– Вам дурно? – с тревогой в голосе шепотом спросил у меня Капистрано.

Я набрал в легкие побольше воздуха и взмолился, чтобы вселенная и дальше вокруг меня оставалась устойчивой. Я был просто ошеломлен, и кем – Аркадием! Что же со мною станется, когда я увижу Юстиниана, Константина, Алексея?

Так знайте, ничего особенного так и не случилось. Со временем я привык даже к великим императорам. Я навидался столько всякого вверху по линии, что, хотя и произвели они на меня неизгладимое впечатление, священного трепета перед их особами я уже не испытывал. Самым ярким воспоминанием об Юстиниане у меня было то, что он непрерывно чихал, но стоит мне только подумать об Аркадие, как я слышу звуки труб и вижу хоровод звезд на небе.

Ночь мы провели на постоялом дворе, расположенном на высоком берегу залива Золотой Рог; по другую сторону водной глади, там, где в далеком будущем вырастут здания гостиницы «Хилтон» и крупнейших банковских контор, была одна непроглядная тьма. Постоялый двор оказался весьма крепким деревянным строением с обеденным залом на первом этаже и просторными неоштукатуренными комнатами, характерными скорее для общежития, на втором.

Почему-то я ожидал, что спать мне предложат прямо на полу, выстеленному соломой, но нет, там все-таки оказалась кое-какая мебель, отдаленно напоминавшая кровати с набитыми тряпьем матрасами. Туалет находился снаружи, позади здания. Ванных комнат, разумеется, не было. Если мы так уж сильно жаждали чистоты, то можно было воспользоваться общественными банями. Нас всех десятерых поместили в одно и то же помещение, но, к счастью, никто не стал против этого возражать. Клотильда, раздевшись, подходила к каждому из нас возмущенно показывая багровый след, оставленный уличным торговцем на ее мягком белом бедре; ее подруга с угловатой фигурой, Лиза, снова надулась, так как ей нечего было показывать.

В эту ночь мы почти не спали. Во-первых, было очень шумно, ибо празднование крещения императорского отпрыска длилось везде в городе почти до самой зари. Ну, а во вторых, как можно было спокойно уснуть, сознавая, что сразу же за порогом двери в нашу комнату находится мир самого начала пятого столетия?!

За одни сутки до этого и шестнадцать столетий внизу по линии Капистрано мужественно разделил со мною все мучения, связанные с моей бессонницей. Теперь он еще раз пошел на точно такую же жертву. Я поднялся и стоял возле узкой щели в стене, служившей окном, глядя на зажженные по всему городу костры, а когда он это заметил, то стал со мною рядом и произнес:

– Я все прекрасно понимаю. Очень трудно уснуть в первую ночь.

– Да.

– Давайте я раздобуду для вас женщину?

– Нет.

– Тогда давайте прогуляемся.

– И оставим их одних? – спросил я, глядя на наших восьмерых туристов.

– Мы не станем уходить далеко отсюда на тот случай, если возникнут какие-либо неприятности. Просто выйдем на воздух.

Воздух оказался влажным и душным. Из района таверн до нас доносились обрывки непристойных песен. Мы пошли туда – таверны все еще были открыты и переполнены подвыпившей солдатней. Смуглые проститутки выставляли напоказ свой товар. У одной девочки, вряд ли старше лет шестнадцати, на цепочке между грудями болталась монетка. Капистрано обратил мое внимание на это и рассмеялся.

– Может быть, это та же самая монетка? – спросил он.

– Только вот груди другие – пожав плечами, ответил я, вспомнив о той, еще не родившейся девчонке, пустившей себя на продажу вчера ночью в Стамбуле.

Капистрано приволок два плетеных бутыли тягучего греческого вина, и мы вернулись на постоялый двор, сели себе тихонько в самом низу лестницы и так, в темноте, стали его распивать.

Говорил большей частью Капистрано. Как и у многих курьеров времени жизнь у него была очень сложной, содержащей много крутых поворотов, проходила она в каком-то запутанном, рваном ритме. Между глотками вина он капля за каплей выложил мне всю свою биографию. Предки – испанские аристократы (о своей турецкой прабабке он рассказал лишь месяцем позже, когда был пьян гораздо сильнее). Ранняя женитьба на девственнице из занимающей высокое положение в обществе семьи. Образование – в лучших университетах Европы. Затем – непонятное падение под уклон, потеря честолюбия, потеря состояния, потеря жены.

– Жизнь моя, – сказал Капистрано, – распалась на две части, когда мне исполнилось двадцать семь лет отроду. Мне требовалось полное восстановление личности. Как вы сами имеете возможность в том убедиться, полным успехом эта попытка не увенчалась.

Он поведал мне о целой серии временных браков, о преступных опытах с наркотическими галлюциногенами, по сравнению с которыми и травка, и пузырьки выглядят невинными забавами. Затем он завербовался в курьеры времени – это было единственной альтернативой самоубийству.

– Я подключился к одному из терминалов компьютера и включил датчик случайных чисел, загадав, что, если выпадет число четное, – то я становлюсь курьером, а если нечетное – выпиваю яд. На дисплее выскочило четное число. И вот я здесь.

Он осушил до дна свой бутыль.

Для меня этой ночью он казался удивительной смесью трагически обреченного романтика и преувеличивающего собственную порочность шарлатана. Разумеется, я и сам был изрядно подвыпивши, и к тому же еще очень молод. Я признался ему, насколько сильно я восхищен его поисками самого себя, а в душе страстно желал и сам научиться казаться столь притягательно потерянным, столь интересным неудачником.

– Пойдемте, – сказал он мне, когда все вино было выпито, – и избавимся от трупов.

Мы вышвырнули бутыли из-под вина в воды Золотого Рога. Восточная часть неба уже начала окрашиваться в розовые тона. Когда мы медленно возвращались на постоялый двор, Капистрано сказал:

– Вы знаете, в последнее время у меня появилось одно маленькое хобби – выяснять, кем были мои предки. Вот – взгляните-ка на эти имена. – Он вытащил небольшую толстую записную книжку. – В каждой эпохе, которую я посещал, – сказал он, – я отыскивал своих прародителей и заносил сюда их имена. Я уже знаю несколько сотен их, дойдя в составлении собственной родословной до четырнадцатого столетия. Вы вообще-то представляете себе, какое огромное число предков имеется у каждого из нас? Даже в четвертом поколении их насчитывается уже более тридцати!

– Весьма увлекательное хобби, – заметил я.

У Капистрано заблестели глаза.

– Более, чем хобби! Куда более, чем просто хобби! Вопрос жизни и смерти! Послушайте, друг мой, если когда-нибудь я слишком устану от будничности собственного существования, мне только и останется, что отыскать кого-нибудь из этих людей, всего только одного-единственного человека, и уничтожить его. Лишить его жизни, может быть, когда он еще совсем ребенок. А затем вернуться в нынешнее время. И в это мгновенье, моментально, без какой-либо боли, прекратится и моя собственная, столь надоевшая мне жизнь, будто ее никогда и не было вовсе!

– Но ведь патруль времени…

– Здесь он абсолютно беспомощен, – сказал Капистрано. – Что в состоянии предпринять патруль? Если мое преступление раскрывается, меня хватают и устраняют из хода истории за совершенное мною времяпреступление, верно? Если мое преступление остается нераскрытым – а почему, собственно, его должны раскрыть? – тогда я сам себя уничтожаю. В любом случае я исчезаю. Ну разве это не самый интригующий способ совершения самоубийства?

– Уничтожая одного из своих собственных предков, – попробовал было возразить я, – вы, возможно, изменяете нынешнее время в очень сильной мере. Вы ведь при этом уничтожаете также и своих собственных братьев и сестер, своих дедов и прадедов и всех их братьев и сестер, а вместе с ними – и все их потомство вплоть до нынешнего времени, всех этих людей, удалив из прошлого всего лишь одну какую-то из подпорок, на которых держится все ваше родословное древо!

Он торжественно кивнул.

– Я прекрасно осознаю все это. Потому-то я и составляю с такой исчерпывающей полнотой собственную родословную, чтобы определить, каким образом можно с наибольшей эффективностью обеспечить только свое собственное уничтожение. Я не Самсон; у меня нет ни малейшего желания быть погребенным под развалинами мною же обрушенного здания. Я отыщу такое лицо, которое в стратегическом отношении окажется наиболее подходящим для уничтожения – кого-нибудь такого, кто по счастливой случайности и сам окажется неисправимым грешником – и я устраню это лицо, а с ним – и самого себя, не вызвав, может быть, таких уж особенно ужасных изменений нынешнего времени. Мне совсем не хочется убивать кого-нибудь невинного. А вот если изменения нынешнего времени окажутся слишком велики, то патруль непременно это обнаружит и исправит положение, оставив, тем не менее, для меня такую возможность умереть, какой я больше всего и добивался.