– Да… волнующее событие, – сделала попытку миссис Харрисон.

В три часа Кимберли ушла, и Люк, потянувшись, предложил пойти на пробежку.

Остальные, по предложению мистера Харрисона, отправились «прилечь». Я бы тоже с удовольствием подремала. Завязав с диетой, я покончила и со спортом. Я ела сколько влезет, пока снова не пришло время голодать, напивалась до упаду и тащилась в постель, где всю ночь страдала от бессонницы.

Харрисоны и мама разошлись по своим комнатам, чтобы «прилечь», пока я нехотя зашнуровывала беговые кроссовки.

– Километров пять – и хватит, – сказал Люк. – Просто, чтобы поставить галочку.

От подъездной дорожки мы свернули налево. Улица шла вверх, и, едва преодолев склон, я уже с трудом переводила дыхание. Перед нами простилалась ухабистая проселочная дорога. Солнце нещадно пекло голову, и я пожалела, что не захватила панаму.

– Ты довольна? – спросил Люк.

– Крабы неважные, – задыхаясь, ответила я.

Люк, не сбавляя ходу, пожал плечами.

– А мне понравились.

Мы бежали. Раньше, до того как я начала заниматься у станка по утрам и выходить по вечерам на пробежку, я не чувствовала усталости. Теперь мышцы не желали слушаться и ноги наливались непривычной тяжестью. Я понимала, что слишком усердствую с тренировками и довожу себя до изнеможения, однако мой вес убывал, а остальное не имело значения.

– Малышка, что случилось? – спросил Люк еще через полкилометра. Он с самого начала задал темп и не сбавлял его, даже когда из-за болей в левом подреберье я перешла на быстрый шаг. Тогда я нарочно остановилась. Интересно, насколько далеко он успеет отбежать, прежде чем догадается, что мне нехорошо.

– Судорога, – выдохнула я, потягиваясь.

Люк забегал вокруг меня.

– Не останавливайся, а то будет хуже.

– Я в курсе. Еще со школы, – огрызнулась я.

– Да я просто так сказал, – ухмыльнулся он и шлепнул меня по заду. – Соберись, ты можешь! Ты выжила, в конце концов.

Это его излюбленная присказка. «Ты выжила». Звучит так окончательно и бесповоротно, что мороз по коже. Раз выжила, нечего прибедняться, вставай и живи дальше. Белое платье, букет пионов – и марш к алтарю, забыв о прошлом. Нечего мусолить то, чего уже не изменить. «Ты выжила» – эти слова заставляют забыть о чем-то важном, чего я не могу и не хочу забывать.

– Беги один. – Я с обидой махнула рукой вдоль проселка. – Я пойду обратно.

– Зайка… – протянул Люк, сникнув.

– Люк, мне плохо! – Я закрыла лицо руками, сжатыми в кулаки. – Я смолола три кило омаров с сыром на голодный желудок!

– Знаешь что? – Люк застыл на месте, помотал головой, глядя на меня с отеческой укоризной, и горько усмехнулся. – Я не заслуживаю, чтобы со мной так обращались. – Он сделал шаг в сторону. – Увидимся дома.

И убежал, поднимая за собой тучи пыли. Чем дальше он удалялся, тем сильней меня подташнивало. Люк никогда еще не злился на меня всерьез, потому что я изо всех сил старалась не портить с ним отношений. Это прозвучит глупо, но тогда я впервые осознала, что до конца своих дней, пока смерть не разлучит нас, мне придется прятаться за ослепительно сияющим фасадом, и если Люк заметит на нем хотя бы малейшее пятнышко, мне несдобровать. Прозрение обрушилось на меня так внезапно, что в смятении я присела на пыльную обочину.

После ужина к нам заскочила кузина Люка, Холси, – выпить бурбона.

– Холси? – скептически переспросила я, впервые услышав о ней от Люка. В ответ он глянул на меня так, словно я не умею держать себя в руках.

Дом родителей Холси стоял у той проселочной дороги, по которой бежали мы с Люком, а на противоположной оконечности острова, в Сконсете, находились дома родителей миссис Харрисон. Отправляясь на воскресную велосипедную прогулку, гарантированно встретишь кого-нибудь из династии Харрисонов.

Холси принесла судок с шоколадными кексами, полученными от молоденьких официантов из гольф-клуба «Сэнкети-Хед», в котором числилась вся семья Харрисонов. Интересно: для людей вроде миссис Харрисон, которая выросла, купаясь в деньгах, богатство настолько естественно, что она даже не понимает, чем тут кичиться. Другим, например ее собственной племяннице, самодовольное выражение лица и часы, усыпанные бриллиантами, только придают уверенности. Холси всего тридцать девять лет, а подтянутая кожа на лице едва ли не трещит по швам, как и слишком узкие легинсы на широком заду. Холси не замужем, никогда не была – и не надо, утверждает она, хоть уже после первого бокала пива вешается на шею любому мужчине без явных физических недостатков. Неудивительно, что единственное кольцо на ее пухлой, как дрожжевое тесто, руке – это «Троица» от «Картье». Иначе и быть не могло, с такой-то варварской подтяжкой лица и чрезмерным увлечением солнечными ваннами вместо бега трусцой. Но дело не только в том, что она неповоротливая ленивая корова с облезшей кожей на груди. Холси, как говорят в приличном обществе, «со странностями», то бишь порядочная сволочь.

Холси меня обожает.

Мне «везет» на женщин вроде Холси. Видели бы вы, как перекосило ее и без того гротескное лицо в тот вечер, когда я осмелилась заявить, что, хотя не все из присутствующих поддерживают политический курс президента Обамы, нельзя отрицать, что он исключительно умный человек. Мистер Харрисон, Люк и Гаррет продолжали ожесточенно спорить, пропустив мое замечание мимо ушей, но Холси демонстративно на меня вытаращилась. «В этой семье Обаму в грош не ставят», – процедила она сквозь зубы. В тот момент Холси разглядела меня куда лучше, чем когда-либо сможет разглядеть Люк. Впрочем, я тут же пришла в себя и кивнула – вроде как в знак признательности. Остаток вечера я держала рот на замке, переводя восхищенный взгляд с одного красноречивого Харрисона на другого. Когда мы отправились в город, Холси уселась в такси рядом со мной, а в баре поинтересовалась, где я стригусь – она давно собирается сменить парикмахера. Я посоветовала ей обратиться к Рубену в салоне Салли Хершбергер, и надутые силиконом губы Холси с усилием раздвинули переколотые ботоксом щеки. Такие, как Холси, склонны травить таких, как я, однако для Холси это бы означало расписаться в собственных изъянах. Она не собиралась со мной враждовать, пока я считаюсь с ее мнением. Таким отношением она подчеркивала, что нам ни к чему завидовать или опасаться друг друга, ведь мы – я, двадцати-с-небольшим-летняя девушка с рельефными мышцами, и она – в равной степени привлекательны.

Брата Холси зовут Рэнд. Он на два года младше Люка и на пять лет младше Гаррета. Родители называют его просто «Мальчик». Например: «Мальчик чудом закончил колледж». На самом деле ничего сверхъестественного в этом нет, в конце концов, недаром новое студенческое общежитие Геттисбергского колледжа названо в честь семьи Харрисонов. Сейчас Рэнд вместе с друзьями-серфингистами покоряет волны на Таити. Когда-то он приглянулся Нелл, и она даже сходила с ним на свидание, но дальше дело не пошло: целовался Рэнд, как подвыпивший школьник. «У него такой толстомясый язык», – с отвращением сказала Нелл и, высунув свой узкий гибкий язычок, замотала им из стороны в сторону. Я тайно смакую этот эпизод всякий раз, когда Холси притворно сетует на то, что Рэнд обворожил очередную двадцатилетнюю модель-тире-актрису. Ее прямо распирало от гордости за своего братца, неотразимого сердцееда. Еще бы – ведь это повышало и ее рейтинг.

Когда Холси вошла, я сидела за столом на задней веранде. Она пальцами расчесала мне волосы, свисавшие на спинку стула, приговаривая: «А вот и прекрасная невеста!» Я подняла голову, и Холси чмокнула меня в щеку губами, налитыми ядом. Маме не дозволяется меня целовать, и она бы страшно обиделась, увидав, как я приветлива с Холси. К счастью, вскоре после того, как Люк вернулся с пробежки, которую я столь бесчувственно испортила, мы отвезли маму в аэропорт. Разумеется, ей хотелось бы остаться – они с Холси уже были знакомы, и после первой же встречи с ней мама купила себе такой же кулон в виде подковы, только с искусственными бриллиантами, – но мы с Люком заранее купили ей билет, а чтобы улететь в воскресенье, маме пришлось бы выложить еще триста долларов из собственного кармана. Деньги дают мне ощущение власти – ровно до тех пор, пока не вспоминаю, что без Люка все было бы по-другому.