Рогач решил не жалеть красок. Что за нужда, если слова его окажутся впоследствии ложью! Он во сто раз, в тысячу раз увеличит в глазах Тимура то, что есть на самом деле, Тимур двинется на Москву, разгромит великое княжение, предаст огню и мечу все живушее — а этого-то ему, Рогачу, и надо было! А на Новгород монголы не пойдут, как не пошел туда Батый полтораста лет тому назад. И, успокоенный с этой стороны, Рогач приготовил коня в укромном месте, разжился дорожными запасами и хотел было уже выехать из Москвы, но в порыве ликующей злобы не мог удержаться, чтобы не попытать счастья в народе, то есть попробовать возмутить его против правителей. Попытка его не удалась: москвитяне были не новгородцы, которые бунтовали из-за каждого пустяка. Особенно возмутила москвичей грязная клевета на митрополита, обожаемого простым народом, и смутьян едва унес ноги. Тогда он, уже без задержки, сел на коня и, крадучись, выбрался из стольного града, чтобы ехать к грозному завоевателю Тимуру.

Долго он пробирался путями прямыми и окольными, дорогами торными и тропинками еле заметными и наконец достигнул Рязани. Там он явился к князю Олегу Ивановичу, зная его враждебное отношение к Москве, и произнес приблизительно такую речь:

— Княже великий![15] Заведомый недруг тебе, князь московский, всегда против тебя замышляет. И не токмо умышляет, но и чинит всякие пакости к твоему, княже, вреду и уничижению. Вестимо, ты свойственник ему нынче, сын твой, княжич Федор, на сестре его женился, но разве князь Василий Дмитриевич поглядит на свойство да на родство близкое? Не таков он человек зародился, давно уж нож на тебя точит… Послушай меня, княже великий. Есть слух, что на Русь Тимур-воитель идет, а воинства с ним сорок тем. Пошли ты к нему послов тайных, скажи, что заедино с ним готов на Москву идти, и спасется твоя земля от разорения, а Московское княжество сокрушится!..

— А ты откуда приехал? — спросил его князь Олег, хмуря свои седые брови.

— От Москвы, государь.

— А роду какого ты?

— Торговым человеком я был, но москвитяне по миру меня пустили…

— Так ты не москвитянин, значит?

— Боже меня сохрани москвитянином быть! В Новгороде Великом родина моя…

— Ага! Новгородец ты! А какой ты веры: русской аль, может, татарской?

Рогач вытаращил глаза.

— Да разве неведомо твоей милости княжьей, что в Новгороде православные люди? Вестимо ж, православный я!

— А чего ж ради ты не по-православному живешь? Аль в Новгороде вашем в обычае родную землю на разграбление врагам предавать? Аль ты меня за иуду-христопродавца почел, что на такую измену подбивать дерзнул? Ах ты, смутьян окаянный! С московским князем великим мы в дружбе состоим!.. А твоих речей я слушать не хочу! Знаю я вашу новгородскую породу: вам бы все мутить… Гей, люди! Взять человека сего да на осину вздернуть!.. А хан Тимур авось не дойдет до нас… На осину, на осину его!..

Старый князь Олег разгорячился, раскричался на опешившего Рогача, ударил его костылем по голове и передал на руки детей боярских с приказанием вздернуть негодника на первое дерево, но на осину непременно.

Дети боярские повлекли новгородца в ближайшую рощу, чтобы исполнить приказ князя, но в самый решительный момент, когда веревка уже была накинута на шею Рогачу, прибежал посланец Олега и объявил, что государь раздумал казнить изменника, а повелел в темницу его заключить, дабы после в Москву его отправить за стражею.

— Ах ты, княжище рязанское! — яростно ругался Рогач, очутившись за решеткою. — Экую каверзу учинил — меня задержал!.. Задумал с Москвою дружить!.. Подведет тебя московский князь… подведет! Даром, что он молокосос пред тобой, а ты волк бывалый! Советники у него опытные есть, вот тот же князь Владимир Андреевич… Только бы вырваться мне отселева, насолил бы я и Рязани, и Москве!

Тюрьма была крепка. Не представлялось никакой возможности выбраться наружу. Он тщательно обшарил стены темницы, попробовал крепость решетки, подергал дверь и, видя что силой ничего не возьмешь, невольно присмирел до поры до времени.

«Против рожна не попрешь, стало быть, — подумал он. — Сразу отселя не выйдешь. Вот обожду немного… авось подвернется случай?..»

И случай действительно подвернулся.

На третьи сутки своего заключения Рогачу представилась возможность убить тюремного сторожа, принесшего ему пищу, и он ночью вышел из темницы, прошел между спящими дружинниками, приставленными для караула над подвалами, в которых содержали преступников, выбрался за черту города и скрылся в ближайшем лесу, не забыв прихватить доброго коня, пасшегося на городских лугах.

Через сутки после этого изворотливый новгородец был уже далеко от Рязани, едучи не обратно, а вперед, к берегам Дона, куда, по слухам, шел Тимур со своими полчищами. По дороге он завернул в одно селение, отыскал старого воина, живущего на покое, купил у него полный воинский уряд, то есть доспехи, оружие и щит, и, превратившись в почтенного витязя, отправился далее, спеша к намеченной цели.

Немало дней провел он в пути по рязанской земле, тянувшейся вплоть до Дона. Да и за Доном шла рязанская земля, как, по крайней мере, считали рязанцы. Впрочем, понятия о тогдашних границах были самые смутные и князья не знали, где, собственно, кончаются их владения и где начинаются чужие. Таким образом, Рогачу не было достоверно известно, миновал ли он русский рубеж или же продолжает пробираться по Рязанщине. Маленькая деревенька, в которую он въезжал после двух дней пути по дремучему лесу, сильно обрадовала его.

— Эй, тетка! — закричал он первой бабе, встретившейся ему у крайней избы. — Далече ли до Дона отселева?

Баба поглядела на него и ухмыльнулась:

— А ты, никак, ослеп, старче, что речушку перед собой не видишь? Ведь это же Дон-то и есть!

— Как Дон? — выпучил глаза Рогач, ожидавший увидеть широкую величавую реку, тогда как указанная «речушка» была действительно речушкой, а не рекой.

— А так же и Дон, как Дон! Речушка сия прозывается…

— А как же я слышал раньше, быдто Дон этот — река вельми широкая?

Баба опять ухмыльнулась:

— А коли слышал, так и ищи широкий Дон пониже сего, а здеся только зарождается он! А ниже Дон-река воистину широка и глубока…

Рогач кивнул головою:

— Добро, разумею я. А чьи вы люди будете?

— А люди мы ничьи, на воле живем. Мужики наши только дымовое платят князю рязанскому, коли сборщики княжьи до нас достигнут. А потом без стесненья мы.

— А не слышно ли у вас, — медленно заговорил новгородец, пристально смотря на собеседницу, — не подвигается ли с низовьев Дона-реки Тимур-воитель со своим воинством?

— Кажись, гуторят что-то. Елец-город, бают, взял, в верховья идет… Да я баба темная, мало знаю. А вот войди в избу, там у меня муж сидит, лапти плетет. Он тебе расскажет, что и как… Да ты не сборщик ли из Рязани? Не за дымовым ли приехал? — спохватилась баба, испугавшись, что могла пригласить к себе такого человека, который ни для кого не был дорогим гостем.

Но Рогач успокоил ее:

— Не бойся, не сборщик я. Я человек дорожный, не из Рязани совсем. А еду я в низовья Дона по делу своему.

Он слез с коня, пустил его на луг щипать траву и вошел в избу.

Тут Рогач узнал, что полчища Тимура двигаются по правому берегу Дона; что город Елец, в котором господствовал князь Федор Карачевский, данник Олега Рязанского, уже взят грозным завоевателем; что жители встречных сел и деревень поголовно истреблены монголами, не желавшими даже брать пленных. Мужик, который рассказывал об этом, уверял, что если ехать немешкотно по берегу Дона книзу, то в три-четыре дня можно было достигнуть до Тимура. За безопасность же своей деревеньки он не боялся. По его мнению, монголы не захотят продираться по дремучим лесам, раскинувшимся в верховьях Дона, а, наверное, переправятся через Дон неподалеку от Ельца, чтобы идти на Рязань и Москву людными, населенными местами. Таким образом, деревенька осталась бы в стороне, на что жители ее и надеялись, спокойно занимаясь своими домашними работами.