Лифт скрипнул и вознёс его на последний этаж. Остановился.

Дверцы начали расходиться перед ним. Он терпеливо ждал.

Руку с кулаком-утяжелителем, выстрелившую между дверцами лифта ему в лицо, Женя перехватил за кисть на голом инстинкте, успев отшатнуться.

Неизвестный тип бросился на него с такой яростью, что Женя отпрянул не от нападения, а именно от его злобы. Но пойманную руку он всё же резко заломил неизвестному назад, одновременно шагнув вперёд и мимо него. Круто развернул противника лицом к себе — ещё успел удивиться: как по весу противник-то легковат. Удар коленом под дых — услышал выдохнутое хеканье. Мгновенный шаг назад от отяжелевшего на его поддерживающей руке тела — и ногой в бедро послал его в стену. Треснется — можно и поговорить, какого…

Тот ещё летел на сближение со стеной, а сбоку к изумлённому Жене, хищно пригнувшись, метнулся ещё один — тоже какой-то вихлястый и сухощавый, с согнутыми по бокам руками — справа тускло блеснуло лезвие ножа.

«Вот чего мне для полного счастья не хватало…» — хотелось воображаемо процедить сквозь зубы, пока одним разворотом уходил от удара ножом снизу. И ногой по почкам вколотил нового противника, не успевшего развернуться к нему, в лифт. Оттуда и послышался сухой перестук упавшего ножа.

Двери лифта неспешно закрылись, и кабина поехала туда, куда её послал Женя.

На первый этаж. Успел сунуть в кабину кулак — стукнуть по кнопке щитка.

Кто такие?

Кто послал?

Не предупредив, что столкнутся с человеком, умеющим драться?

Или об этом факте не знали?

И главный вопрос: за что?

Он не спеша подошёл к подвывающему, приткнувшись к полу под стеной, типу. Поднял за ворот куртки, прихватив часть плеча. Шваркнул типа спиной о стену, заставляя встать на ноги.

— Кто такой? — суховато спросил Женя, спокойно глядя в карие глаза, с ненавистью вперившиеся в него. — Считаю до трёх, — ухмыльнулся он. — Промолчал — дал согласие на недобитка. Меня понял? Кивни.

Тот дёрнулся, пытаясь вырваться.

— Понял, — уже ледяным тоном констатировал Женя. — Ладно. Раз сказал, так для проформы сделаю это. Раз. Два. Три.

Вместе с высказанным «три» противник резко дёрнулся уже не в сторону, а вниз — просто-напросто рухнул на пол всей тяжестью тела. Расстёгнутая куртка осталась в руке изумлённого Жени: парень выпал из неё — и сразу, без перерыва, невероятно изогнувшись, прямо с пола, помогая себе руками, шустро, чуть не ласточкой сиганул в сторону. Там, всё ещё на коленях, юркий противник уже гибкой ящерицей вильнул за лифт, и вскоре послышался панический дробный топот, постепенно затихающий вниз.

Постояв в лёгком недоумении, Женя критически оглядел куртку — нечаянную добычу победителя, и легонько встряхнул её. Явно не утяжелена какими-то интересными предметами, вроде огнестрельного оружия. В карманы лезть побрезговал.

Огляделся. Мусорить на площадке не хотелось. Подошёл к подъездным окнам, которые выходили во двор, открыл форточку. Этот, сбежавший, выскочит как раз вовремя, чтобы получить падающую вещь от снисходительного победителя. Ну, если он сообразит оглянуться на дом и если куртка не свалится на крышу над подъездной дверью.

Женя вошёл в квартиру воспрянувший духом.

Хм. Немного помахал кулаками, а как успокоился. Сходить, что ли, пару раз в родную секцию? Давненько там не был.

Постоял в прихожей, глядя в зеркало и не видя его. Поухмылялся. Без очков он встретил сегодня несколько человек. Все на будущее живы. Автописьмо молчит. Потому как судорога пальцев, словно сжимающихся вокруг карандаша, обычно начинается сразу.

А если попробовать заняться тем самым углублением? И выявить ту самую суть человека, которого пишешь? Ну, заняться тем, что подсказала Ирина?

Но, едва он прошёл в угловую комнату — застеклённый зал-мастерскую, как мгновенно забыл о работе с карандашом. Давным-давно оставленные мольберты с незаконченными акварелями мгновенно притянули его взгляд. Он прошёл мимо двух, задержался у третьего, вгляделся. Рассеянно взял с тумбочки забытую чашку с высохшим кофе, так же машинально поставил её на место…

Где-то через несколько часов он торопливо заканчивал последнюю акварель, будто кто-то освободил его руки и душу. С обычным для себя, недавнего, блеском он, сегодняшний, воспроизвёл сияющий под солнцем мокрый после дождя переулок: блестящий чёрный асфальт, фигурки людей под яркими зонтами, тёмные стены высотных домов, кусочек ослепительно голубого неба, — лишь сбоку, за крышами высоких домов, наметив край уходящей чёрной тучи.

Он очнулся, когда нужный свет пропал с его стороны дома.

Ухмыльнувшись, посмотрел на законченные акварели — и восхищённо выругался, когда зазвенел мобильник.

— Как же ты догадалась… — пробормотал он и бросил: — Леокадия? Добрый вечер.

— Женечка! — мелодично пропел грудной женский голосок. — Я очень (ты слышишь?), очень надеюсь, что вечерок для нас с тобой добрый-предобрый. Как у тебя дела, мой талантливый друг? Что ты можешь сказать прекрасного своей верной почитательнице и вообще доброй женщине?

— Загляни завтра, — предложил Женя. — Посмотришь.

— О! — обрадовалась Леокадия и тут же приторно заканючила: — А можно, я сразу с Витенькой приеду? Ты ведь не разочаруешь свою любимую почитательницу? И Витенька сразу отнесёт в мою машинку чудесные творения моего признанного всеми гениальнейшего гения?

Женя почувствовал, что его привычно тошнит от её уменьшительно-ласкательных словечек. Торопливо сказал:

— Лео, приезжай, как хочешь. Но сейчас я должен торопиться.

— Всё-всё, милочка Женечка! — заторопилась искренне обрадованная агентша. — Хорошего тебе вечерочка! До завтра!

Он почувствовал голод и ушёл на кухню, захватив с собой блокнот и карандаши. Приготовив себе быстрый перекус и устроившись прямо за столом, деловито принялся зарисовывать лица тех, кто напал на него на лестничной площадке. Узкое лицо, короткий нос, небольшие глаза; почти пропавший, узкий в ниточку рот, короткие волосы — тип с ножом. Примерно такое же узковатое лицо того, выпнутого в лифт… Нет, лица неинтересные. Но азарт, близкий к вдохновению, заставил запечатлеть обоих.

Женя жадно выдул большую чашку кофе, ещё подумал: не слишком ли ему будет — взбадривающий напиток вдобавок к взбудораженному до сих пор состоянию? Сумеет ли заснуть потом… Но пальцы, соскучившиеся за последние месяцы (ах, чёрт — месяцы!), требовали работы.

Он перелистнул страницу, и… карандаш застыл. Ирина или тот неизвестный? Мужик интересней. Лицо очень оригинальное. Только вот… Не карандашом хочется его, а акварельными мелками.

Женя поставил на поднос кофейник, чашку, блокнот и всё перенёс к рабочему столу в мастерской. Пока шёл, вспоминал в мелочах черты лица, одновременно проникаясь настроением, впечатлением власти и самоуверенности неизвестного… Включил настольную лампу на всю мощь. Уселся со вздохом освобождения, пододвинул пачку мелков и вывалил их рядом с кипой листов.

Вгляделся в воображаемое лицо. В ярко-синие глаза.

… Думает — он особенный. Оттого и надменный. Но думает так не совсем зря. Есть что-то необычное в нём, в этом бешеном типе, который не умеет жить спокойно…

И застыл, когда понял, что пальцы скрючило в знакомой судороге.

Сопротивлялся недолго.

Спустил всех «бешеных псов» с поводка, решившись последовать совету Ирины.

Только мелькнуло разок удивление: её знакомый — упырь? Или?..

И — погружение в письмо, которое словно проходит мимо него. Почти. Похоже на безумное стремление рисовать, будучи страшно больным. Все линии будто чужой рукой и сквозь болезненную муть. Рисунок в целом не воспринимается, потому что линии его сознанием не контролируются. Но он видел. Как и обещала Ирина.

Взгляд прочистился, а последний мелковый огрызок выпал из дрожащих от напряжения пальцев, не сумевших его удержать. Но Женя мгновенно забыл об упавшем предмете, недоверчиво застыв перед листом, с которого на него зубасто ощерилась змеиная морда с прозрачными синими глазами, полными хрустального холода. Змеиная шкура переливалась поблёскивающими чёрными чешуйками и была выписана так тщательно, что внезапный зверь был готов вот-вот скользнуть с листа.