– Принести тебе что-нибудь?

– Я бы хотела умыться и почистить зубы, – всхлипнула я.

Анита кивнула с таким серьезным видом, будто понимала огромную важность моей просьбы.

– Сейчас я этим займусь.

Через пять минут она принесла мне небольшую зубную щетку, детскую зубную пасту с фруктовым вкусом и брусочек крем-мыла. Затем помогла мне встать. Я не возражала: Анита, похоже, была не из тех, кто по любому поводу впадает в истерику и ждет утешения от окружающих.

Я включила воду, чтобы не слышать, как мама и Анита разговаривают обо мне. Сходила в туалет, вымыла лицо. Почистив зубы, я сплюнула вспененную пасту, и она тягучей лентой повисла над раковиной, не желая обрываться. Пришлось оборвать ее пальцами.

Когда я вернулась в палату, Анита поинтересовалась, не хочу ли я поесть. Еще бы! Я спросила маму, куда подевался кофе с рогаликом. Папа съел, ответила она. Я хмуро взглянула на нее и залезла обратно под одеяло.

– Заинька, я тебе что хочешь принесу! В столовой есть рогалики, апельсиновый сок, фрукты, яйца и хлопья.

– Принеси рогалик, – попросила я. – С плавленым сыром. И апельсиновый сок.

– Насчет плавленого сыра не уверена, – сказала мама. – Но масло должно найтись.

– Если есть рогалики, значит, есть и плавленый сыр, – огрызнулась я.

При иных обстоятельствах мама обозвала бы меня неблагодарной стервой, но перед Анитой постеснялась. Она притворно улыбнулась и повернулась ко мне затылком с примятыми после ночи, проведенной в жестком больничном кресле, волосами.

– Можно я здесь присяду? – спросила Анита, указав на стул возле койки.

– Конечно, – сказала я, безразлично пожав плечами.

Анита хотела усесться, подобрав ноги под себя, но сиденье было крошечным и неудобным. Она села прямо, непринужденно закинув ногу за ногу, и обхватила руками колено. Ее ногти были покрыты бледно-лиловым лаком.

– За последние сутки тебе выпало слишком много всего, – сказала Анита, что было правдой лишь наполовину. Двадцать четыре часа назад я нехотя вылезала из кровати. Двадцать четыре часа назад я была обычным дерзким подростком, который не хочет идти в школу. А восемнадцать часов назад я увидела осклизлое содержимое черепа, а еще – лицо с оборванными губами и содранной кожей.

Я кивнула, хотя ее предположение оказалось неверным.

– Хочешь поговорим об этом?

Мне импонировало, что Анита сидит рядом, а не напротив, и не впивается в меня взглядом, как патологоанатом в наформалиненный труп. Спустя годы я узнала, что это психологический трюк, с помощью которого можно расположить к себе собеседника. «Если вы хотите серьезно поговорить с парнем (ненавижу это словечко!), начните разговор, когда ведете машину. Он охотней прислушается к вашим словам, если будет сидеть рядом», – советовала я в одной из статеек для «Женского».

– Артур умер? – спросила я.

– Да, Артур мертв, – будничным тоном ответила Анита.

Мне было дико слышать эти слова от человека, который никогда не знал Артура и до недавнего времени даже не догадывался о его существовании.

– А еще кто? – осмелилась спросить я.

– Энсили, Оливия, Теодор, Лиам и Пейтон. – Вот как, значит, Тедди звали Теодором. – Ах да, и Бен, – прибавила Анита.

Больше она никого не назвала. Я выждала немного и спросила:

– А Дин?

– Дин выжил, – ответила Анита. У меня отвисла челюсть. Я была уверена, что он мертв. – Хотя серьезно ранен. Скорее всего, он больше не сможет ходить.

– Не сможет ходить? – переспросила я, прикрыв рот краешком одеяла.

– Пуля вошла в пах и задела позвоночник. Дина лечат лучшие врачи, – сказала Анита. – Ему повезло, что он остался в живых.

Я непроизвольно сглотнула слюну и одновременно с этим икнула. В груди заныло.

– А что стало с Беном?

– Застрелился, – ответила Анита. – Они с Артуром изначально планировали застрелить друг друга. Так что тебе не стоит себя винить.

Мне не хотелось признаваться ей, что я вовсе себя не виню. Я вообще ничего не чувствую.

В дверях возникла мама с пухлым рогаликом в одной руке и пачкой апельсинового сока в другой.

– Я нашла плавленый сыр!

Мама разрезала рогалик и намазала его сыром, не очень густо, но мне так хотелось есть, что я не стала ворчать. Просто удивительно, до чего есть хотелось. Не так, как в обеденный перерыв, когда после завтрака прошла всего пара часов, а на уроке истории живот вдруг начинает громко урчать. Из желудка голод как будто распространился по всему телу. Собственно, в желудке ничего не болело, однако руки и ноги ослабели донельзя; тело это чувствует, и челюсти работают в ускоренном темпе.

Сок я выпила одним махом. С каждым глотком жажда усиливалась, и напоследок я смяла картонную пачку, чтоб высосать всё до последней капли.

Мама предложила принести что-нибудь еще, но перекус помог мне восстановить силы и встать лицом к лицу с реальностью. Незримой волной нахлынула реальность происшедшего. Она настигала меня, куда бы я ни повернулась, куда бы ни пошла, окатывая отчаянием всё вокруг.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась Анита к маме, подняв на нее просящий взгляд, – я могу поговорить с Тифани наедине?

Мама распрямила плечи и приосанилась.

– Если Тифани этого хочет…

Именно этого мне и хотелось. Благодаря поддержке Аниты я почувствовала в себе достаточно сил, чтобы настоять на своем.

– Выйди, пожалуйста, мам, – попросила я как можно более мягко, чтобы мама не обиделась.

Не знаю, что она ожидала услышать, но мой ответ, похоже, ее огорошил. Она собрала использованные салфетки и пустую пачку сока и сухо сказала:

– Тогда ладно. Если вдруг понадоблюсь, я буду в коридоре.

– Не могли бы вы прикрыть за собой дверь, пожалуйста? – попросила вдогонку Анита, и маме пришлось повозиться с ограничителем, из-за которого дверь никак не хотела закрываться. Бедная мама, подумала я. Наконец дверь сдвинулась с места, и в сужающемся просвете я увидела маму, стоящую в коридоре. Не зная, что я смотрю на нее, она запрокинула голову кверху, изо всех сил обхватила руками свое тощее тело и стала раскачиваться из стороны в сторону, скривив рот в немом крике. «Обними же ее, черт побери!» – чуть не заорала я отцу.

– Мне показалось, ты чувствуешь себя скованно в ее присутствии, – объяснила Анита.

Я промолчала. Теперь мне хотелось защитить маму.

– Тифани, я знаю, что ты много пережила, слишком много для девочки твоего возраста. Но мне нужно поговорить с тобой об Артуре и о Бене.

– Я еще вчера всё рассказала сержанту Пенсакоулу.

Выбежав из столовой в святой уверенности, что Дин тоже мертв, я метнулась к тому же выходу, что и Бет, но в отличие от нее я не визжала как резаная, не желая привлекать к себе внимание. Я не могла знать, что к тому моменту Бен уже выстрелил себе в рот. Добежав до спецназовцев, пригнувшихся к земле, я решила, что они целятся в меня, и повернула обратно, к зданию школы. Один из них меня нагнал и отвел к толпе обалделых зевак и затрапезно одетых мамаш, которые истерически выкрикивали имена своих чад мне в лицо.

– Я его убила, я его убила! – повторяла я, когда врачи «Скорой» пытались натянуть на меня кислородную маску. Вмешались полицейские, и я рассказала, что стреляли Бен и Артур.

– Артур Финнерман! – кричала я, но они всё переспрашивали: «Бен – фамилия? Артур – фамилия?» С перепугу я даже не могла вспомнить, как фамилия Бена.

– Я знаю, – ответила Анита. – Полиция очень благодарна тебе за информацию. Но я бы хотела поговорить не о вчерашнем. Мне нужно составить психологические портреты Артура и Бена, чтобы понять, почему они сделали то, что сделали.

Такой поворот меня насторожил.

– Вы из полиции? Я думала, вы психиатр.

– Я судебно-медицинский психолог, – ответила Анита. – Иногда полиция Филадельфии привлекает меня в качестве консультанта.

«Хуже, чем из полиции», – подумала я и вслух спросила:

– Так вы из полиции или нет?

Анита улыбнулась, и в уголках глаз обозначились три глубокие морщины.