Луч света пропал, и шаги удалились. Однако я знала, что он еще там, чувствовала затылком. Он нарочно затопал, а затем на цыпочках подкрался обратно к двери и дожидался, пока мы, два наивных идиота, выберемся из укрытия. Подражатель. В Брэдли притворялись, будто ученикам не стоит об этом волноваться. Но мы волновались. И волнуемся по сей день.

– Кажется, ушел, – прошептал мистер Ларсон.

В ужасе распахнув глаза, я замотала головой.

– Что? – шепнул мистер Ларсон и отодвинул стул.

Я схватила его за запястье и затрясла головой, умоляя не двигаться.

– Тифани. – Мистер Ларсон опустил глаза на мою руку, вцепившуюся в его рукав. В его глазах мелькнул ужас. Мы обречены, подумала я. – У тебя руки как лед…

– Он еще здесь, – беззвучно проговорила я.

– Господи, Тифани! – Мистер Ларсон стряхнул мою руку и выполз из-под стола, не обращая внимания на мои отчаянные попытки зазвать его обратно. Когда он поднялся на ноги, опираясь на стул, я забилась в уголок. Сейчас громыхнет выстрел, расколов голову мистера Ларсона надвое.

– Он ушел, – услыхала я.

Мистер Ларсон опустился на колени, заглянул под стол и посмотрел на меня, дикую кошку в клетке.

– Все в порядке. Охранник ушел. Он не стал бы в нас стрелять.

Я не шевелилась. Мистер Ларсон уронил голову на грудь и с глубоким сожалением вздохнул.

– Тиф, прости. Черт, я даже не подумал про стол. Прости.

Весь вечер я носила маску жертвы, считая, что Эндрю хочет видеть меня именно такой. Но во мне не было ни капли притворства, когда я обессиленно протянула к нему непослушные дрожащие руки, так что Эндрю пришлось ухватить меня за локти, чтобы вытащить из-под стола. У меня подкосились ноги, и Эндрю прижал меня к груди. Мы простояли так куда дольше, чем следовало, ничего не предпринимая. Наконец его рука вопросительно скользнула по моей пояснице. Мы поцеловались, и нахлынувшее облегчение после всего пережитого захватило нас целиком.

Насколько мне помнится, все в больнице было зеленым. Зеленые полы и стены, желтовато-зеленые круги под глазами медсестер. Меня даже вырвало чем-то зеленоватым в унитаз. Я смыла, подумав о том, сколько раз мама говорила мне почаще менять нижнее белье: «Тифани, а вдруг ты попадешь в аварию?» Не то чтобы трусы, которые я только что сняла, были совсем несвежие, но они были заношенные, с дыркой впереди, через которую выбивался пучок лобковых волос. Пройдет много лет, прежде чем я стану регулярно раздвигать ноги в салоне эпиляции. «Убираем всё?» – «Всё».

Я сунула трусы в штанину брюк, которые затем затолкала в чистый пакет для вещественных доказательств и передала офицеру полиции – женщине, внешне смахивающей на мужика даже больше, чем ее напарник, офицер Пенсакоул. В пакете лежали моя кофта и майка, обагренные еще не высохшей кровью. От пакета пахло чем-то давным-давно знакомым. Этот запах… Как в отделе моющих средств. Или как в летнем лагере, где я научилась плавать.

Тот, кто будет разбирать мою одежду со следами ДНК нескольких убитых подростков, конечно, обнаружит мои трусы в штанине брюк. Не самое удачное место, чтобы спрятать интимную деталь гардероба. Но я не могла бросить их в пакет просто так, чтоб они болтались у всех на виду. Я слишком устала от того, что мое грязное белье в прямом и переносном смысле выставляют напоказ.

Завернувшись в тонкий больничный халат, я на цыпочках подошла к койке и села, скрестив руки под грудью, чтоб не болталась. Без лифчика грудь стала огромной и непредсказуемой. Мама сидела на стуле у изголовья койки. Я строго-настрого запретила ей прикасаться ко мне и даже подходить близко, и она рыдала в голос, чем выводила меня из себя.

– Спасибо, – бросила мужеподобная офицер полиции без капли благодарности в голосе.

Я подобрала под себя небритые ноги, не желая, чтобы кто-нибудь заметил черную поросль на коже. Врач – еще одна женщина (мужчины не пройдут; даже папу оставили в коридоре) – собралась меня осматривать. Меня ничего не беспокоит, воспротивилась я, однако доктор Левитт – так ее звали – сказала, что человек в состоянии шока может не осознавать, что ранен. Ей требовалось убедиться, что я цела. Можно? Хватит сюсюкать со мной, как с ребенком перед прививкой, хотела заорать я. Я только что зарезала живого человека!

– Извините. – Бой-баба в полицейской форме перекрыла дорогу доктору Левитт. – Сначала мне нужно сделать соскоб. Иначе могут пропасть улики.

– Разумеется, – сказала доктор Левитт и шагнула в сторону.

Держа в руках чемоданчик для сбора улик, бой-баба направилась ко мне. Внезапно мне расхотелось орать на милую мисс Левитт, которой всего лишь требовалось меня осмотреть. Я не могла даже заплакать. Из сериала «Закон и порядок» я знала, что так проявляется психический шок, но легче от этого мне не стало. Лучше бы я плакала, а не мечтала о еде – сегодня вечером, после всего пережитого, мама не станет ни в чем меня ограничивать. Что бы такого поесть? При мысли о безграничном выборе у меня потекли слюнки.

Бой-баба провела ватной палочкой у меня под ногтями. Это было еще ничего. Но когда она потянулась к разрезу на моем халате, я разрыдалась и вцепилась в ее мясистые запястья.

– Не надо! – зазвенело у меня в ушах.

Когда я пришла в себя, мне показалось, будто я вернулась в прошлое. Почему-то я решила, что попала в больницу с отравлением после косяка, выкуренного на крыше у Леи. Ну, сейчас мне влетит, подумала я.

Прежде чем открыть глаза, я ощупала себя. К моему облегчению, кто-то завязал на мне халат и заботливо подоткнул одеяло.

В комнате было пусто, темно и тихо. Вечер. Я решила, что хочу поужинать в «Бертуччи». Их фокачча и сырные палочки будут как нельзя кстати.

Я приподнялась на локтях, от чего плечевые мышцы мелко задрожали. Раньше я даже не задумывалась, какую огромную невидимую работу они делают каждый день. Губы слиплись, да так, что пришлось потереть их ладонью, чтоб приоткрыть.

Дверь распахнулась, и вошла мама. Увидев меня, она ахнула и слегка отпрянула. В руках она несла стаканчик с кофе и черствый рогалик. Мне страшно захотелось того и другого, хотя я терпеть не могла кофе.

– Ты очнулась, – наконец сказала мама.

– Который час? – спросила я осипшим, насморочным голосом и сглотнула слюну – убедиться, что горло не болит.

Мама тряхнула запястьем и глянула на свой поддельный «Ролекс».

– Половина седьмого.

– Давай поужинаем в «Бертуччи», – предложила я.

– Заинька, – прошептала мама и собралась присесть на край моей койки, но, вспомнив про запрет, тут же подскочила. – Сейчас половина седьмого утра.

Я снова выглянула в окно: действительно, свет прибывал, а не наоборот.

– Утра? – переспросила я. Меня повело, и я снова разнюнилась, обозлившись, что ни черта не понимаю. – Почему я сплю в больнице?

– Доктор Левитт дала тебе таблетку, помнишь? – ответила мама. – Чтобы ты расслабилась.

Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что произошло.

– Не помню, – всхлипнула я, прикрыла лицо руками и тихо заплакала, сама не зная отчего.

– Ну всё, всё, Тифани, – зашептала мама и, наверное, потянулась ко мне рукой, однако, вспомнив про запрет на прикосновения, обреченно вздохнула: – Я схожу за врачом.

Когда ее шаги стихли, я вспомнила про бледные лодыжки Бена, исчезающие в дыму.

Мама вернулась с какой-то другой женщиной в новеньких белых кедах и потертых джинсах, из-под отворотов которых выглядывали узкие щиколотки. Гладкие серебристые волосы были острижены до мочек ушей. Она была похожа на садовода-любителя, которая на досуге окучивает грядки с помидорами на своем огородике, нахлобучив соломенную шляпу, а поработав, пьет домашний лимонад на веранде.

– Тифани, – сказала женщина в джинсах, – я доктор Перкинс. Зови меня Анита.

– Ладно, – ответила я, прижав ладони к мокрым от слез и кожного жира щекам.