— Я и не возражав, напротив, буду благодарен за искренние, а главное, объективные оценки. Это — первое. А насчет второго? Вот тут и загадка возникает. Уж не ваш ли Найденов и высказал идею подключить меня к данному расследованию? Послушайте, к чему я клоню. Если это так, а не иначе, получается, что Валерий Леонидович не верит ни единому выводу комиссии, которую сам же и возглавляет? Такое разве возможно?

— Трудно представить…

— Трудно! А вот я вообще не представляю, чтоб этому вашему многоопытному, извините, волчаре посторонний ватерпас вдруг понадобился. Это если судить по вашим словам, Сергей Сергеевич. Хотя, если честно, встречался я с председателем аварийной комиссии всего лишь дважды и практически оба раза на бегу. Так что и составить друг о друге стоящие впечатления нам вряд ли бы удалось.

— Тем не менее, как видите…

— Да вижу, — с печальным выражением лица кивнул Турецкий, принимая из рук Тамары вполне приличную чашку с горячим кофе, пахнущим хорошим коньяком. — Но что-то у меня в голове все равно пока не связывается…

— Ваше здоровье, — поднял и свою чашку Нефедов. — А разве нельзя представить себе, что до сих пор расследование опирается главным образом на факты, добытые местными оперативными работниками, которые всего-то и смогли допросить оставшихся в живых пассажиров? Тех, что наверняка пребывали еще в шоке? Так о чем же они могли внятно рассказать? Ведь действуя подобным образом, можно доказать что угодно и выдвинуть любую, удобную кому-то версию? Я правильно употребил термин?

— Кому она удобна, по-вашему?

— Э-э, Александр Борисович, а это уже не моя епархия…

— Вот то-то и оно, дорогой мой генерал… — вздохнул Турецкий и одним глотком допил хорошо разбавленный коньяком кофе.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Нефедов. — Если хотите, можем устроить завтрак пораньше.

— Благодарю, я перекусил перед отлетом, так что, видимо, ваше расписание ради моей персоны нарушать не стоит. А вот как чувствую? Как в осаде. Как будто обложили со всех сторон и чего-то от меня ждут. А чего?

Готовых выводов? Но откуда они у меня могут появиться, если я еще толком сам ничего не знаю и не видел? Придется встречаться и разговаривать с каждым, кто выжил после катастрофы. И вот вы, кстати, в этом смысле очень могли бы мне помочь.

— Вопросов нет.

Турецкий усмехнулся:

— Это вы сейчас так говорите, Сергей Сергеевич. Подождите денек-другой, появится ясность. И, боюсь, вам начнут настойчиво не советовать оказывать мне посильную помощь. Но ведь все равно придется, вот какое дело! Ну а теперь, раз уж выпала такая возможность, я хотел бы и вправду задать несколько вопросов членам вашего замечательного, надо полагать, экипажа. Давайте-ка, друзья, по очереди и не торопясь, расскажите мне, что вы сами-то думаете по поводу падения вертолета?..

Осадное положение, которое поначалу вроде бы в шутку обозначил для себя Александр Борисович, оказалось вовсе не шуткой, а самой что ни на есть обыденной реальностью.

Уже с первых минут пребывания на сибирской земле, с того мгновения, как его нога коснулась бетонной плиты аэродрома, он ощутил вдруг себя словно под плотным колпаком всестороннего внимания. Нет, на него не были в упор устремлены десятки глаз или там оптических приборов, фиксирующих каждое движение, всякий взгляд в сторону, но ощущение этого постоянного наблюдения за собой, что, в общем-то, было далеко не новым в его профессиональной деятельности, как с ходу появилось, так больше и не отпускало. А как ты его чувствуешь, ни анализировать, ни тем более кому-то объяснять не стоило. Спиной ощущаешь такие вещи.

И так было теперь везде — в аэропорту у трапа самолета, где его встречал важный, но вежливый господин в форме полковника юстиции, оказавшийся заместителем прокурора края; в машине, которая ему была предоставлена той же прокуратурой на все дни его пребывания здесь; в reception отеля, этакого «Хилтона» местного разлива, где дама-администратор, с впечатляющими и вызывающими пристальный интерес формами, нарочито внимательно изучала его служебное удостоверение и командировочное предписание с автографом Генерального прокурора Российской Федерации; ну, и, само собой, в шикарном номере-полулюксе, с поистине сибирским гостеприимством обставленном тяжелой, антикварной мебелью, куда его, теперь уже явно не без собственного интереса, проводила кокетливая горничная. Оно было очень заметно, ее внимание. Хотя, возможно, и совсем иного рода. Но разве это так уж плохо? А если грамотно распорядиться своим временем, то полезность пребывания в Сибири можно «усугубить» и чем-нибудь весьма пикантным и приятным.

Даже в туалете не пропало ощущение, будто твою спину сверлит чей-то напряженный взгляд. Ну, черт бы их всех побрал! Нет, ребята, давайте лучше жить дружно!.. А то вам же хуже…

Впрочем, картина была традиционной — без пристального внимания местной власти он отныне, что бы кругом ни происходило, не останется. Значит, надо было немедленно предпринимать некоторые усилия в том направлении, чтобы освободить часть своих возможностей для дела, а другую часть вынужденно подарить сторонним наблюдателям, которые и будут фиксировать все его передвижения — как по городу, так и вне его.

Знакомый с обычаями всех традиционных служб, заинтересованных в том, чтобы постоянно находиться в курсе дел и, желательно, планов подопечного, Александр Борисович не стал откровенно демонстрировать свое желание проверить номер на наличие подслушивающих и подсматривающих средств, которые наверняка здесь уже имелись. Он сделал вид, что никакие подобные «штучки» его совершенно не интересуют. Однако и «занятый наблюдениями народец» тоже не следовало упускать из вида. Вот он и позвонил в краевую прокуратуру, сообщил, что прибыл благополучно, что его отлично встретили и разместили и теперь он готов приступить. Иными словами, прибыть к руководителю оперативно-следственной бригады, чтобы вплотную заняться изучением собранных материалов.

Он еще подумал, что здешние «деятели» поступили вполне логично, не отправив в аэропорт для встречи московского гостя этого руководителя. Зачем с ходу давать «важняку» возможность идти на обострения? Станет еще вопросы задавать. Советы высказывать о деле, в котором сам покуда, ни ухом, как говорится, ни рылом… Вот ты приедешь в «присутствие», разберешься, не торопясь, в материалах следствия, а мы пока посмотрим, кто ты таков и чем дышишь. И дальше видно будет, насколько ты контактен и куда простираются твои прокурорские амбиции.

Отвечая теперь на вежливые вопросы прокурора, Турецкий сообщил и о дальнейших своих планах до конца дня. Это следовало сделать открыто, чтобы отчетливо слышали все, кому требуется быть в курсе. Остальные же разговоры-переговоры отныне будут вестись только из тех мест, где «прослушка» исключается полностью. Что ж, осада так осада! Вот и начнем действовать применительно к искусственно созданным условиям.

И первым абонентом Александра Борисовича стал директор частного охранного предприятия «Глория», находящегося в Москве, на Неглинке, Денис Грязнов, племянник начальника МУРа Вячеслава Грязнова, старого и закадычного друга Турецкого. Номер его Александр Борисович набрал, находясь внизу, в холле отеля, где для неотложных нужд проживающих был специально отгорожен красиво оформленный застекленный павильончик лекарственно-парфюмерного назначения. Заодно Турецкий решил купить и флакон с пеной для бритья — старый, который он захватил из Москвы, больше шипел и плевался, нежели выдавал пену. За прилавком находилась толстая и ленивая девица, которой было все едино, чем торговать — парижской пеной для особо чувствительной кожи или презервативами. Она выдала покупку, отсчитала сдачу и безразлично отвернулась к окну. Что и требовалось. А Турецкий, отойдя в угол павильона, быстро соединился с Денисом.

Накануне вечером, предвидя всякого рода трудности, которые могут возникнуть в провинции, Александр договорился с Дениской, что, когда понадобится, тот сразу откомандирует в его распоряжение одного из своих сыщиков. С ними Турецкому приходилось работать не раз, и он превосходно знал все их многочисленные достоинства. Поэтому и вступать в долгие объяснения сейчас тоже не требовалось.