– Вот он идет, – прошептал Джеф.

Навстречу нам торопливой походкой шел невысокий, круглолицый мужчина, следом за ним – его личный телохранитель. У мужчины было багровое лицо, вздернутый нос, светлые волосы, мясистые губы, разделенный глубокой впадиной подбородок. Я убеждал себя, что в состоянии ощутить исходящую от этого человека энергию и власть, но одновременно с этим задумался, а не ввожу ли я самого себя в заблуждение. Приближаясь к нам, он почесал свою левую ягодицу, что-то сказал человеку, который шел от него слева, и закашлялся. Костюм у него был несколько помятый, волосы – взъерошены.

Неплохо выдрессированные своим курьером, мы знали точно, где произойдет убийство. По сигналу, изданному Джефом шепотом, – и ни мгновением ранее! – мы разом повернули свои головы и увидели, как из толпы отделился д-р Карл Остин Уэйсс, сделал несколько шагов, направляясь прямо к сенатору, и приложил к его животу ствол пистолета 22-го калибра. Он выстрелил всего один раз. Смертельно раненый Хью с изумленным лицом упал назад. Его телохранители моментально выхватили свои пистолеты и застрелили убийцу. На полу начали образовываться поблескивающие отраженным светом, лужи крови; все вокруг стали пронзительно кричать, краснолицые охранники начали нас отталкивать, колошматить нас, веля отодвинуться подальше.

Вот как оно произошло. То событие, ради которого мы и прибыли сюда.

Оно казалось каким-то нереальным, как бы еще раз прокрученной лентой фильма по древней истории, умным, но далеко не убедительным «трехмером».

На нас произвело должное впечатление мастерство режиссуры постановки, что разыгралась у нас на глазах, но мы совершенно не испытывали никакого ужаса перед последствиями этого события.

Даже тогда, когда вокруг нас свистели пули, подлинность происходящего не тронула наши души.

А ведь эти пули были настоящими, и если бы одна из них задела кого-либо из нас, этот человек умер бы вполне настоящей смертью.

Да и для тех двоих, что лежали теперь на паркете коридора здания Капитолия, это событие было в высшей степени реальным.

Я участвовал еще в четырех пробных вылазках прежде, чем мне было присвоено звание курьера времени. Все мои прыжки были произведены в прилегающие к Новому Орлеану территории. Мне довелось изучить историю этой местности куда более полно, чем это когда-либо мне вообще представлялось.

Третья из этих вылазок была совершена в 1803 год, по маршруту «Приобретение Луизианы». Туристов было семеро. Нашим курьером был невысокий мужчина с суровым лицом по имени Сид Буонокоре. Когда я упомянул его имя при Сэме, он громко расхохотался и произнес:

– Ох, и темная же это личность!

– В чем же таком предосудительном он замечен?

– К его услугам раньше прибегали на маршруте «Ренессанс». Затем патруль времени подловил его на том, что он сводил дамочек-туристок с Цезарем Борджиа. Эти шлендры хорошо ему платили, да и Цезарь был щедр.

Буонокоре же настаивал на том, что он всего лишь делал как положено свою работу – видишь ли, давал им возможность более глубоко прочувствовать дух Ренессанса. Но его все же сняли с того маршрута и прикрепили к «Приобретению Луизианы».

– А что, курьеру положено надзирать за половой жизнью вверенных ему туристов? – спросил я.

– Нет, но ведь нельзя же, чтобы он потворствовал транстемпоральным совокуплениям.

При более близком знакомстве этот транстемпоральный сводник показался мне обаятельным распутником. Красавцем Буонокоре никак нельзя было назвать, однако он прямо-таки наполнял все вокруг себя веселой атмосферой всеядной сексуальности. И его неутолимая жажда собственного обогащения была настолько неприкрытой, что создавала вокруг него ореол сильной личности. Воришка, шныряющий по карманам, вряд ли может заслужить аплодисменты, зато трудно не восхищаться не имеющим себе равных, бандитом.

Вот таким был Сид Буонокоре.

А кроме всего прочего, он еще был и очень умелым курьером. Он хитроумно препроводил нас в Нью-Орлеан 1803 года, замаскировав под компанию голландских торговцев, совершающих поездку с целью выяснения конъюнктуры рынка. Лишь настоящий голландец, мог бы разоблачить нас. Мы находились в полнейшей безопасности, а ярлыком «голландский» прекрасно прикрывался странный акцент нашего говора. Мы таскались по городу в очень неудобных одеждах начала девятнадцатого столетия подобно сбежавшим с костюмированного бала-маскарада, а Сид обеспечивал нам занимательные зрелища самым великолепным образом.

Я быстро обнаружил, что в качестве побочного промысла он вовсю ведет торговлю валютой, добывая себе золотые дублоны и испанские монеты достоинством в восемь реалов. Он даже не удосужился скрывать то, чем он занимался, от меня, но сам ничего не объяснил, а мне так до конца и не удалось выяснить все тонкости этого бизнеса. Возможно, смысл его состоял в получении выгоды от игры на разнице в обменных курсах. Все, что я знаю, это то, что он менял серебряные доллары Соединенных Штатов на британские гинеи, гинеями пользовался для того, чтобы скупать французскую валюту намного ниже ее номинальной стоимости, а затем на ночных встречах с карибскими пиратами на берегах Миссисипи выменивал испанское золото и серебро за французские монеты. Что он потом делал с этими своими дублонами и восьмиреаловиками, я так и не узнал. Скорее всего, он просто пытался как можно больше наменять тогдашней валюты, чтобы создать изрядный запас монет для продажи их нумизматам, жившим внизу по линии, хотя иногда мне это казалось слишком уж бесхитростной операцией для такого изощренного пройдохи, как он. Он не делал попыток делиться со мной своими тайнами, а я был слишком застенчивым, чтобы спрашивать.

К тому же, он вел очень напряженную сексуальную жизнь, что, впрочем, не было чем-то необычным для курьера. («Дамочки-туристочки – наша законная добыча, говаривал Сэм. – Они горазды пригнуть выше головы, лишь бы поваляться с нами в постели. Мы для них нечто вроде белых проводников для любителей охоты на крупную дичь в Африке») Только вот Сид Буонокоре не ограничивал удовлетворение своих аппетитов охочими до романтики туристочками, как я вскоре обнаружил.

Как-то поздним вечером во время нашей вылазки в 1803 год, я запутался в решении некоторых чисто технических вопросов, связанных с нашими путешествиями во времени, и отправился в спальню курьера, чтобы из первых уст получить разъяснение. Я постучался, и услышав «войдите!» смело прошел внутрь спальни, но он там был не один. На его кровати валялась темно-шоколадная деваха с длинными черными волосами, совершенно голая, вся аж лоснящаяся от пота, какая-то взъерошенная и помятая. Груди у нее были твердые и тяжелые, а соски – почти черные.

– Извините меня, – промямлил я. – Мне не хочется быть назойливым, но…

– Чепуха, – смеясь, произнес Сид Буонокоре. – Мы как раз только-только кончили. И вы ничему не помешали. Это Мария.

– Привет, Мария, – произнес я для начала.

Она издала пьяный смешок. Сид что-то сказал ей на креольском наречье, и она снова рассмеялась. Поднявшись с постели, она исполнила, оставаясь в чем мать родила, грациозный реверанс и пробормотала: «Бон суар, месье», после чего, полностью отключившись, аккуратно повалилась на пол лицом вниз.

– Прелестна, не правда ли? – с гордостью произнес Сид. – Наполовину индианка, наполовину испанка, наполовину француженка. Хотите рому?

Я сделал глоток прямо из бутылки, которую он мне предложил.

– Что-то слишком уж много в ней половинок, – заметил я.

– Мария ни в чем не мелочится, что бы она ни делала.

– Я это вижу.

– Я познакомился с нею в свой предыдущий визит сюда. Я очень тщательно соблюдаю правильность хода времени, чтобы у меня была возможность понемножку обладать ею каждую ночь, пока я здесь, стараясь не отнимать такой же возможности у всех остальных моих воплощений. Я хочу сказать, что я не в состоянии точно предугадать, сколько еще раз побываю на этом проклятом маршруте, но не могу же я лишать себя небольших удовольствий всякий раз, когда приходится отправляться вверх по линии.