На куче курток в коридоре уже кто-то крепко спал и видел замечательные сны. Хмыкнув себе под нос, Мария занесла на кухню стопку каких-то грязных тарелок, которые ей по пути всучила Татьяна, и решила выйти на улицу, чтобы слегка проветриться. По дороге к двери ей попались Настасья и Евген, которые, как обычно, уже начали выяснять отношения. Маша попыталась тихой мышкой прошмыгнуть мимо них, чтобы и их не смущать, и самой не нарываться на неприятности, но часть разговора всё-таки услышала – уши-то не заткнёшь.

     – А я тебя спрашиваю: какого хрена он с тобой заигрывает? – громогласно интересовался Евген, который, по-видимому, был уже довольно сильно пьян. – Я тебе этого не позволю!

     Речь, как поняла Малиновская, шла о Марате.

     – Вместо того чтобы сейчас выговаривать это мне, иди и разбирайся с ним сам, если ты такой крутой! – в тон ему отвечала Настя.

     – А вот я сейчас и пойду! – хорохорился Евген. – И выясню! А ты – дура… совсем распоясалась! Всегда недовольна. Всегда от меня что-то требуешь. А для того, чтобы требовать – нужно самой соответствовать! – его гневный монолог начал сливаться в одну сплошную кашу, в котором Женя начал припоминать ей всё.

     Последнее, что услышала Малиновская перед тем, как прикрыть дверь, ведущую на улицу, был негромкий голос Настасьи:

     – Мне ничего от тебя не нужно, кроме твоей любви. Но, видимо, даже этого мне не суждено дождаться. Всё, что больше любви, я не требую, нет…

     Напоследок Марии показалось, что Настя заплакала, хотя это было ей понято чисто инстинктивно, потому что, закрыв дверь, она уже просто физически не могла этого услышать.

     Малиновская неторопливо вышла в зимний сад, ласково укутанный белыми снегами. Замерзшие в нем яблони и вишни застыли безмолвными изваяниями, погруженные в долгий беспробудный сон. Маша тихонько подошла к одной из яблонь, коснулась шершавой коры. Постояв так с полминуты, она почувствовала, как будто где-то глубоко-глубоко внутри, словно едва уловимые отголоски далекого эха, бьётся, погруженное в сон, зеленое яблоневое сердце. Дерево словно почувствовало её прикосновение, потянулось к ней своими сонными руками-ветками.

     – Спи, спи, – тихонько прошептала Мария. – Твое время пробуждения ещё не пришло. До весны много дней и много ночей – и дерево, будто тяжело вздохнув, застыло вновь – усталое и спокойное. Было похоже, словно мама подошла к своему крепко спящему ребенку поправить одеяльце, и он, чуть шелохнувшись от её ласковых прикосновений, повернулся на другой бок и стал смотреть новые сны. Замечательный всё-таки тут сад. В этой волшебной ночи он выглядит как огромная сказочная роща.

     Под ногами что-то хрустнуло. Маша отошла немного в сторону, пригляделась и поняла, что это одна из красочных упаковок от фейерверков, которые ребята пускали несколько часов назад. Она просто молча стояла, разглядывая заиндевевшие ветки над головою, спокойная и умиротворенная, предаваясь каким-то своим, лишь одной ей ведомым воспоминаниям. Чуть дальше от неё, в Шашлычной, находились пять-шесть человек, все еще возясь с очередной порцией запекающейся на углях свинины, а в одной из дальних беседок трое девчонок хохотали, зажигая бенгальские огни.

     Маша услышала, как позади неё скрипнула дверь и, обернувшись, увидела Бирюка.

     – Ага, вот у нас тут кто! – улыбаясь до ушей, произнёс он. Вова подошёл, так по-братски обнял её и поцеловал в щёку. От него сильно пахло вином, а может и чем-то покрепче. – Как же я вас всех люблю. Ты просто не представляешь, как! – признался Бирюк.

     – Хорошо, что Танька не видела, как ты всех любишь, – засмеялась Машка, толкая друга кулаком в бок. – А то она бы тебе сейчас надавала тумаков!

     – Только тс-с-с! – Бирюк приложил палец к губам. – Об этом – ни слова.

     Он посмотрел на ребят в Шашлычной и серьезно спросил:

     – Ты сегодня пробовала шашлык?

     – Кажется, нет, – начала припоминать Малиновская, – а что?

     – Я тебе сейчас принесу.

     Бирюк направился в сторону веселой компании, а через пару минут вернулся к ней с шампуром в руках. Горячее мясо пахло очень вкусно и соблазнительно.

     – Я скоро вернусь, – сказал Бирюк, вручая ей угощение, и утопал обратно в дом. Малиновская даже не успела его поблагодарить.

     Она стояла и задумчиво жевала кусочки шашлыка, по очереди аккуратно стаскивая их с шампура. Было очень вкусно. Конечно, можно было кусать и прямо с него, но она боялась, что таким образом запачкает соком свою нарядную кофту. Доев, она ещё немного постояла на свежем воздухе и, напоследок взглянув на заснеженную яблоню, вернулась обратно в дом.

     Настасьи и Евгена в коридоре уже не было. Пройдя в гостиную, Маша очень удивилась, увидев, что её лучшая подруга, в числе многих других парочек, танцует под мелодичную музыку медленный танец в обнимку с Маратом! Настасья наверняка делает это назло, только лишь потому, что они с Женьком поругались, – подумала Маша, вертя головой и пытаясь отыскать глазами Евгена. Но того нигде, кажется, не было…

     Ближе к семи утра большинство гостей разбрелось по своим домам, а тех, кто идти был уже ну совсем не в состоянии, аккуратно разложили по всем свободным диванам и кроватям, благо их было в доме много. Несмотря на наступившее утро, за окнами все ещё гуляла едва светлеющая темнота: такая бывает зимой, когда ночь пока не ушла, а рассвет – только приготовился появиться из-под низко нависающих холодных и снежных туч. Вдоль улицы горели фонари; их мягкий, желтоватый свет освещал подъездную дорожку и деревянное крыльцо.

     Праздник подошёл к концу, и пора было ложиться спать, но в одной из комнат на втором этаже все ещё сидели Антон, Бирюк, Татьяна и Маша. Хотя все ужасно вымотались, никто не хотел расходиться, и друзья, рассевшись на полу и креслах, все продолжали обсуждать детали так весело прошедшей вечеринки, стараясь в подробностях припомнить многочисленные смешные моменты, да и просто болтали ни о чем.

     – Представляете, какая несправедливость, – возмущался Бирюк. – Из-за этого дурацкого Нового года все забыли про мое день рождение! Меня никто ведь так и не поздравил толком. Каждый год – одна и та же история. Ужас просто!

     – Ну, так уж и никто. Вообще-то все твои лучшие друзья тебя поздравили. – напомнила ему Маша.

     – Да? Разве? – Бирюк удивленно и немного растерянно посмотрел на неё своими уставшими глазами. – Но вы мне ничего не подарили!

     – Потому что ты сам об этом просил, идиот! – Танька встала с кресла и раздраженно постучала ему по макушке. – Поэтому мы скинулись и подарили тебе деньгами.

     – И где же они?

     – Я их забрала и спрятала, – прокурорским тоном заявила Таня. – Иначе ты все их потратишь на бесполезные вещи.

     Антон с Машкой засмеялись, глядя, как Бирюк, раздосадовано разводя руками, пробормотал: – Хороши подарочки… сплошная конфискация…

     Все произошло в одно мгновение. В комнате продолжал звучать смех, царило веселье. Татьяна неожиданно схватилась за сердце – улыбка при этом ещё не успела сойти с её уст – и отчетливо произнесла: – Ой, что это со мной…

     И в следующий миг она, не устояв на ногах, тяжело повалилась на маленький колченогий столик, приютившийся между креслами, сметая на пол стоящие на нём бокалы. Часть из них как-то нелепо и замедленно шлепнулась на мягкий ковер, часть – разбилась об пол. В воздух поднялись тучи поднятого её падением разноцветного конфетти.

     – Таня… – Бирюк опешил, в ужасе глядя на подругу, так и застыв при этом на своем месте.

     – Эй-эй-эй! – Малиновская опомнилась первой и подскочила к Таньке, пытаясь её поднять.

     – Смерть! – захрипела Татьяна, задыхаясь, и пугая всех ещё больше. – Смерть! Здесь! – её руки судорожно хватались за края стола.

     Следом за Машкой подскочил вышедший из ступора Бирюк:

     – Таня! Таня! Что случилось? Таня, тебе плохо? Ты отравилась? ТАНЯ, ЧТО?!