За стеклянной перегородкой жирно поблескивали пироги, в одной начинке которых было больше калорий, чем в моем ежедневном рационе. В желудке у меня заурчало.

Я заказала кусок «Маргариты». Беспроигрышный вариант, решила я, и в зубах ничего не застрянет. Эндрю заказал пиццу со средиземноморским салатом.

Свободных столиков не было, только места у общей стойки, и я не собиралась проводить единственный выпавший на мою долю час с Эндрю в непрошеной компании костлявых юнцов, прикрывающих колени бумажными салфетками на случай непредвиденной эрекции.

– Давай посидим на улице? – предложила я.

Перед входом стояло две скамьи, но они были заняты, и мы, обогнув ресторан, сели прямо на посыпанную гравием обочину, осторожно поставив бумажные тарелки на колени.

– О боже, – промычала я, откусив кусочек пиццы.

– Вкусней, чем в Нью-Йорке? – удивился Эндрю.

– Просто объедение. – Я вскинула безымянный палец. – Я на предсвадебной диете.

Эндрю понимающе закивал.

– Уитни тоже этим страдала. В свое время.

Крупный артишок скатился с его тарелки и плюхнулся на землю. Я невольно подумала о разбитом черепе Энсили, и мне пришлось опустить тарелку на колени. Томатный соус загустел и напоминал кровь. Порой я не могу спокойно смотреть на кетчуп, на продукты красного цвета или сырое мясо, потому что у меня из головы не идет Пейтон, и я как будто снова вижу перед собой его изуродованное лицо. Прижав ко рту салфетку, я с усилием проглотила то, что пережевывала.

– Тяжелый день, говоришь?

Эндрю сидел рядом, однако не настолько близко, чтобы наши колени или бедра соприкоснулись. На его лице сквозь летний загар проступала однодневная золотистая щетина. В Эндрю можно было влюбиться с первого же взгляда.

– Не потому, что мне пришлось рассказывать обо всем, – пояснила я. – Это меня не тревожит. Меня тревожит, поверят ли мне. – Я оперлась на расставленные за спиной руки (в Нью-Йорке я бы ни за что так не сделала) и продолжала: – Когда мы все отсняли, я посмотрела на остальных и подумала, интересно, они правда мне верят или только делают вид? Что мне сделать, чтобы люди поверили моим словам? Я на все готова.

Я глубоко вздохнула, чувствуя, как во мне, словно кончик прикуренной сигареты, вспыхнуло издавна знакомое отчаяние, из-за которого я способна осуществить то, на что не хочу быть способной. Если бы не строжайший самоконтроль, я бы одним неосторожным движением могла ранить слишком глубоко Люка и навсегда отрезать себя от той жизни, которую так тщательно выстраивала. Но, стоя рядом с Эндрю, едва доставая ему до плеч, я думаю о том, как такому большому человеку, наверное, сложно себя контролировать, и о том, что ради него я бы пожертвовала принадлежностью к клану богатых и знаменитых.

– Ты уже делаешь все, что нужно, – ответил Эндрю. – Ты рассказываешь свою версию событий. Если тебе и после этого не поверят… Что ж, ты сделала все, что в твоих силах.

Я вежливо кивнула, хотя его ответ меня не убедил.

– Знаешь, кто меня бесит больше всего?

Эндрю отхватил кусок от своей пиццы, и по его запястью заструился маслянистый ручеек. Эндрю, слегка коснувшись зубами кожи, успел слизнуть его прежде, чем масло запачкает манжеты. След от зубов на запястье сперва побелел, затем пропал вовсе.

– Защитники Дина, вот кто, – продолжала я. – Кажется, я их ненавижу больше, чем его самого. Особенно женщин. Ты себе не представляешь, каким дерьмом они меня поливают. До сих пор. «Господь знает про все, что ты наделала, и ты ответишь перед ним в загробной жизни», – протянула я тоном старой церковной крысы с тремя подбородками и небритыми ногами. – Гребаные святоши!

Я тут же пожалела о своих словах. Люка забавляет, когда я богохульствую, но Эндрю ждет от меня другого. «Притворись несчастненькой. На него подействует», – напомнила себе я и вслух сказала:

– Извини. Просто… они понятия не имеют, как Дин издевался надо мной.

– А почему ты им этого не скажешь?

– Мама не хочет, чтобы это выходило наружу, – вздохнула я. – И Люк тоже. Конечно, он знает про все, что случилось у Дина, но я не желаю, чтоб про это доведались его родители. Это унизительно. – Я отыскала кусочек теста без красного соуса и положила в рот. – Дело не только в маме и Люке. Я и сама сомневаюсь, надо ли рассказывать обо всем этом на камеру. Особенно когда речь заходит о Лиаме. Мне как-то не по себе предъявлять такие серьезные обвинения тому, кто навсегда останется пятнадцатилетним.

Мимо нас по тротуару прошествовали несколько ребят, поддразнивавших друг друга. Каждый держал в руке бумажный стаканчик с кофе. Когда я была в их возрасте, кофе на вкус казался хуже бензина. А теперь кофе – это всё, из чего состоит мой обед.

– Пятнадцатилетним подростком, которого загнали в комнату и убили выстрелом в грудь, – продолжала я. – Даже мне от этого не по себе. Не знаю. Его родители и так достаточно пережили.

– Да, Тиф, это дилемма, – вздохнул Эндрю.

Я обхватила руками щиколотки.

– А что бы ты сделал на моем месте?

– На твоем месте? – Эндрю смахнул крошки с колен и уселся удобней. Теперь его колени были направлены в мою сторону. – Я считаю, что можно говорить правду и при этом не оскорблять память об умерших. И уж конечно, я бы воспользовался возможностью вывести Дина на чистую воду.

Он ненароком коснулся коленом моего бедра и тут же отдернул ногу.

– Никто не заслуживает этого больше, чем ты, – заключил он.

Я прослезилась (это было легко) и повернулась к Эндрю.

– Спасибо, – сказала я, выжимая из себя слезу, как из намокшей губки.

Эндрю улыбнулся в ответ. У него в зубах застрял кусочек рукколы, и меня потянуло к нему еще сильней.

Я рискнула.

– Давай съездим в Брэдли и глянем, как там и что?

Конечно, я сто раз представляла себе, как мы отправимся туда вместе, просто не думала, что у меня хватит храбрости это предложить. Однако тьма уже сгущалась, от пиццы Эндрю остался один только бортик, и я не могла отпустить его от себя так скоро. Эндрю согласился, мне даже показалось, будто он ожидал от меня чего-то такого. Сердце забилось быстрей, отдаваясь в каждом уголке моего тела.

Эндрю предложил поехать на его машине. От в меру потертого «БМВ» исходил флер легкой небрежности, присущей «старым деньгам», которого мне никогда не добиться. На заднем сиденье валялись клюшки для гольфа, в центре на подстаканнике стоял пустой бумажный стаканчик из кафе «Старбакс».

– Подай мне его, пожалуйста, – попросил он, протянув руку.

На стаканчике из-под латте с обезжиренным молоком было написано «Уитни», что как нельзя лучше характеризовало пустоголовую жену Эндрю. Уитни была из тех женщин, которые не брезгуют латте с обезжиренным молоком из «Старбакса».

Эндрю швырнул стаканчик в мусорный бак, сел за руль и завел машину. Включилось радио: «хиты девяностых» на станции «Пандора». Сколько раз я проезжала по этим же улицам под ритмы девяностых. Тогда одно мое присутствие в машине Эндрю могло возбудить подозрение. Подозрительным оно было и сейчас, но по другой причине.

До Брэдли было рукой подать: свернуть налево на Ланкастер-авеню, еще раз налево, на Робертс-роуд, и направо, на Монтгомери. Ребята из Брэдли частенько бегали в «Мир пиццы» на своих двоих, пока не сдавали на права. Мы с Артуром обедали там едва ли не каждый день.

Слева показалось футбольное поле, пустынное и все еще по-летнему зеленое. Эндрю щелкнул «поворотником», мы свернули и очутились прямо возле футбольных трибун, проехав мимо тропинки, по которой я бегала к Артуру в гости. Миссис Финнерман, отныне и навсегда ставшая мамой того самого парня, который злорадно планировал массовое убийство одноклассников, по-прежнему жила в своем доме, у всех на виду. «Как подобное могло случиться в престижной школе?» – искренне недоумевали газеты. Стреляли в обычных школах захудалых городков на Среднем Западе, где мало кто метил в университеты Лиги Плюща, а оружие клали под елочку на Рождество.