«Опочил повелитель наш», — думают прекрасные невольницы и осторожно помахивают веерами, освежая лицо великого хана…

Спавший беспокойно зашевелился. Дрожь пробежала у него по телу. Пальцы на руках сжались в кулак… Хриплый звук вырвался у него из груди.

— Как смели?.. Дерзкие!.. — невнятно пробормотал он, не просыпаясь. — Эй, стража!.. Бартом!..

— Он Бартома зовет, — шепнула одна невольница другой, наклоняясь к уху товарки. — Сказать или нет ему?

— Не проснулся еще хан пресветлый, — возразила другая, отрицательно мотнув головою. — Во сне он произнес имя Бартома… Как бы не попасть нам в беду…

— Так, значит, не звать Бартома?

— Не смеем мы позвать его. Не наяву, а во сне вымолвил повелитель наш имя начальника телохранителей. Лучше пробуждения его ждать…

Невольницы приложили пальцы к губам в знак молчания и продолжали обмахивать Тимура веерами, робко поглядывая на него… Лицо великого хана изменилось. Вместо горделивой важности на нем появилось выражение какой-то робости, почти ужаса: брови высоко поднялись, ресницы чуть-чуть затрепетали… и вдруг глаза его открылись… Невольницы замерли от страха.

— Кто ты? — беззвучно прошептал Тамерлан, глядя куда-то в вышину и, вероятно, видя что-то невидимое для обеих невольниц. — И ты приказываешь?.. Ты повелеваешь?..

Тут он зашептал что-то непонятное; невольницы ничего не могли разобрать и, не смея уже махать над ним веерами, неподвижно стояли у его изголовья, уподобившись безгласному мрамору…

Тимур продолжал лежать на подушках, устремив глаза кверху, и во взоре его было столько неподдельного ужаса, что невольницы не знали: спит или не спит пресветлый хан, лежавший с открытыми глазами?..

Знаменательное, чудесное событие случилось с повелителем чагатайских монголов, заснувшим в тот момент, когда следовало садиться на коня и выступать в поход. Ночью он спал спокойно, убаюканный мыслью о скором покорении Руси, изобиловавшей несметными богатствами, по словам пришлого новгородца, но когда настало утро, он поднялся с ложа хмурый и сердитый. Воображение нарисовало ему ту непростительную обиду, какую нанес ему московский князь, и хотя обида эта была нанесена заочно и ничем не доказывалась, кроме извета Рогача, но не таков был хан Тимур, чтобы прощать личное оскорбление, даже и призрачное. И вот он погрузился в мрачную задумчивость, продолжавшуюся до полудня, когда было назначено выступление остального войска. Однако выступать в полдень Тимуру не пришлось. Какая-то необычная, тяжелая дремота овладела им, и он крепко заснул, забыв о назначенном походе.

И вот спит великий хан. Смутное предчувствие чего-то грозного, неотвратимого наполняет его душу. Он делает беспокойное движение… Что-то сдавило ему грудь. «На Русь, на Русь!» — беззвучно шепчут его губы, и он тяжело дышит.

И вдруг показалось великому хану, что полы его шатра приподнимаются… выше и выше… Засинело ясное небо… Он порывался крикнуть, но не мог. Пальцы его рук сжались в кулак, но тотчас же разжались. По телу пробежала дрожь. С губ сорвался хриплый шепот:

— Как смели?.. Дерзкие!.. Эй, стража!.. Бартом!..

Но ни Бартом, ни стража не являлись. Да Тимур и забыл о них, пораженный представившимся ему зрелищем…

И видит хан… Над ним уже не шелковая ткань шатра, а величественное, необъятное небо. И это не просто небо, какое он привык видеть каждый день, а светлое, лучезарное, ослепительное, никогда не виданное им. А там, высоко-высоко, в глубине этого неба, появилось необыкновенное сияние. И не может понять Тимур, солнце ли это или что другое? Солнце? Нет, это не солнце. Это гораздо ярче солнца. Что же это такое?

А сияние все ближе и ближе. Распространяя вокруг себя свет и тепло, спускается оно прямо на сагеб-керема, лежавшего в полном оцепенении на подушках. Спит он или не спит? Нет, он не спит, а видит это почти наяву. Но и не совсем наяву он видит. По крайней мере, сохраняя некоторое сознание, Тимур мог сообразить, что глаза его закрыты. А между тем чудесное видение представлялось ему до того ясно и отчетливо, что все мельчайшие подробности дальнейшей картины навсегда остались в его памяти.

И видит хан Тимур, что белое как снег облако опускается над его головою. И невыразимо сладкое, тонкое благоухание коснулось его…

«О, Аллах! Не ангела ли смерти за мной посылаешь?» — подумал потрясенный воитель и исполнился священного ужаса, овладевшего всем существом.

— Зри, царь прегордый: Владычица Небесная грядет! — донесся до него чей-то нежный, как звон серебряных колокольчиков, голос, и он открыл глаза…

Облако уже совсем опустилось над ним. Сияние сделалось еще ярче и ослепительнее. И в средине этого сияния, утвердясь на прозрачном облаке, стояла величественная женщина несказанной красоты. Одеяние Ее было соткано из света и воздуха; на главе было белоснежное покрывало, испускавшее лучи ярче солнечных. Взоры Ее — бесконечно-кроткие и прекрасные — прямо обратились на Тимура и, казалось, приказывали ему что-то…

— Изыди вон из страны русской! — услышал он божественный голос и устрашился до такой степени, что не знал, жив ли он или мертв.

— Кто Ты? — наконец прошептал он, набравшись силы и смелости. — И Ты приказываешь?.. Ты повелеваешь?..

— Я — Матерь Бога Живого, — прозвучало в ответ. — И Я приказываю, Я повелеваю тебе, царь земной, удалиться из пределов русских. И горе тебе, если ты ослушаешься Моего веления! В один миг исчезнет тленное величие твое, и твое воинство как дым. рассеется!..

Тимур затрепетал как лист. В груди его точно оборвалось что-то. Сердце сначала замерло, а потом заколотилось шибко-шибко… Слова Небесной Владычицы глубоко потрясли его.

— О, Матерь Бога Живого! — воскликнул он, хотя в действительности восклицание его оказалось невнятным шепотом. — Не знал я Тебя раньше, но от христиан слыхал о тебе… И рад бы я исполнить волю Твою, но нельзя назад ворачивать… Никогда не отступал назад сагеб-керем — владыка мира, и русских ли сил он убоится?..

— Царь земной! — раздался тот же голос, и кроткая настойчивость послышать в нем. — Не хвались властью земною. Владыка мира — один Всевышний, а ты последний из Его рабов. Воззри на сии силы небесные! Что может противиться им?

Тамерлан возвел глаза кверху. По правую сторону Царицы Небесной стояло в воздухе множество светлых старцев. с длинными седыми бородами, в святительских одеяниях, с золотыми жезлами в руках; тут же виднелись молодые юноши и пожилые мужи с венцами на головах; далее расположились сонмы христианских мучеников, пострадавших за веру свою. По левую же сторону Матери Бога Живого раскинулись по всему пространству необъятного неба тьмы молниеобразных воинов Царя Небесного, тихо реявшие белоснежными крылами и имевшие в руках по огненному мечу. И числа этому воинству не было! Ужас обуял Тимура. Куда было его жалким, смертным ратникам бороться с небесными силами!.. А сверху опять раздался голос, но уже не кроткий и нежный, а громовой и грозный:

— По предстательству Царицы Небесной дарованы мир и благодать стране русской! Обрати вспять полки свои, нечестивый царь земной, ежели не хочешь погибнуть в сей же день со своими кромешниками!..

И, сверкая как молния, появился перед рядами небесных воинов архистратиг-воевода бесплотных сил. И указал он пламенным мечом на Тимура — и тьмы светлых воинов устремились на великого хана, направив в него свое огненное оружие…

Тамерлан закричал от страха и проснулся. Над ним был голубой верх шатра, сквозь который просвечивало солнце. По сторонам виднелась обычная обстановка, окружающая его в походах. Значит, это был сон, а не что иное. Но такой сон не мог быть простым сном, — это был вещий сон. И, придя к такому заключению, Тимур приказал позвать к себе главнейших военачальников и вельмож и сказал им:

— Раздумал я на Русь идти. Не много славы и чести для меня прибавится, ежели я Русь покорю. А ради таких причин повелеваю я: воротить передовые отряды, что в поход выступили, и немедля же идти в страны полуденные. Слышали вы слово мое?