Когда она входила в лифт, зазвонил мобильный. Она чуть не уронила его из рук, ослабевших от неожиданности и надежды: бабуля!

— Ирина, я… — начал Женя.

— Прости, Женя, я не могу разговаривать сейчас! У меня бабуля пропала! — выпалила девушка. — Я в лифте. Хочу сбегать на рынок!

— Он, вообще-то, до шести по выходным, — напомнил Женя. — Подожди меня. Я здесь, у твоего подъезда. Сейчас поднимусь к тебе — и попробуем выяснить, где Нина Григорьевна. У тебя найдётся блокнот или любые другие листы бумаги? Хотя о чём я говорю, — пробормотал он. — Ты же нашей братии, художница…

Она вспомнила, как он однажды сказал, что может определить местонахождение человека, прорисовывая обстановку вокруг него, и чуть не крикнула:

— Поднимайся! Я жду тебя!

Отчаянный крик Ирины, несмотря на то что пока ничего не произошло, словно подстегнул. Женя быстро покинул машину и мгновенно оказался у подъездной двери. Пришлось дожидаться, пока Ирина снова зайдёт в квартиру, чтобы дозвониться ей по домофону. С лифтом оказалось всё в порядке, и Женя без проблем оказался вознесённым на нужный этаж. Дверь в квартиру открыта нараспашку, и он вошёл, достаточно громко хлопнув ею, чтобы не напугать девушку внезапным появлением.

— Я слышу! — крикнула она из комнат. — Заходи в зал! Я сейчас листы найду!

Подцепив подошву одного ботинка носком другого, он освободился от обуви и некоторое время сомневался, снимать ли куртку. Но желание побыстрей узнать, что же именно произошло, заставило заглянуть в зал, а потом в коридоре чисто машинально подойти к открытой двери в другую комнату.

У окна, в кресле, сидел неизвестный мужчина. Ирина сидела на корточках, почти у его ног, и обыскивала нижний отдел какого-то комода.

На шелест в дверях она обернулась и прикусила губу, глядя на Женю со странным раздражением: «Ну вот, увидел!» и тревогой. Мужчина в кресле не шевельнулся, сидел неподвижным изваянием, и удивлённый Женя чисто машинально сказал:

— Здравствуйте.

Ирина встала с большой папкой в руках, покосилась на сидящего, а потом вздохнула, глядя на Женю.

— Он не ответит. Это мой брат. И… третий глухарь.

Женя опять машинально нащупал на кисти браслет и только после этого движения подошёл к сидящему. Вгляделся в лицо, равнодушное и больше похожее на лицо статуи… Ну да. Волосы у обоих светло-русые.

— Это про него ты сказала, что я могу помочь, но не захочу? — медленно спросил он.

— Немного не так, но в целом… — Она запнулась и отвела глаза. — Я видела, каково тебе, когда ты впадаешь в транс автописьма. А ведь там только упыри. Я просто подумала, каково тебе будет, если ты… — Она снова глубоко вздохнула и бесцветно предложила: — Пойдём в другую комнату. Там стол удобный.

Когда он вошёл в этот зал следом за нею, она стояла у стола, шуршала листами, но выглядела как-то так, что он немедленно подошёл, сбросил наконец куртку и осторожно положил ладони на её напряжённо приподнятые плечи.

— Сначала найдём Нину Григорьевну. Потом попробуем с братом. Как его зовут?

— Гриша, — прошептала она, и её плечи вздрогнули под его руками. — Григорий.

Чувствуя себя обескураженным Карлсоном («Спокойствие! Только спокойствие!»), Женя промолчал, не умея утешать, но руки на её плечах держал, пока они не опустились. Когда понял — успокоилась, обошёл её взглянуть на стол.

— Карандаши есть?

Она кивнула, не глядя.

— Вот.

Она дала ему выбор — цветные карандаши или акварельные мелки. Выбором он воспользовался. Карандаши отодвинул, мелки высыпал из пачки.

— А, ещё фотку Нины Григорьевны, — вспомнил он. — На всякий случай.

Ещё она включила люстру и добавила к нему настольную лампу, направив поток света строго на лист акварельной бумаги. Несмотря на общий свет, казалось, что стол очутился в замкнутом пространстве. Когда всё было готово, Ирина без слов отошла в сторону, откуда виднелся стол с листами, а Женя снял браслет. Некоторое время колебался, какой мелок брать…

Автописьмо нахлынуло волной, накатывающей заметным холодком. От стола Женю отшатнуло ненадолго, а потом он свободно склонился над ним, балансируя на грани между беспамятством и реальностью, прорывающейся мгновениями осознанного контроля за тем, что он делает и как это выглядит на листе. Пропало всё, кроме чувствительного подёргивания мышц. А ещё в мгновения просветления он успевал поразиться возникающему рисунку.

Из-под быстро чередующихся разноцветных мелков возникало нечто странное. Женя поймал осознанную секунду — увидел, скосившись на движение, изумлённое лицо Ирины при взгляде на лист. Такого она точно не ожидала. Впрочем, как и он…

На листе появлялась странная округлая большеглазая птица — с круглой же головой и маленьким кривым клювом. Такие же округлые крылья распялены — нет, не распялены, а будто вывернуты. Странно, но за рисунком птицы Женя чётко видел Нину Григорьевну… Новый провал в мутный туман — и новое понимание: это сова. Да, он старательно вырисовывал сову. Серые, чёрные и белые мелки — оперение. Потом жёлтые и коричневые — глаза, клюв и когти. Потом он схватил красный мелок и старательно замазал полкрыла, словно ставя яркое пятно. Словно ставя клеймо?..

Внезапно пальцы вцепились в чёрный уголь — Женя машинально отметил, что уголь у Ирины из лучших — чешский.

Провал сознания — из которого на этот раз он выбирался трудно и тяжело дыша. А потом увидел, что делает: ломаными и дёргаными линиями заштриховывает сову, порой скользя углем по мелковым следам. Ирина, уже не боясь помешать, стояла у стола и с беспокойством следила за порывистыми движениями его руки.

Уголь продолжал зачёркивать сову, когда левая рука Жени будто без его желания схватила следующий лист.

Уголь отброшен. Снова мелки — по чистому пока и белому… Лист за листом. Волк, словно бездыханно лежащий на боку; змей, чьи кольца бессильно распустились; медведь, всем телом, плашмя, словно рухнувший с вершины обрыва; лисица носом в луже чёрной жидкости; чайка с изломанными крыльями; кажется — горностай, чью зимнюю белую шкурку пятнают тёмные подпалины; ворон с безжизненно мутными глазами и окровавленным клювом; ещё одна хищная птица с переломанными крыльями — и всех их безжалостно зачеркнула чёрная паутина, сквозь которую краснели яркие пятна…

— … Акварельной бумаги больше нет, — донёсся до сознания виноватый голос, когда левая рука лихорадочно шарила по столу в поисках следующих чистых листов.

В ушах оглушительно звенело, и этот звон уходил томительно и болезненно. Женя сглотнул несколько раз, чтобы прийти в норму. Проморгался, чтобы убрать мутную плёнку и чтобы сухие от напряга глаза начали видеть. С силой потёр лицо ладонями. Взглянул на листы. Выбрал два.

— Ч-чёрт… — прошипел он, с изумлением вглядываясь в змея и волка. Вместо прозрачно-синих глаз змея — тусклые, белёсые. Вместо энергичной волчьей желтизны — погасший мутно-серый. И обернулся к девушке. — Ирина, звони своим. Ярославу и Красимиру. Узнай, всё ли с ними в порядке, или как. Начни с Красимира. Просто спроси, как он себя чувствует.

Она не стала задавать лишние в ситуации вопросы.

— Красимир?.. Да, я. У тебя всё в порядке?.. Что?.. Когда? — Она испуганно взглянула на Женю. — Он говорит — сегодня приехал дед. Недавно он ушёл куда-то — сказал, с кем-то встретиться хочет. И пропал. Его мобильный не отзывается, хотя «симка» у него здешняя и должна сразу… И дед не сказал, куда уйдёт. Они уже всех знакомых обзвонили… — И добавила, растерянно глядя на Женю: — Как я обзванивала… Да, Женя здесь. Это он сказал, чтобы я тебе позвонила. — Она уже вопросительно взглянула на Женю: — Он хочет приехать.

— Пусть приезжает, только… — Женя снова взглянул на рисунки и вдруг покачал головой. — Нет, пусть приедет. Звони Ярославу.

Ярослав откликнулся сразу. У него приезжала бабушка, которая тоже сказала, что торопится увидеть кого-то из своих знакомых. По дороге к этим знакомым она позвонила раз. Потом ещё — предупредить, что задержится. А потом до неё пытались дозвониться родители Ярослава — и тот же деловой женский голос отказывал в соединении. Узнав, что Красимир собирается к Ирине, Ярослав тут же напросился приехать.