И стройка притухла, не хотелось, как говорится, толочь воду в ступе. Трясина вбирала в себя и топила не только гравий, камень бутовый, но и надежды.
Но Фомичеву докладывали, что Шустров уже вовсю шустрит на основных сооружениях, въелся в работу. Сам Иван Иванович писал Фомичеву о делах, подпуская лирики: «Небо синее вокруг, горы синие, даже речка Колыма в синем инее — девушка одна сочинила». Вот уже и девушка. Ну Иван…
В Уптаре все так же однозвучно и уныло зудел комар, но с каждым днем набирала силу скупая северная природа. Лопались на тополях медовые почки, вилась веселая неугомонная зелень, буйным разноцветьем полыхала жимолость. Зазеленели перелески, лиственница шла в мягкую ласковую кисточку. Весенняя река, и белые сопки, и черные леса, и ослепительные склоны гор, и черные ленты дорог, и люди — все было в добром согласии. Егор Акимович Жильцов со своими ребятами из трех экскаваторов собрал второй. И в этот день как по заказу Егор Акимович получил посылку. Он принес полкуля материковской картошки, поставил около наковальни и сказал: «Запустим экскаватор — отметим печеной картошкой».
Работа, что называется, спорилась. Парни успели еще завести экскаватор, подергали на холостом ходу рычаги — опробовали, быстро прибрали инструмент. Иван взял картошку, Валерий прихватил лопату, и все двинулись за ручей на лужайку. Выбрали подходящее место, натаскали сушняка, запалили костер. И когда угли нагорели, Валерий взялся за лопату, она тут же отозвалась звоном — лопату не пускало. Сколько ни пробовали копать, подо мхом в десять сантиметров камень.
— Дело, братцы, пахнет пряниками, — прикинул сообразительный Валерий. — Егор Акимович, пошевели мозгой!
— А что тут раздумывать. Вон сколько места, — развел руками Егор Акимович.
Сбегали в поселок, пригласили начальство на место «происшествия».
Пришли главный инженер Яшкин, секретарь парткома Сазонова, из техотдела Милентьев. Бегал за ними Петро Брагин, он принес и ведро. Егор Акимович сунул в ведро нос — соляркой не пахнет. Загрузил его картошкой, разгреб золу, прикрыл ведро газетой, чтобы картошка не высыпалась, и опрокинул ведро кверху дном, пригреб его золой, сверху разжег костер.
— Ну так, хвастайтесь, Егор Акимович, археологическими раскопками, — сказала Сазонова, наблюдавшая за основательной работой Жильцова. Сама подумала: «Какой большой, вроде бы неуклюжий, а как ловко управился с картошкой. Можно подумать — всю жизнь только и делает, что картошку печет».
— Хвастаться будем, — Егор Акимович посмотрел на свои «золотые», — минут через сорок, — и он скосил глаз на костер.
— За этим и звали? Прелестно. Сто лет «печенку» не ела, помнится, студенткой…
— Присаживайтесь к огоньку. — Жильцов снял куртку и бросил на мох: — Прошу! А вы, Игорь, — Жильцов взял из рук Валерия лопату и передал Милентьеву, — нагуляйте-ка аппетит.
— Это можно. — Милентьев взял лопату, засучил рукава и с силой ударил в мох. И лопата тут же отозвалась звоном. — Стоп, стоп. — Милентьев упал перед лопатой на колени, протер толстые стекла, очков, стал руками срывать мох и словно дорогую находку поднял камень величиной о картофелину. Не удержался и Яшкин и тоже стал разрывать мох.
— Кажется, готова, — сказал Егор Акимович. — А вы, ребята, мойте руки. — Он достал из кармана газету, мешочек с солью.
Пока парни терли песком и прошлогодней травой руки, Егор Акимович прутиком из-под ведра выколупнул румяную с пригаринкой картофелину, перебросил ее с руки на руку, постудил, положил на газету.
— Разговляйтесь, Татьяна Сергеевна.
Подошли Яшкин и Милентьев. Егор Акимович разгреб костер и, помогая лопатой, ловко подхватил ведро и вытряхнул картошку на газету. Румяные клубни, словно цыплята, побежали по листу.
Расхватали картошку быстро, и все уселись в тесный круг.
Милентьев протер очки, посыпал солью рассыпчатую белую картошину, поднял ее над головой.
— За прекрасное место, за новую строительную площадку, и все это возможным сделала наша замечательная картошка.
— Ура! Ур-ра! — крикнула дружная компания…
По дороге в поселок Яшкин внес предложение послать Фомичеву телеграмму… Ответ не заставил долго ждать. И был он лаконичен до предела: «Вопрос выемки торфов согласован. Стройте на подсыпках. Прекратите заниматься самодеятельностью. Фомичев». И эта «резолюция» была вполне закономерна. Все понимали, чего стоило Фомичеву защитить проект по выемке торфов и обратной засыпке. И когда вопрос уже решен, и еще не высохли чернила подписей под проектом; надо идти на попятную, отрабатывать задний ход. Это, мягко говоря, несерьезно. Тем более новое предложение не подкреплено ни техническими данными, ни инженерными выкладками, ни убедительными аргументами. Поэтому Сазонова предложила свой план: как только приедет Фомичев, «подсунуть» ему новую площадку, и пусть он сам примет решение. Характер Фомичева она знала хорошо.
Через пять дней Фомичев вернулся с утвержденным проектом. А два месяца назад попала стройка в решения съезда. Гидростроителям была обещана техника.
— Если бы не болото…
— Но куда мы лезем?
Фомичев не мог примириться с болотом. Сазонова заметила, что раз проект утвержден, то тут уж ничего не попишешь. Фомичев при ее словах недовольно поморщился.
— Мостить рублями эту гать тоже не дело. Была бы площадка, можно было бы бросить эту прорву. Глаза бы не глядели, как бульдозер по самую трубу зарывается в трясине. — Фомичев хотел напомнить о телеграмме и расспросить о площадке, но раз при этих словах они промолчали, значит, нет площадки и не стоит людей дергать.
И в этот же день, девятого мая, в День Победы, — и день-то выдался сияющий — собрались все вновь на поляне у стремительного студеного ручья. На буграх топорщилась вишневая прошлогодняя брусника, дымила синевой северная карликовая березка.
Легко и глубоко дышалось настоянным на почках и на снегу воздухом. Владимир Николаевич в кремовой безрукавке блаженствовал.
— Смотрите, какой прекрасный лес, а воздух — разве сравнишь с московским.
Пока Фомичев восторгался природой, после московской запарки, Сазонова расстелила на мху белоснежную скатерть. Яшкин раскрывал банки с зеленым горошком, с красным перцем, колбасным фаршем, печенью трески, морской капустой… Милентьев вынул из рюкзака пару бутылок шампанского и поставил охлаждать в говорливый, холодный до ломоты в руках ручей.
Откуда-то взялась и лопата. Фомичев поплевал на руки и принялся за работу.
— Видали! — крикнул он. Фомичев подсек и скатал рулон дерна, под ним лежал гравий.
Фомичев смахнул рукой со лба пот.
— Товарищи, да это клад, честное слово. — И он взялся копать землю то в одном, то в другом месте. Наконец умаялся, сел на пень. — Два дня вам сроку — геологию мне на стол, — непререкаемо заявил он Яшкину и, не давая ему возразить, добавил: — Если понадобится, долечу в Москву, буду доказывать и докажу, — Фомичев встал. — Чтобы ни одного кустика мне не попортить, — окинул взглядом он великолепный лесной массив. — Нарезать скверы, зеленую зону.
Фомичев говорил так, как будто вопрос перебазировки поселка был уже решен и он дает последние указании. Но, как всегда, от идеи до проекта — дистанция огромного размера. Первыми запротестовали проектировщики. Предложение Фомичева встретила в штыки и дирекция.
— Мы же вам согласовали, привязку к болоту, вот и стройте. Затвердили объемы, деньги. Что вам еще надо?..
Звонок из главка тоже не сулил ничего хорошего.
— Фомичев, вы что там Америку открываете?! Не теряйте на прожекты время, не ослабляйте темпы строительства.
Фомичев дождался данных геологоразведки и в лихорадочном темпе принялся пересчитывать, перекручивать со своим техотделом перебазировку поселка на новое место. Выявил затраты на выполненные работы, подбил экономический эффект от перебазировки, вывел конкретную экономию старого и нового проекта. Все обосновал расчетами и с этими данными опять выехал в Москву.
Как только после XXV съезда КПСС строительство ГЭС получило прописку на Колыме, стройка резко пошла в гору. И Фомичев заторопил свое управление с переездом из Уптара на створ. На основные сооружения.
