Машина, чихнув, остановилась у обочины.

– Зайдем внутрь?

Я взглянула на темные окна – невидящие глаза школы. Сколько раз я входила в школьные двери с тошнотворным комком в горле. При виде школы должен был бы сработать условный рефлекс, но рядом со мной сидел Эндрю и не давал воли страху. Я смутно вспомнила, что поначалу Люк тоже дарил мне это ощущение, – ощущение тепла и надежды, – и я даже могла спать по ночам.

Эндрю наклонился ко мне, и я вздрогнула.

– Извини, – сказал он, с трудом отстегнув мой ремень безопасности. – Замок заедает.

– Это ты извини, – запинаясь, проговорила я. Замок щелкнул, и я вздохнула свободней.

Вход в спортзал оказался открытым.

– Вперед, Брэдли! – пробормотала я. Эндрю поддакнул, распахнув передо мной двери.

Школьная администрация не поддавалась на попытки давления со стороны СМИ и властей штата и не стала устанавливать металлодетекторы или нанимать вооруженных охранников. По мнению дирекции, происшедшее представляло собой из ряда вон выходящий случай, а потому нет необходимости дополнительно терроризировать студентов и ограничивать их личную свободу путем выборочных досмотров. Родители учеников, которые сами оканчивали школу Брэдли, поддержали такое решение: никому не хотелось видеть, как в школе, где училась жена Сэлинджера, вводят те же стандарты безопасности, что и в обычных городских школах.

Мы спустились в баскетбольный зал.

– Думаю, в таких туфлях нельзя ходить по площадке, – заметил Эндрю, кивнув на мои элегантные замшевые боты на низком каблуке, и направился к ковровой дорожке, огибающей площадку по периметру.

Не обращая на него внимания, я ступила на лакированные кленовые доски, отстучав каблуками несколько шагов. Эндрю остановился, наблюдая за мной. Уголком каблука я оставила неровную царапину на гладком полу, нервно скрипнув подошвой напоследок. Эндрю сошел с ковровой дорожки, подошел ко мне и впечатал свой каблук в пол рядом с моей отметиной.

Пройдя через спортзал, мы вышли в естественно-научное крыло. При виде огромной периодической таблицы в медной раме я улыбнулась.

– Помнишь мистера Дротчера?

Мистер Дротчер вел углубленные занятия по химии. Из-за непроизвольно дергающихся усов, неудачной фамилии и странного внешнего вида его считали извращенцем и за глаза величали «мистером Дрочером».

– То есть мистера Дрочера? – переспросил Эндрю с ухмылкой, и прошедших четырнадцати лет как не бывало.

Я остановилась.

– Ты знал, что мы его так прозвали?

– Тиф, его все так называли, включая учителей. С такой-то фамилией… – ответил Эндрю, слегка вздернув подбородок в знак того, что я его недооцениваю.

Я расхохоталась. Гулкое эхо прокатилось по пустынному коридору, который заканчивался лестницей, ведущей наверх, в старый особняк (направо столовая, налево – гуманитарное крыло). Оно напомнило мне раскатистый грохот, сотрясавший эти стены, и отставшего от нас с Акулой Лиама, и я тут же пожалела, что не сдержала смех.

Мы подошли к компьютерному классу, когда-то оборудованному старьем, а сейчас битком набитому айпадами на футуристического вида подставках. В темном дверном окошке появились наши отражения, заглядывающие внутрь.

– Даже не представляю, какие сплетни ходили обо мне, – сказал Эндрю, коснувшись ладонью стекла.

– Никакие. Тебя все обожали. Мы расстроились, когда ты уволился.

В темном стекле отражение Эндрю уронило голову на грудь.

– Эти Бартоны… Они склепали на меня компромат. – Он изучил мое отражение в зеркале. – Я бы все равно ушел в конце учебного года. Я не собирался преподавать всю жизнь – только пока немного не повзрослею. К серьезной работе сразу после университета я был не готов. Хотя… – Он задумчиво пожевал губами. – Хотя, учитывая обстоятельства, я бы остался. На год-другой, чтоб присмотреть за вами.

Мне даже в голову не приходило, что он мог бы остаться рядом еще хотя бы на один год. Теперь меня душила злоба при мысли о том, что Дин, кроме всего прочего, отнял у меня мистера Ларсона.

Мы зашагали дальше по коридору и остановились перед комнатой отдыха. Я вошла, немного оробев: я нечасто бывала в этих стенах, даже когда перешла в выпускной класс. Это было место для избранных, а не комната, где изгои, пусть даже совершеннолетние, могли потусоваться на переменке. Не то чтобы у меня не было друзей в последние годы учебы в Брэдли. Я сблизилась с Акулой; впрочем, после школы мы потеряли друг друга из виду, о чем я до сих пор сожалею. Я дружила с девочками из команды по бегу, членом которой я оставалась до конца школы. Мне действительно нравилось бегать, пока я не стала изнурять себя длительными пробежками, чтобы произвести впечатление на Люка. С каждым километром я становилась спокойней и уверенней в себе.

Эндрю остался стоять в дверях, закрыв собой проход. Он мог запросто опереться руками о притолоку, такой он был высокий. Когда я вступила в переходный возраст и обзавелась сиськами, а мои ровесники еще не спешили догонять меня в развитии, я придумала игру. Придя на вечеринку семиклассников, я обводила взглядом комнату и гадала, кто из мальчиков сумел бы со мной справиться. Мне нужен был самый крупный и сильный из них, пусть даже с прыщами и писклявым голосом. Лишь бы он мог причинить мне боль. Со временем я кое-что поняла о себе: мне нужен тот, кто мог бы причинить мне боль, но не стал бы этого делать. Люк меня подвел. А Эндрю не подведет, я знала.

– Ты иногда думаешь об Артуре? – спросила я.

Эндрю сунул руки в карманы, оставив на виду большие пальцы. Эксперт по языку жестов из «Женского журнала» говорит, что обычно люди прячут руки в карманы, когда им неловко, однако, если при этом большие пальцы остаются на виду, – это знак уверенности в себе.

– Думаю, и довольно часто.

– Я тоже, – сказала я, кивнув.

Эндрю шагнул в комнату отдыха, сократив расстояние между нами. Это был сигнал. Будто сработала система аварийного оповещения, как в самолете, терпящем бедствие. Он мог перейти в наступление, стоило ему только захотеть: встреча со школой стерла в порошок мою твердость духа, точнее, то, что от нее оставалось. За окном стояли серые сумерки, и на фоне белых стен мы казались персонажами черно-белого кино.

– И что ты о нем думаешь?

Я огладила взглядом его грудь, подыскивая слова.

– О том, каким умным он был. Умным и догадливым. Артур понимал людей, как никто другой. Он читал их мысли. Мне бы тоже так хотелось.

Эндрю подошел еще ближе и встал напротив меня, опершись локтем на высокий подоконник. Его губы чуть заметно изогнулись.

– А ты думаешь, что не умеешь читать мысли других?

– Я стараюсь, – ответила я польщенно. (Он флиртует?)

– Ты очень здравомыслящий человек, Тиф. Даже не сомневайся.

Я опустила глаза на его руку, в сантиметре от моего тела.

– А знаешь, о чем я еще думаю?

Эндрю выжидающе молчал.

– С ним было весело. – Я глянула в окно, выходящее на школьный двор. – С Артуром было весело.

(Люк отшатнулся от меня, когда я сказала ему то же самое.)

Эндрю сощурился, вспоминая Артура.

– Да, он умел смешно пошутить.

– Но я не казню себя. За то, что убила его. Я ничего не чувствую. – Я провела ладонью, как по ровному столу. – Это плохо? Моя лучшая подруга считает, что я до сих пор не оправилась от шока. Что я отключила все эмоции, чтобы не травмировать себя еще больше… Хоть бы она оказалась права. Но я думаю, дело в другом.

Эндрю сдвинул брови и приготовился слушать дальше. Я молчала. Тогда он спросил:

– В чем же?

– В том, что… – Я помедлила, закусив губу. – Я хладнокровный человек. Эгоистка, которая способна что-то почувствовать, только если это будет ей на пользу.

– Тиф, ты не эгоистка, – возразил Эндрю. – Ты самый отважный человек из всех, кого я знаю. Пройти через такой ужас в пятнадцать лет, выжить и добиться успеха в жизни… Это не каждому под силу.

Я чуть не плакала, в ужасе, что его отпугнут слова, которые я собиралась произнести: