— А как зовут этого нового… злодея?

— Никто не знает. Но он оставил свою метку, вырезав ее на лбу Фэллонсби. По крайней мере, в «Булавке» так писали. Дьявольский крест. Перевернутый вверх ногами, — объяснил Рори.

— Хм… — протянул Мэтью, глядя на проплывающий в окне карнавал карет. Он услышал глубокий звон церковного колокола где-то поблизости и предположил, что сейчас там идут чьи-то похороны.

— Что я знаю точно, — продолжил Кин. — Так это то, что когда кошка помирает, крысе достается сыр. Фэлл был большим котом и охотился здесь в течение долгого времени. А теперь крысы сбежались и объедаются сыром, сбиваясь в большие стаи. Становятся могучими, — он помедлил, подбирая нужное слово, однако так его и не нашел, поэтому повторил. — Могучими.

И это частично — или даже по большей части — из-за меня, подумал Мэтью. Уничтожь одного злодея с черным сердцем, чтобы породить того, чье сердце будет еще чернее.

Впрочем, думать об этом не время: у него был еще один неразрешенный вопрос для Кина.

— Откуда появился «Белый Бархат»?

Рори посмотрел прямо на Мэтью, глаза снова показались почти мертвыми.

— Нет, — сказал он, четко давая понять, что разговор окончен.

Теперь, когда Мэтью и Рори вошли в лавку печатника Сэмюэля Лютера, над дверью звякнул небольшой колокольчик. Помещение сильно пахло чернилами. Бочки и ящики здесь стояли по соседству с бумагой различного качества. За длинным прилавком, стоя рядом со своей прессой в свете масляных ламп, дающих весьма скудное освещение даже вкупе с тем светом, что проникал из окна, стоял худой седовласый человек, занятый сортировкой рядов деревянных трафаретов, которые он методично раскладывал в нужные лотки. На нем был перепачканный чернилами кожаный фартук поверх одежды, и он курил короткую черную трубку. Услышав тонкий звон наддверного колокольчика, он посмотрел на посетителей своими серыми глазами, блеснувшими за очками с толстыми стеклами. Морщины на его лице были сильно заметны за счет забившихся внутрь чернил, которые, видимо, непрерывно пачкали лицо в течение многих лет и теперь надолго поселились в порах кожи, став неотъемлемой частью этого человека.

— Доброго дня. Могу вам помочь? — спросил он. Его пальцы все еще зависали над трафаретами, на которых виднелись знаки препинания — их, по всей видимости, нужно было установить зеркально.

— Мы на это надеемся, — отозвался Мэтью. — Сэмюэль Лютер?

— Он самый.

— Я сейчас говорю с Лордом Паффери?

На лице человека не блеснуло ни тени улыбки. На его лице вообще ничего не отразилось.

— Нет. Не с ним.

— О… прошу простить. Но ведь это и есть та самая лавка, где издается «Булавка»?

— Это она.

— Тогда я предполагаю, что вы поддерживаете контакт с Лордом Паффери? — Мэтью заметил закрытую дверь за печатной секцией в дальнем конце прилавка, которая, похоже, вела в чьи-то частные владения, куда посетителям просто так было не попасть.

— Лорд Паффери, — спокойно произнес Лютер. — Не совсем здоров. Если у вас есть история для газеты, лучше вам изложить ее мне, — он наклонился над столом, рядом с которым по левую руку от печатника стояли два стула, на коих были разложены стопки дешевой бумаги и печатные принадлежности.

— Но вам ведь будет необходимо поговорить с Лордом Паффери, если вы решите, что моя история стоит его денег? Верно?

— Верно.

— Хорошо. Прежде, чем мы начнем, прошу, передайте Лорду Паффери, что Мэтью Корбетт, Плимутский Монстр, прибыл из своей комнаты ужасов, которая расположена теперь в Уайтчепеле. Скажите этому доброму господину, что Монстр желает продать отчет об обезглавливании и кровавых убийствах бессчетного количества женщин и дважды бессчетного количества детей.

Лютер не пошевелился. Серые глаза, сильно увеличенные из-за корректирующих линз, моргнули. Он потянулся к тряпке, лежащей рядом со стопкой бумаги.

— Я передам сообщение, — ответил он с напускным спокойствием, затем направился к двери, постучал в нее и просунул голову в комнату. — Здесь Мэтью Корбетт, — объявил он, обратившись к человеку внутри. — Плимутский Монстр. Сказал, что у него есть история, которую он может продать.

Прозвучал какой-то ответ, который, правда, не достиг ушей ни Мэтью, ни Рори Кина. На то, чтобы озвучить его, у обитателя второй комнаты ушло около тридцати секунд.

Лютер отошел от двери и обратился к двум посетителям.

— Прошу.

Они подошли к створкам двойной двери, которой Мэтью достиг еще до окончательного открытия. Пришлось посторониться, пока печатник открывал двустворчатую дверь, чтобы пропустить визитеров внутрь. Затем Лютер отошел в сторону, пропуская Мэтью и его спутника в обитель Лорда Паффери.

Это было опрятное помещение, но явно не рай для богача. Де-факто, на рай это и вовсе не походило.

Довольно полная седая женщина среднего возраста сидела за столом в кожаном кресле, которое явно знавало и лучшие времена, как и стол, испещренный вмятинами и царапинами. Позади обитательницы кабинета виднелось несколько книжных полок. Масляная лампа тускло горела на столе. Женщину, похоже, оторвали от важных записей в записной книге, что лежала перед нею в открытом виде, а рядом покоились перо и чернильница. Напротив ее стола стоял второй стул, а третий находился в углу. Половицы здесь были старыми и довольно грубыми, как, впрочем, и стены, на которых в рамках висели копии ранее изданной «Булавки», а также несколько рекламных плакатов с достижениями Лютера.

— Оставьте нас, — сказала она печатнику.

— Но мадам…

— Оставьте нас и закройте дверь с той стороны, — повторила женщина. Ее акцент не выдавал ничего конкретного. Она явно была образованной женщиной и, наверняка, очень богатой, хотя и не испытывала показной любви к роскошным хоромам, судя по ее одежде, которая была простой, и единственным ее украшением были оборки на платье. Ее манера держаться заставила Мэтью думать о ней, как о прямолинейной и практичной леди — качества, которыми, к сожалению, были обделены лондонские сливки общества.

Лютер махнул рукой и закрыл дверь.

Правая рука женщины поднялась. Возможно, это движение было обусловлено лишь привычкой держать перо, но в данный момент перо заменял очень грозно выглядевший пистолет, готовый стрелять на поражение.

— И который из вас Корбетт? — перед тем, как услышать ответ, острый взгляд женщины нашел нужного человека сам. — Ты. Чище, чем другой и смотришься любознательным человеком, но грубый шрам прошлых прегрешений на твоей голове намекает, что ты не так тих, как кажешься, — ее глаза прищурились. — Ты дальтоник?

Похоже, таким образом она хотела отметить, что такое сочетание цветов для костюма мог выбрать либо человек, полностью лишенный вкуса, либо обладающий природным неумением различать оттенки.

— Нет, мадам. У меня не было возможности найти хорошего портного. Это мой друг Рори Кин. Вы не могли бы убрать пистолет? Я проделал весь путь сюда из Уайтчепела не для того, чтобы мои волосы расстались с головой.

— Вы здесь, чтобы отомстить?

— Я здесь, чтобы утолить голод моей натуры. Которая, как вы, должно быть, знаете, не испытывает особого аппетита при мысли об убийстве женщин и детей в Плимуте.

— Но вы убили хотя бы одну женщину или ребенка? — пистолет не двинулся ни на дюйм.

— Прошу прощения, но ни одну.

— В следующем выпуске «Булавки» будут оглашены ваши новые убийства — грязнее, чем почва в розарии Эксетера. Что вы на это скажете?

— Я скажу… прежде, чем я уйду, я дам вам адрес, по которому вам следует отправить мою выручку. Это одно из отделений агентства «Герральд», в колонии Нью-Йорк, дом номер семь по Стоун-Стрит.

Теперь пистолет в вытянутой руке дрогнул.

— Что?

— Вы слышали, — ответил Мэтью с нескрываемой довольной улыбкой при виде растерянности этой мадам. Впрочем, улыбка держалась на лице недолго, потому что пришло время для следующего откровения. — Я совершил одно убийство. Я убил человека на борту корабля во время плавания из Нью-Йорка в Англию. В прошлом этот человек работал на Профессора Фэлла… и я вижу по вашему лицу, что это имя вам известно. Убитый мною человек хотел вернуть меня и бросить на милость Профессора. И обстоятельства сложились не в его пользу, — глаза молодого человека помрачнели. — Praeteritum est praeteritum [«Прошлое есть прошлое» (лат.) здесь и далее — примечания перев.].