа отшатнулась от новгородца. Будучи без всякого оружия, горожане не смели приблизиться к нему, — и, пользуясь минутным замешательством народа, Рогач перебежал через улицу, заскочил в первый попавшийся огород и, погрозив из-за забора ножом, скрылся…

Москвичи неистовствовали:

— Держи крамольника! Держи поносителя чести княжьей и митрополичьей!.. На осину его, изменника осударева!

Но пускаться за ним вдогонку никто не решался. Наконец прискакали на место шума конные дружинники, составлявшие городскую стражу. Крамольников хватать они привыкли, но когда народ показал им на тот огород, куда заскочил Рогач, они тщательно обыскали всю местность, обшарили ближайшие дворы — но нигде ничего не нашли. Новгородца и след простыл.

— А ну его к лешему! — выругался старший над дружинниками, видя бесполезность поисков. — Никак, он сквозь землю провалился! Айда, братцы! — обратился он к товарищам. — Поедем на площадь Красную. Князья-бояре собираются во двор государев, блюсти надо, чтоб все кругом в порядке было. А крамольников подобных не мало, где тут каждого поймать?

Они повернули коней и уехали. Народ тоже разошелся, толкуя о новой напасти, грозившей земле Русской. О Рогаче скоро забыли. Мало ли чего сбрешет человек, будучи не в своем разуме! А что старик был не в своем разуме и что «брехал он безумные речи, коих и сам не понимал» — с этим почему-то все соглашались, хотя новгородец мало походил на сумасшедшего… Известие о нашествии Тимура потрясло всех. Неужели стольный град Москва и вся земля Русская испытают те ужасы, какие были при нашествии Тохтамыша? Народ трепетал при одной мысли об этом и возлагал свою надежду на великого князя и его советников, а особливо на митрополита Киприана, «ангела-хранителя московского», и на князя Владимира Андреевича Храброго, славного сподвижника Дмитрия Ивановича Донского в битве на Куликовом поле.

— Победил же князь-осударь Дмитрий Иванович с князем Владимиром Андреевичем Мамая безбожного на Куликовом, авось и ныне князь Василий Дмитриевич с дядею Тимура победят, — толковали в Москве, и веря и не веря в возможность подобной победы. — Бог — наше прибежище и сила. Не скончал еще дни живота своего игумен троицкий Сергий, умолит он Господа смилостивиться над землею Русскою. Не он ли победу на Куликовом поле предсказал?

— Не выходит ныне из обители игумен Сергий, — возражали другие, зная, что строгий постник и молитвенник Сергий, известный под прозванием Радонежского, не доволен распутством и жестокостью юного великого князя и не благоволит к нему, как благоволил раньше к его отцу, — не может он взирать на грехи мирские. Не захочет он молиться за нас, недостойных…

— Велико терпение Господа, а раб ли Его верный, старец Сергий, не захочет молиться за души христианские? — промолвил на это какой-то монах, случившийся около говоривших. — Всегда были близки его сердцу горе и радости народные, и нам ли, грешным людям, сомневаться в его благости? Неладно, неладно толкуете вы, братия. Старец Сергий никогда не забывал и не забудет родную землю. А потом, сколько святых иноков есть! Есть владыка Киприан. святитель славный! Надейтесь, крепко надейтесь на молитвы людей праведных, надейтесь на заступничество Царицы Небесной, надейтесь на неизреченную милость Божию — и спасена будет страна наша от разорения!..

Над Москвой только гул стоял от противоречивых толков и суждений переполошенных горожан, передающих друг другу слова митрополита Киприана, сказанные в Успенском соборе. Владыка произнес такую краткую, но сильную речь:

— Молитесь, чада мои духовные! Молитесь мужи и жены славного города Москвы и всей земли Русской. Страшный воитель грядет, грядет Тимур Чагатайский, и с ним воинство несметное! Победитель он Тохтамыша Кипчакского, на Русь кровавый взор свой обратил! Несет он гибель и разорение! Несет он смерть и муки всяческие!.. Молитесь, братия и други мои, молитесь Всеблагой Царице Небесной, да усмирит Она жестокое сердце Тимура, да обратится Тимур вспять, яко непостижимою силой гонимый! Молитесь миром, людие православные, и услышит Пречистая Богородица усердное моление наше и упросит Сына Своего, Господа Иисуса Христа, спасти нас и грешные души наши. Аминь.

Подобные слова убедили всех в действительной опасности, надвигавшейся со стороны Волги, и не было ни одного человека, который бы мог сказать, что «это беда — не беда, а просто гром из далекой тучи, блуждающей в пространствах воздушных».

О Тамерлане слыхали раньше, но полагали, что он обитает где-то на краю земли, воюя с народами сирийскими, индийскими, египетскими и иными. О приближении его к русским границам никто не думал. И вот, когда разнеслась весть о нашествии, жители Москвы всполошились. Неужели князья-бояре не измыслят средства остановить его стремление? О народном вече, какое так восхвалял Рогач, никому и в голову не приходило. Москва была совершенною противоположностью Великому Новгороду, и граждане московские жили не своим умом, а умом великого князя и бояр. И такое «чужеумие» ни для кого не казалось унизительным. Что за важность, ежели за них, москвитян, думают князья и бояре! Они разумнее простых людей, им и наставлять простоту на путь истины. И, имея такое суждение, москвичи тотчас же после обедни стали собираться в Детинец, или Кремль, под окна великокняжеского дворца, ожидая, что скажет высшая власть, на которую они всегда полагались.

Народ видел, как один за другим приезжали на княжий двор бояре и воеводы, как они слезали с коней и поспешно всходили на крыльцо, озабоченно проходя между рядами дворцовой челяди. Прискакал и князь Владимир Андреевич и, ласково поклонившись народу, встретившему его радостными восклицаниями, легко взбежал по ступенькам, точно на плечах у него был не пятый десяток лет, а только годов двадцать — тридцать. Наконец все советники великокняжеские съехались. Тяжелые двери затворились. Тогда один из дьяков крикнул собравшемуся народу с высокого крыльца:

— Стойте смирно, люди православные! Великий совет учиняется. Не шумите, не гуторьте промеж себя: чтоб ни единое слово не долетело до высокого слуха княжеского!

Народ всколыхнулся и замер.

В просторной приемной палате великокняжеского дворца, изукрашенной со всею пышностью того времени, собрались бояре и воеводы — ближние советники московского государя. Были тут бояре: Иван Залесский, Петр Шереметев, Борис Кушелев, Дмитрий Всеволож, Александр Поле, Федор Добрынский, Степан Олсуфьев и другие; были «князья служилые» Давыд Пестрый, Иван Стрига-Оболенский, Григорий Ковер, Андрей Мышецкий, Иван и Семен Ряполовские и потомок суздальских владетелей — Александр Иванович Брюхатый. Из духовных особ присутствовали архимандриты московских монастырей Чудова, Андрониева и Симонова, приглашенные на совещание по предложению митрополита Киприана. Когда же все вызванные ко двору лица были в сборе, дверь, ведущая во внутренние покои, отворилась и в приемную палату вступил великий князь Василий Дмитриевич, сопровождаемый братьями Юрием, Андреем и Петром Дмитриевичами, дядею Владимиром Андреевичем и владыкою Киприаном, шествовавшим непосредственно за великим князем.

— Буди здрав, княже великий с братьями-княжичами! Буди здрав, владыка святой! Буди здрав, княже Володимере! — возгласили собравшиеся вельможи и отдали земной поклон.