Еще большее количество людей пришли на меня посмотреть, в результате получился общий праздник, с музыкой и танцами на улицах. Казалось, мое возвращение вдохновило и зарядило энергией всех соседей, как будто являясь доказательством того, что на мне не сказались пережитые трудности. Чудеса иногда случаются.
Создавалось впечатление, что мы сдерживали свои эмоции, пока они не стали давить настолько, что нам оставалось только высвободить их. Иногда мне удавалось побыть наедине с родными, и тогда мы нередко плакали, в основном от счастья, но иногда и от огорчения, что столько времени потеряно – мне уже тридцать лет, Каллу – тридцать три, Шекиле – двадцать семь. Последний раз я видел Шекилу еще малышкой, за которой мне надлежало присматривать, а теперь у нее уже было двое своих очаровательных детей.
Я кое-что вспомнил, взял немного золы из очага и показал ей. Она засмеялась. Когда ей был год или два, иногда я заставал ее поедающей золу, наверное, от голода, и часто ее мордашка была перепачканной. Зола испортила ей желудок, нам пришлось вести Шекилу к одной знахарке, которая могла ее вылечить. К счастью, большого вреда здоровью эта привычка не нанесла. То, что мы могли смеяться над подобными вещами, лишний раз подчеркнуло, что те дни остались далеко позади.
Шекиле и Каллу повезло – они учились в школе. Когда Гудду не стало, а я был неизвестно где, мама смогла позволить себе отправить двоих оставшихся детей учиться. Шекила стала учительницей, она умела читать и писать на хинди и урду (но не на английском). Шекила призналась мне, что, когда ей позвонила мама, она поверить не могла, ей казалось, что кто-то дурачится или даже хочет их обмануть. Но мамина уверенность, а в особенности моя детская фотография убедили ее в обратном. Она поблагодарила Господа за чудо и тут же побежала на вокзал и поехала к нам. Когда она увидела меня, то «потерялась во времени», как будто вновь вернулась в те дни, когда я за ней присматривал. Она тут же меня узнала.
Каллу тоже неплохо устроился в жизни. Он работал управляющим на фабрике, а еще подрабатывал водителем школьного автобуса. За одно поколение мои родные выросли от носильщиков камней до учительницы и управляющего. Не было бы счастья, да несчастье помогло: семья потеряла двух братьев, но оставшимся детям удалось вырваться из нищеты. Жизнь у Каллу была непростой – мне горько было узнать, что я оказался прав относительно того, что после нашего с Гудду исчезновения тяжкий груз ответственности лег на его плечи, единственного мужчины в доме. И хотя после того, как я пропал, мама отправила его учиться в школу, он вскоре забросил учебу – хотел научиться водить машину и найти работу получше, чтобы обеспечивать Шекилу и маму. Боль утраты никогда не утихала, и в конечном итоге он решился покинуть не только Ганеш Талай, но и Кхандву и переехать в Бурханпур. Он рассказал мне, что временами сетовал на свою судьбу, теперь же был уверен, что боги над ним смилостивились, потому что я вернулся домой. Мое возвращение стало переломным моментом в его жизни. Теперь его душевные раны начнут затягиваться и груз ответственности будет разделен на двоих.
Мы вспоминали о тех тяжелых временах, которые довелось пережить моей семье после моего исчезновения. Шекила призналась, что даже боялась отдавать своих малышей в школу, – опасалась, что однажды они могут не вернуться. Но, конечно, ее страхи вызывали смех. Я размышлял и о том, почему меня назвали Шеру, что на хинди означает «лев». Но в детстве я неправильно произносил свое имя, и с тех пор, как потерялся, я навсегда останусь Сару.
Мое пребывание в Ганеш Талай пробудило множество воспоминаний о моей жизни здесь; в процессе общения с родными их становилось все больше и больше. Многого я не знал, потому что был тогда слишком мал. То, что я узнал в первый день и последующие два дня, помогло мне заполнить пробелы в воспоминаниях о раннем детстве, восстановить картины жизни одного из миллионов индийских детей, родившихся в маленьком городке. Еще это помогло мне понять, как жила моя родная мать. Ее стойкость перед лицом трудностей восхищала меня.
Предки моей матери происходили из касты воинов Рахпут, а ее отец был полицейским. Ее имя – Камала – является одним из имен Лакшми, богини счастья и процветания. Я запомнил ее красавицей и до сих пор так считал, несмотря на то, что она прожила такую нелегкую, полную страданий жизнь.
Отец мой был невысокого роста, широкоплечий, с квадратной челюстью, и уже в молодости его волосы были подернуты сединой. Он всегда носил белые одежды, в мусульманских традициях, а работал строителем-подрядчиком. Когда родители поженились, ему было двадцать четыре, а маме восемнадцать.
Теперь я наконец узнал, почему практически не видел отца. Когда мне было три года, Гудду – девять, Каллу – шесть, а мама была беременна Шекилой, мой отец заявил, что взял себе еще одну жену – законы ислама это позволяли – и бросает нас, уходит жить к ней. По всей видимости, мама не догадывалась о папиных намерениях жениться еще раз, пока он сам об этом не рассказал, поэтому для нее это стало ужасным потрясением. Отец познакомился со своей новой женой на одной из строительных площадок, где она была разнорабочей, – носила кирпичи и камни на подносах на своей голове. Мама время от времени виделась с отцом в окрестностях городка – он там жил. Его вторая жена была очень ревнивой и ни за что не пустила бы маму в дом. Наша мама была убеждена, что именно она не позволяла отцу с нами встречаться. Я не помню, чтобы он приходил нас навещать.
Мама решила не подавать на развод, хотя могла бы это сделать по законам ислама, поскольку муж ее бросил. Она оставалась женой нашего отца, несмотря на то что он давно с нами не жил и деньгами не помогал.
Она была потрясена до глубины души случившимся и сейчас называет те ужасные времена ураганом, который рвал ее жизнь на куски. Временами она была настолько в отчаянии, что не знала, где кончается небо и начинается земля. Ей хотелось умереть, она даже подумывала о том, чтобы дать нам всем яд или лечь на проходящую поблизости железнодорожную колею, чтобы ее раздавил первый же проезжающий поезд.
Именно тогда она и решила переехать в мусульманский квартал Ганеш Талай, в квартиру, где сейчас никто не живет. Она чувствовала, что ее индийская семья назад ее не примет, а вот мусульмане поддержали ее, несмотря на все обстоятельства. Я подозревал, что она сделала это и потому, что хотела, чтобы ее дети жили в более благополучном районе. Теперь, как я узнал, жители городка уже не разделены по религиозному принципу и явных границ между районами нет.
Несмотря на этот шаг, мама формально не принимала ислам до моего исчезновения и не прятала лицо, как делали некоторые ее подруги, приходившие к нам в гости. Я не помню, чтобы мне в детстве давали какие-либо религиозные наставления, хотя время от времени я посещал местную мечеть, где служил Баба. Но я помню, что однажды мне было велено больше не играть с друзьями, потому что они индусы. Мне пришлось обзаводиться новыми друзьями – мусульманами.
Самые яркие детские воспоминания об исламе у меня не самые приятные – обрезание. Не знаю, почему мне пришлось пройти этот обряд, ведь мы не обратились в эту веру, – наверное, мама решила, что лучше соблюдать некоторые местные обычаи, чтобы жить в мире с соседями, а может быть, ей просто сказали, что таковы условия нашего проживания в этом районе. Какова бы ни была причина, делали обрезание безо всякого обезболивания, поэтому неудивительно, что это мои самые яркие и самые ранние воспоминания.
Я играл на улице с детьми, когда пришел один мальчик и сказал, что меня зовут домой. Когда я пришел, увидел, что в доме собрались посторонние, включая Бабу. Он сказал мне, что сейчас произойдет кое-что важное, и мама просила не бояться, пообещала, что все будет хорошо. Потом несколько соседей повели меня наверх, в большую комнату. Посередине комнаты стоял большой глиняный горшок, мне велели снять шорты и сесть на него. Двое мужчин держали меня за руки, еще один стал сзади, чтобы удерживать голову. Двое остальных придерживали меня за торс. Я понятия не имел, что происходит, пока не увидел еще одного мужчину с бритвой в руке. Я закричал, но меня крепко держали, пока мужчина искусно обрезал мне крайнюю плоть. Было очень больно, но боль длилась несколько секунд. Он наложил мне повязку, и мама отнесла меня в кровать. Несколько минут спустя в верхнюю комнату пошел Каллу, с ним проделали то же самое. А Гудду туда не водили. Наверно, на тот момент ему уже сделали обрезание.
